Она сжимает руки перед собой. Сжав руки, она, возможно, не дрогнет, не выдаст волнения.
– Что мы можем сделать?
Мгновение.
Улыбка.
Легкое пожатие плеча.
– Если честно, сомневаюсь, что ты сможешь что-то сделать.
И с этими словами, оставив спартанцев сторожить покои Ореста, а фурий – радостно кружиться в вышине, Менелай, царь воинов с черно-красными щитами, завоеватель Трои, отправляется в постель.
Луна поворачивает к горизонту и в самом темном из закоулков, в небольшой комнате рядом с запертой оружейной дворца, наконец собирается тайная вечеря.
Участники прибывают медленно, нервными перебежками, извилистыми коридорами, а спартанцы, похоже, даже и не думают связать эти передвижения между собой. Некоторые надели плащи, натянув их поглубже, чтобы скрыть лицо. Одна из них, как обычно, в покрывале; утомленная, она замирает в ожидании у дальней от двери стены, в компании верной Эос, с маленьким фонарем в сложенных лодочкой ладонях. Если бы собравшиеся здесь не были так хорошо знакомы, они могли бы и не узнать друг друга вовсе, настолько глубока темнота и тихи их голоса. Но им не провести меня, всевидящую, и я называю каждого собравшегося: Пенелопа и Эос; старый советник Медон, глубоко недовольный тем, что его подняли с кровати; Антиной и его отец Эвпейт; Эвримах и его отец Полибий; Амфином, воин и наследник престола; Кенамон, чужеземец с дальнего юга, занесенный так далеко от дома.
В комнате семь мужчин против двух женщин. Такое соотношение крайне нетипично для Итаки. Ни один из мужчин не вооружен, но им это и не нужно при таком перевесе. Отчасти поэтому Пенелопа пригласила Кенамона, который никогда раньше не присутствовал на столь секретных встречах, и, похоже, теперь ему ужасно любопытно и ничуть не страшно, поскольку он не особо разбирается в вопросах местной политики, чтобы испытывать положенную долю ужаса. По крайней мере, именно так себе говорит Пенелопа.
– Антиной, Эвримах, Амфином, господа, спасибо, что пришли, – шепотом начинает она, едва последнего участника приводят в это темное, тайное место.
– Что все это значит? – выпаливает Эвпейт, не дав сыну и рта раскрыть.
Антиной беспардонностью пошел в отца, но так уж вышло, что единственный человек, которого ему в этом не переплюнуть, не переговорить, – это тот, кто его учил; и этому человеку не дано понять, что все качества, так раздражающие его в сыне, он просто не желает замечать в самом себе.
– Зачем мы здесь? Что происходит? Орест умирает? Чего хочет Менелай?
Полибий, отец Эвримаха, поддерживает его короткими одобрительными восклицаниями. Дело не в том, что ему нечего сказать, – по крайней мере, если уж Эвпейт взялся говорить от имени своего сына, то и Полибий не собирается оставаться в стороне.
– Что будешь делать со спартанцами? Какова ситуация с Микенами? Что ты натворила, женщина? Что натворила?!
Он впечатывает кулак в ладонь. Эвримах вздрагивает. Среди собравшихся в этой комнате лишь Эвримаха пугает звук этого удара, остальные даже не шевелятся.
В тусклом свете фонаря глаза Пенелопы превращаются в два маслянисто поблескивающих озера, расцвеченных огнем. Она разглядывает мужчин, ожидая, пока те наговорятся; Медон стоит рядом. Обычно в такие моменты старый советник начинает говорить, выходит вперед и защищает честь своей царицы, требуя внимания от этих мужей, являющихся его ровесниками. Но не сегодня. Ему обо всех этих событиях известно так же мало, как и остальным присутствующим, но, в отличие от прочих мужчин при дворе Пенелопы, он знает, когда следует сохранять спокойствие.
Поэтому вместо него Кенамон прочищает горло и говорит негромко:
– Возможно, нам следует дать слово славной царице?
Пенелопа чуть наклоняет подбородок в его сторону, едва заметно, а затем откидывает покрывало. Антиной судорожно вздыхает – этот жест видели всего несколько женихов, хотя многие воображали себе его как признание, как дар, предназначенный только им.
– Господа, – превозмогая усталость, говорит она, и голос, твердый, спокойный, заполняет комнату, – спасибо, что пришли, несмотря на столь необычные обстоятельства. Я решила, что лучше поговорить сейчас, пока вокруг такая… суматоха и пока положение не ухудшилось еще сильнее. Сейчас об Оресте заботится микенский жрец, и ему дали снадобье, погрузившее его в глубокий сон. Ни я, ни мои служанки не можем к нему войти. А тем временем Итаку захватили!
Эти слова вызывают немедленный протест у Антиноя, Эвримаха и их отцов. Итаку никогда не захватывали! Она безумна, глупа, она…
– Спартанцев во дворце моего мужа в три раза больше, чем моих людей, и все они ветераны Трои. Даже если бы все женихи взялись за оружие и выступили против них единым фронтом, нам пришлось бы выдержать тяжелую битву, чтобы избавиться от них. А если бы мы преуспели – если бы убили Менелая, тогда что? Он прибыл к нам в качестве гостя. Его люди заполонили дворец, чтобы служить нам и помогать. Они наши досточтимые, полностью вооруженные, высоко дисциплинированные, желанные союзники. Мы не можем выступить против них в открытом конфликте при нынешних обстоятельствах и не можем ни в чем отказывать или возражать ни единому приказу этого человека, пока он в нашем царстве. Поэтому, как видите, мы захвачены.
– Ты все это натворила, – рявкает Эвпейт, тыча пухлым грязноватым пальцем Пенелопе в лицо. – Ты позволила этому случиться. Если бы у нас был царь…
– Если бы у Итаки был царь, Менелай вел бы себя точно так же, зная, что тот слишком слаб и ничтожен, чтобы противостоять ему, – отвечает она, жалея силы на крик, успев устать от этого бессмысленного спора. – Однако поскольку царя у нас нет, полагаю, нам придется подумать, как все может обернуться в итоге. Орест, как вы видите, болен. Спартанцы утверждают, что он безумен.
– Мне он тоже показался безумным, – ворчит Антиной, но на него сразу шикает Амфином.
– Безумен или нет, но почти наверняка завтра утром Менелай потребует, чтобы царь с сестрой отплыли вместе со спартанцами в поисках… помощи, безопасности. Как он это ни преподнесет, результат будет один. Орест с Электрой станут его пленниками. Менелай получит возможность править Микенами от имени своего больного племянника, помогая, как обычно, как на ваших глазах помогает нам здесь. А когда он окончательно утвердится в Микенах, Орест тихо скончается, и у нас будет новый царь царей, правитель объединенных царств, величайшая мощь Греции. Кто-нибудь из присутствующих хочет выразить несогласие с этой оценкой?
Антиной с Эвримахом хотят, но даже они не пробуют. От лица собравшихся выступает Амфином.
– Звучит вполне правдоподобно. А что потом?
– Что ж, потом Менелай захватит западные острова. На этот раз по-настоящему, я хочу сказать. И не потому, что они ему нужны, а просто потому, что может. Потому что мой муж пропал, а островам нужен царь. Он женит Никострата на Электре, чтобы упрочить контроль над Микенами, а меня, несомненно, выдаст за кого-нибудь из своих родственников или за преданного спартанца, которому доверяет. Если я этому воспротивлюсь, меня будут держать в заточении до получения согласия, а после, когда все закончится, тихо убьют. Мой сын пропадет где-то в море, так и не успев вернуться и заявить свои права на трон, и, таким образом, Итака станет придатком Спарты. И ни один из вас не займет трон. Тебя, Антиной, и тебя, Эвримах, Менелай, скорее всего, казнит, чтобы свести на нет вероятность мятежа против его власти. Амфином, тебя либо отправят в какое-нибудь опасное странствие, где ты, возможно, погибнешь, либо просто прикончат ночью. Ты известен как честный человек, поэтому убивать тебя публично нежелательно, лучше сделать все тайно.
– Как насчет меня? – спрашивает Кенамон, удивляя этим Пенелопу.
Я ерошу его волосы. «Благослови тебя небо, – шепчу я. – Ты прелесть».
– Тебя? Менелаю ты не настолько важен, чтобы убивать. Ты чужеземец. Если будешь сильно мешать, тебя, само собой, убьют, но никому не будет до этого дела.
Кенамону хватает благородства не показывать вспыхнувшего раздражения, а затем и вовсе просто пожать плечами.
– О, что ж, уже неплохо, я полагаю.
Немного неловкое молчание нарушает Полибий, отец Эвримаха.
– Если все, что ты говоришь, правда… почему мы здесь?
– Потому что у вас есть корабль, – отвечает Пенелопа холодно и просто. – Боевой корабль, полностью оснащенный, который вы построили, чтобы патрулировать прибрежные воды Итаки.
– У меня нет, – возражает Кенамон, но никто не обращает внимания. Комнату покрыл тонкий слой льда, вот-вот готовый треснуть.
– Когда я впервые узнала, что вы объединились, чтобы вооружить свой корабль, я, конечно, была… удивлена, даже потрясена. Антиной и Эвримах, Эвпейт и Полибий – дети и отцы наконец-то работают вместе. А ты, Амфином, не возражал: тебя, похоже, ничуть не ужаснула мысль об объединении двух твоих сильнейших соперников, даже несмотря на то что оно несет величайшую, если не единственную угрозу твоей безопасности. Вы сообщили моему совету, что сделали это ради защиты Итаки, но защитить Итаку вам не проще, чем подстрелить солнце в небесах. Тогда с чего бы эта внезапная тяга к единству? Ответ прост. Вы не патрулируете побережье Итаки. Вы лжете, подстерегая моего сына.
У Кенамона отвисает челюсть. Челюсти Амфинома, напротив, сжимаются. Все остальные хранят молчание, но Пенелопа, похоже, не возражает.
– Рано или поздно Телемах вернется домой из странствий, а когда вернется… кто знает, какую угрозу будет представлять. Кто знает, каких воинов он уговорит приплыть с ним со двора Нестора, из Спарты и Коринфа, Фив и Микен. Ему вовсе не нужно большое войско за спиной – достаточно нескольких верных бойцов, чтобы убедить других парней с западных островов, что он истинный вождь, за которым стоит идти. Он мог бы перерезать вас всех. Лучше просто не дать ему вернуться домой. Для всех лучше, чтобы сын Одиссея, чтобы мой сын никогда не вернулся на Итаку. И еще один член моей семьи канет без следа.