Поэтому они решают наступать. Они воевали достаточно, чтобы понимать, что преодоление даже короткого расстояния между ними и женщинами будет весьма утомительным делом, учитывая полную броню, но это не страшно. Они двинутся под прикрытием щитов, пробегут немного, чтобы поднять друг другу боевой дух и убедить свой здравый смысл, что бежать прямо под град стрел совершенно нормально, потом немного пройдут, восстанавливая дыхание, и так методично догонят и перережут глупых баб, которым хватило наглости напасть на них.
Один – видимо, самый разумный в отряде – замечает:
– Их по меньшей мере столько же, сколько нас, вы не думаете…
Но его голос тонет в общем хоре мужской похвальбы и насмешек, а затем маленький отряд спартанцев поднимает щиты и кидается в атаку.
Расстояние между мужчинами и женщинами невелико. Высокая некошеная желтая трава цепляется за ноги спартанцев, бедра, щекочет ягодицы, что при других обстоятельствах могло бы показаться мне довольно интересным. Они бегут к женщинам, которые тут же опускают луки и кидаются прочь, петляя между тонкоствольными деревьями, прежде чем остановиться и снова выстрелить. Спартанцы идут, прикрывшись своими щитами, но еще один падает, раненный в бедро удачным выстрелом, хотя остальные стрелы отскакивают от толстого металла. Они продолжают бежать, и женщины опять отступают, быстрые, легкие, кидающиеся прочь организованной линией. Так повторяется снова и снова, пока мужчины не достигают опушки леса, потные, кряхтящие, успевшие понять, что их план сражения подходит не для всех, но неспособные выдумать ничего оригинальнее.
Именно тут, на опушке леса, возникает вторая группа женщин. Они поднимаются из высокой травы позади и по бокам у спартанцев, с вымазанными грязью руками, ногами и лицами – скорее не в качестве маскировки, а как охлаждающую мазь от множества насекомых, которые иначе загрызли бы их, пока они лежали в засаде. У них при себе дротики, что они мечут в спины спартанцам с расстояния меньше двадцати шагов. Даже нагрудники воинов не выдерживают веса оружия, брошенного с такого расстояния, а те, кому повезло избежать смертельного града, не готовы сражаться с шестью женщинами каждый, когда те наваливаются всей кучей, сдергивая шлемы с голов, вставая на ноги, руки, грудь, спину, в то время как их маленькие ножи проскальзывают сквозь десятки щелей между металлическими пластинами.
Из пятнадцати мужчин, отправившихся на ферму в тот день, лишь четверо выжили, и двое из них к утру скончались от ран.
А затем, после полудня…
Никострат, сын Менелая, стоит перед отличной виллой неподалеку от входа в гавань, занятой им и его людьми на благо Итаки, которой Спарта является таким верным союзником, и ждет отряды, которых все еще нет. Из пятидесяти спартанцев, находящихся на Кефалонии, только шестеро остались с ним, а остальные, поделившись на отряды по десять-пятнадцать человек, отправились на поиски пропавших царственных особ.
И вот уже вечер, но ни один не вернулся.
Ни одно место Никострат не ненавидит так, как эти западные острова, но в глубине души знает, что отец сделает его здесь царем, если добьется своего. Никострат лучше царствовал бы в муравейнике, чем в этом проклятом месте, и с трудом мирится с мыслью, что в трофейные царицы ему досталась эта уродливая старая гарпия Пенелопа, но, само собой, не осмелится и слова сказать об этом своему старику, скорее молча умрет, запуганный, погруженный в мрачное негодование.
Солнце катится к горизонту, разливая кровь по небу и на воде. Местные жители этого убогого порта закрывают двери и ставни, загоняют детей домой. Забавно – и вот уже не так забавно. Никострат снова оглядывается и замечает, что улицы опустели, маленькие рыбацкие лодчонки, привязанные к причалу, отвязались и тихонько уплывают в темнеющее море; даже двери небольшого храма Посейдона закрыты и заперты на засов.
Никострат – конечно, жалкий сопляк, в любовных навыках недалеко ушедший от бревна, но, по крайней мере, его солдатский опыт позволяет заметить проблему, когда та возникает. Он вытаскивает меч.
– Спартанцы! Ко мне! – кричит он.
Шесть воинов его личной охраны собираются, с обнаженными мечами и вопросом в глазах, вокруг своего царевича. Они оглядываются в поисках угрозы, так встревожившей их господина, и… ничего не видят. Длинные улицы пусты. В переулках и на дорогах ни души. Молчание там, где раньше звучали голоса, и только толстые чайки громко ссорятся из-за кучи рыбных костей.
Грабя южные земли, Никострат узнал, что именно в такой момент умный солдат бежит назад на корабль и гребет изо всех сил в открытое море. Но его судно – не боевое, а реквизированное у торгаша Эвпейта, к тому же и оно сейчас – ах да, именно сейчас, – похоже, отвязалось и покачивается на волнах недалеко от выхода из гавани. Но даже будь оно здесь, у Никострата лишь один путь – к отцу. Никострату уже не вспомнить точно, когда погибнуть в славной битве стало для него лучше, чем посмотреть в глаза отцу, однако, к его пусть небольшому, но утешению, он далеко не единственный спартанец, кто думает так же.
Спартанцы сбиваются в кучку, подняв щиты и обнажив мечи, и ждут, пока нагрянет беда.
Вдруг слышится цоканье подков.
Грохот колес неторопливой повозки.
Отблески факела пляшут в конце пустой тихой улочки.
Мужчины оборачиваются на звук не торопясь, сберегая силы для боя.
Появившемуся Оресту ехать бы верхом на великолепном, благородном скакуне. Но с великолепными, благородными скакунами на западных островах туго, поэтому он едет верхом на осле. Этот, надо отдать ему должное, один из самых достойных и с относительно приятным характером, в отличие от прочих его собратьев. Животное наслаждается почесыванием ушей и умиленным вниманием со стороны женщин из армии Приены, которые, хоть и готовы, если придется, разрубить любого захватчика с головы до паха любым видом оружия, питают несомненную слабость к любому пушистому, мягкому созданию с влажными глазами и малейшими признаками дружелюбия, попавшемуся на их пути.
Итак, шесть вооруженных спартанцев замерли посреди улицы, в конце ее – сын Агамемнона на осле.
Орест бледен, худ, истощен, но все же умудряется держаться на спине спотыкающейся животины с поистине царским величием. Афина выравнивает его посадку, помогает чуть выше поднять подбородок. Я ерошу его волосы, теплым прикосновением оживляю его желтоватую кожу. Артемида весело болтает с его скакуном на языке зверей и, похоже, намного больше интересуется животным, а не человеком.
По крайней мере, в результате Никострат колеблется, когда узнает своего царственного родича, возможно, ощущая касание божественной силы, сопровождающее царя. Затем появляется остальная свита Ореста, и меч Никострата дрожит.
Сначала – Электра и Пенелопа, которые постарались привести себя в подобие порядка, вычесав листья и ветки из волос и вычистив большую часть грязи из-под ногтей. Затем – Пилад, Ясон и прекрасный Кенамон, в полном вооружении, которые сопровождают тележку с пятью спартанцами на ней, связанными по рукам и ногам, раздетыми до набедренных повязок – я пользуюсь моментом, наслаждаясь открывшимся зрелищем, – а за ними, в повозке побольше, груда блестящей бронзы, покрытой кровавыми пятнами. Женщины потратили некоторое время на то, чтобы поживописнее разместить нагрудники и наручи их поверженных врагов, различными способами стараясь сложить аккуратную кучку. В конце концов они бросили это дело и просто свалили броню на тюки сена, чтобы одновременно придать объема горе трофейного доспеха и обеспечить общую устойчивость конструкции.
Именно с этой повозкой приходят все остальные женщины. Приена идет во главе, с мечом в одной руке и кинжалом – в другой, собранная, готовая с головой погрузиться в любимое занятие – убийство греков. Теодора шагает рядом с ней, держа стрелу на тетиве, а позади – женщины этой армии, почти пятьдесят воительниц, с дротиками, луками, топорами и копьями. К ним присоединяется все больше и больше женщин, движущихся с другого конца улицы, стекающихся из переулков, скатывающихся с крыш, окружая Никострата и его охрану. Никто из них не пытался привести себя в порядок, как царицы. Их туники все еще в пятнах спартанской крови; встрепанные гривы волос обрамляют выпачканные грязью лица; зубы оскалены в волчьих усмешках. Они собираются в молчании, заключая сына Менелая в кольцо из нацеленных стрел и окровавленных лезвий, и ждут приказа.
Орест останавливается на расстоянии двух копий от Никострата. Сползает со спины осла, поддержанный Пиладом в процессе, выпрямляется и отходит от Пилада, чтобы стоять на собственных ногах. Он покачивается, тяжело дыша и едва не падая. Но тем более впечатляюще то, что ему это удается. На одной лишь силе воли – и, возможно, с маленькой помощью богов – сын Агамемнона меряет взглядом сына Менелая, оглядывает толпу вооруженных женщин и снова смотрит на спартанцев.
И говорит:
– Кузен, я так рад видеть тебя здесь. Как приятно знать, что дядюшка настолько заботится о моем благополучии, что отправил любимого сына проведать меня.
Никострат не сдается этой ночью.
Сдаться – тем более женщинам – это ужасный позор, невыносимый.
Вместо этого, и именно так обстоят дела, ему предлагают насладиться своеобразным итакийским гостеприимством.
– Твой отец потратил так много сил, приглядывая за мной, – заявляет Орест голосом, хриплым от напряжения, которое его тело пока не готово выносить. – Для меня честь – отплатить за любезность. Ну же, тебе не нужно больше сгибаться под весом брони и носить этот тяжелый меч. Позволь этим добрым женщинам помочь тебе с ними.
Орест – владыка Микен, ближайшего и надежнейшего союзника Спарты.
Сын Агамемнона, царь царей.
Было бы ужасной грубостью отказаться от его гостеприимства.
Глава 40
А ночью – пир.
Это настоящий пир, непривычный для Пенелопы.
Женщины из ее армии собираются на вилле, которую спартанцы использовали как базу, они пьют, едят, готовят все вместе на кострах и поют. Не те песни, что сочиняют поэты, бородатые мужи, купленные царями-богатеями, а песни женщин. Фривольные баллады и скорбные саги, древние любовные песни и озорные куплеты о тонконогих парнях. Орестов осел каким-то образом оказывается на почетном месте, в центре двора, украшенный цветами и обласканный снующими туда-сюда детьми. Теодора хватает за руку Автоною, и, не успевает никто и слова сказать, как они собирают хоровод из пляшущих дам с ножами на бедрах, и те со смехом принимаются кружиться вокруг костров. Эос развивает бурную деятельность на кухне виллы, вскрикивая от отчаяния при виде очередного беспорядка, пока наконец Урания не усаживает ее со словами, что все, похоже, прекрасно справляются с собственным пропитанием и, возможно, Эос тоже стоит взять выходной.