Она красива сейчас. Она – моя Елена, моя царица, моя прекраснейшая. Она невинная и знающая, полная надежд и мудрости, возлюбленная, которая теряла и мечтала, та, что живет играя, и та, что ломается под тяжестью жизни. Я кидаюсь к ней, глажу ее по щеке, зову: «Елена, Елена, моя прекрасная Елена», и она закрывает глаза, ощутив мое прикосновение, задерживает дыхание в знакомых объятиях и, похоже, сдерживает судорожный вздох, едва не разрыдавшись, переполненная очень-очень многим: тем, кто она есть; тем, что чувствует, что любит, жаждет; тем, что видела.
«Моя царица, – шепчу я. – Моя любовь. Мое смертное воплощение. Моя Елена».
А затем в дверях появляется Пенелопа, и Елена снова открывает глаза, глядя сквозь меня, за меня, и видит свою двоюродную сестру. Встает и говорит:
– А-а-а. Так тебе удалось. Пройдемся?
Глава 43
Елена и Пенелопа прогуливаются по саду.
Это очень маленький садик, где растут цветы, полезные для пчел, и травы, полезные для Автонои на кухне.
Они гуляют рука об руку. И пока гуляют, строят заговоры.
Елена говорит: «Да, конечно, я могу это сделать. Конечно, могу. На самом деле я просто ждала, когда ты спросишь».
Пенелопа говорит: «Я так и думала, сестра, но не могла решиться. Боялась просить, не будучи полностью уверенной».
«Ай-ай, – упрекает Елена. – Ай-ай-ай! Мы же сестры, разве нет? Мы родня. Ты всегда должна помнить, что можешь рассчитывать на меня».
Согласие достигнуто.
Договор заключен.
Елена возвращается в свои покои, чтобы подготовить пару мелочей.
Пенелопа собирает своих служанок, зовет свекра, советников и отправляется на пристань встречать царей Греции.
А на пристани цари Греции очень странно проводят время.
– Племянник, почему бы тебе не спуститься со своего корабля? – спрашивает Менелай.
– Нет, спасибо, дядя. Почему бы тебе не подняться ко мне на борт? – отвечает Орест.
– Я бы рад, племянник, но, видишь ли, мои люди помешаны на моей защите.
– Их можно понять, – соглашается Орест, – принимая во внимание твой возраст.
И таким весьма неловким образом все могло бы продолжаться и дальше, если бы не прибытие Пенелопы.
Тот факт, что прибывает она из-за спины Менелая, из самого дворца, вызывает довольно серьезную панику. Тренированные воины, которым следовало бы быть бдительнее, подпрыгивают при ее появлении, ломая строй, когда она скользит мимо. Но она не вооружена и не окружена очередной группой жутких, жаждущих крови лучниц – Теодора тактично скрылась – и, пока идет, лучезарно улыбается сразу и Оресту, и Менелаю.
– Мои дорогие родичи, – восклицает она, сияя как полуденное солнце, – что, во имя неба, здесь происходит?
Менелай настолько хмур, что вот-вот зарычит, а челюсть его ходит взад-вперед, словно он с трудом удерживает под контролем свои весьма сильные эмоции, вызванные появлением этой царицы за его совершенно незащищенной спиной.
– Царица Пенелопа, – цедит он, – не ожидал тебя здесь увидеть. Да еще и с твоим пожилым свекром. Как мило.
– О боги, неужели это Орест, царь царей, сын Агамемнона, повелитель Микен и вполне здоровый на вид парень, стоит на том корабле? – нараспев произносит Лаэрт, скрестив руки на груди и посверкивая глазами на Менелая. – Что ж, не стоит заставлять его ждать, это ужасно дурной тон. Что скажут люди о гостеприимстве на Итаке? Спускайся-ка, парень! Пойдем выпьем!
В итоге все собираются в гулких залах дворца. Никострат остается на корабле женихов вместе с Пиладом и его мечом у своего горла. Лефтерий по-прежнему внизу, с отрядом солдат за спиной, присматривает за плененным царевичем. Электра встречается со спартанцем взглядом и улыбается ему с корабля, не отводя глаз, пока ее брат в сопровождении Ясона не спустится. Она не может участвовать в том, что последует: девушке ее статуса не подобает вмешиваться.
Эос ждет всех в парадном зале дворца, где уже накрыт стол с вином, хлебом и, конечно, рыбой. Она протягивает Менелаю кубок, стоит тому ворваться в дверь, но он вышибает его из ее рук. Грубая глина разбивается о землю. Эос вздыхает. На эту дипломатическую встречу она накрыла стол самой худшей посудой с кухни, но все равно ей жалко ненужных потерь.
Елена тоже спустилась и теперь беспокойно мечется взад-вперед. Когда Менелай заходит, она кидается к нему, виснет у него на шее и кричит:
– Я так испугалась! Я так…
Он отталкивает ее. Она падает. Никто не предлагает помочь ей подняться. Она немного отползает от стола, затем собирается с силами, бормочет:
– Я пойду в свою комнату… – и ковыляет прочь, незамеченная.
Кресла установлены для четверых. Менелай занимает одно, Орест – второе, Лаэрт – третье. Последнее следовало бы занять одному из советников Одиссея, но они не успевают даже шевельнуться, как в него проскальзывает Пенелопа, складывает руки на коленях, улыбается мужчинам, берет кубок, стоящий перед ней, и поднимает его.
– За моего отца, – провозглашает она, качнув кубок в сторону Лаэрта. – За моих высокочтимых гостей. Вознесем же хвалу богам.
Орест проливает вино на пол. Лаэрт выплескивает из кубка глоток и выпивает остальное. Пенелопа склоняет голову в молитве – и не молится. Менелай не поднимает свой кубок, не притрагивается к еде, даже не смотрит на предложенное ему вино.
Пенелопа молится довольно долго. Лаэрт уже должен был прервать ее вспышку благочестия, но он в полном восторге следит за тем, как ее затянувшееся молчание приводит в ярость спартанского гостя. Оресту следовало бы высказаться следующим, но он, само собой, погружен в собственные молитвы, в свои вполне искренние обеты.
«Я искуплю все, мама, – молится он. – Пусть мне и не быть героем, но я стану лучшим человеком, чем был отец».
Грохот кулака Менелая, ударившего по столу, прерывает размышления Ореста и пролетает по залу эхом небывалой грубости.
– Проклятье, что за игры ты тут устраиваешь? – рычит спартанец – но не присутствующим здесь царям, а тихой, задумчивой царице. – Что за дикость ты, по-твоему, творишь?
Лаэрт выгибает бровь. Орест ждет, радуясь, наверное, возможности поберечь голос, а с ним и силы, еще не до конца вернувшиеся в отощавшее тело.
Пенелопа смотрит Менелаю в глаза, оглядывает его сверху донизу и на мгновение становится самой прекрасной из смертных, даже несмотря на то что из зала несколько мгновений назад вышла Елена. Есть слово для ее красоты – и это слово «власть» или «победа»; но есть другое, более волнующее – и оно говорит о том, что Пенелопа неукротимая.
– Родич… брат, – исправляется она, – я должна сообщить о постыдных вещах. – Лаэрт откидывается в кресле, скрестив лодыжки и сложив руки на груди, как благосклонный зритель, готовый наслаждаться отменным представлением. – Против тебя строился ужасный заговор. Козни против всей твоей семьи. Жрец Аполлона Клейтос – полагаю, этот человек тебе знаком – сговорился с одной из микенских служанок отравить нашего дорогого брата и царя царей Ореста. Служанка призналась и мертва, казнена за свои преступления, а жреца скоро найдут, допросят и под пытками заставят назвать имена всех и каждого участника заговора, особенно подбивших его на эти отвратительные деяния. Без сомнений, он начнет распространять ужасную ложь, чтобы оправдать свои действия, но мы все знаем, кто на самом деле стоит за отравлением нашего благородного брата. Тот же человек, кто в своих непомерных амбициях задумал получить корону. Тот же человек, который решил, что силой и хитростью сможет завоевать не только трон Микен, но и западные острова. И я говорю, конечно, о капитане твоей стражи Лефтерии.
Усмешка Лаэрта, кажется, сейчас разорвет его лицо надвое. Орест застыл статуей и смотрит в никуда.
– Лефтерий, – рычит Менелай. – Ты сбегаешь из собственного дворца, похищаешь моего сына, а затем возвращаешься, чтобы обвинить… Лефтерия.
– Именно. После продолжительного расследования мне стало ясно, что тебя предали изнутри, один из самых ближайших и дорогих солдат и друзей. У него был доступ к жрецу Клейтосу, доступ к служанке Рене и тем более доступ к твоему дорогому Никострату. Лефтерий убил служанку Зосиму, пока твой любимый сын спал, чтобы опозорить Никострата и представить все так, будто твой наследник – осмелюсь ли я предположить, что из всех своих замечательных детей ты именно его выбрал наследником? – недостоин трона. Я знаю, как близок тебе Лефтерий, но, помнится, мой муж как-то сказал, что самый опасный нож – тот, которого не видишь.
Менелай переводит взгляд с Пенелопы на усмехающегося Лаэрта, с Лаэрта – на Ореста и снова на Пенелопу.
– Нет, – говорит он.
– Нет?
– Нет. Ты приходишь сюда со своими… своими женщинами. Женщинами. У меня этот остров. У меня этот дворец, у меня…
– Мои женщины убили или пленили всех спартанцев, ступивших на землю Кефалонии, не заработав при этом ни царапины. До тебя, возможно, доходили слухи о пиратах, грабивших мои земли – прошу прощения, земли моего мужа – в прошлом году по наущению одного из женихов, решившего так склонить меня к свадьбе? Они все были убиты, проткнуты стрелами пресветлой богини Артемиды. Их трупы были привязаны к их кораблям на всеобщее обозрение, к радости чаек и ворон. Конечно, от пиратов нам необходима защита богини. Никто не станет воспринимать всерьез остров, который защищают женщины и девушки. А ты, брат, ты – великий Менелай Спартанский. Ты превзошел Париса, разжег огонь, спаливший Трою дотла. Тебя не могут побить вдовы и сиротки. Не тебя. И поэтому, как ты понимаешь, такого просто не было. Когда ты покинешь это место – а ты покинешь, – ты никому не расскажешь о том, что здесь случилось. А те солдаты, что здесь погибли, просто пропали в море. Они сгинули в огне, когда твои корабли так неудачно и неожиданно загорелись. С ними не расправились женщины. Это было бы просто невероятно, неприемлемо. А потому такого не было. Ты говоришь, что у тебя есть твои люди, и ты прав. Но этот остров есть у меня. У меня больше мечей, больше копий, больше луков, а мои женщины… не сражаются честно. У меня есть защита царя Микен и его слово помогать мне во всем, что я делаю, а вскоре здесь будет еще и флот из микенских судов, посланных охранять прибрежные воды западных островов, и вот они… они станут нашими зваными гостями, брат. Такими гостями, которые знают свое место.