Так вот, после очередной сказки я заявила бабуле, что вот я, например, не верю в призраки. Она строго посмотрела на меня и спросила, с чего бы мне такое говорить. Я ответила, что призраки – очень глупые создания. Наказав мне никогда и ничего не называть «глупым», потому что это нехорошее слово, бабуля сказала, что верит в призраки, и меня это поразило. Я была в том возрасте, когда пытаешься отделить реальность от выдумки в услышанных историях, а бабуля, в целом, была довольно прямолинейной. О Санта-Клаусе и Пасхальном Кролике она помалкивала, но от нее я узнала, что зубная фея на самом деле – щедрость родителей, а лепреконы – всего лишь праздничные украшения для дня Святого Патрика. Потому-то, когда она высказала свое весомое мнение по поводу призраков, их существование мгновенно приобрело более содержательный характер.
Мне хотелось разузнать об этом побольше, поэтому я ее спросила:
– И почему же ты веришь в призраки, бабуля? Ты их видела?
Она кивнула:
– Да, видела.
От одного только признания я была готова в страхе намочить штаны. И уже ничего не хотела знать – я заработала себе кошмаров на годы вперед, – но не могла остановиться. Назвался груздем, как говорится.
– А как выглядел этот призрак? – спросила я.
– Ох, и не должна я тебе такое рассказывать, – ответила она. – Что на это скажет твоя мама? Давай-ка лучше поиграем.
– Нет, – заупрямилась я, топнув ножкой. – Я хочу узнать, как выглядел призрак.
– Тише, – погрозила мне пальцем бабуля, а затем сказала: – Не хочу тебя пугать.
Об этом уже было поздно беспокоиться, но я настаивала:
– Мне совсем не страшно. Расскажи. Пожалуйста. Пожалуйста.
– Хорошо.
Она точно знала, что я была напугана до чертиков. Наверное, она поняла, что если не предложит моему воображению конкретный образ, то оно может разыграться не на шутку. Она начала рассказ.
– Когда я была в твоем возрасте, я тоже очень любила свою бабушку. Мой папа отправился на небеса, и бабуля Джейн – так я ее называла – часто приходила и помогала нам. Мы были хорошими подружками. А потом, когда я выросла, бабуля Джейн тяжело заболела и тоже отправилась на небеса.
– Она умерла?
– Да, родная, она умерла. Я была очень расстроена, когда ее не стало, и, боюсь, начала себя очень плохо вести.
Тогда для меня сочетание «бабуля» и «плохо себя вести» было оксюмороном. Я спросила:
– А что ты делала?
– Я не слушала маму, – сказала она, – я хлопала дверями, бегала по дому, не говорила «пожалуйста» или «спасибо». Я вела себя очень некрасиво. Но однажды я натворила что-то очень плохое, и в наказание меня оставили без ужина и отправили в мою комнату. Я кричала, визжала, прыгала на кровати и разбрасывала игрушки по комнате.
– Бабуля, – удивилась я.
– Да-да, – ответила она. – На комоде стояла фотография бабули Джейн. На ней она была еще молодой. Фотография была старая, в тяжелой рамке из металла, который выглядит как серебро, но зовется оловом. Я все хулиганила, как вдруг фотография начала трястись – сначала тихонько, а затем все сильнее. Фотография тряслась, ходуном ходила по моему комоду и громко бряцала.
– И что ты сделала?
– Я закричала, – ответила бабуля и засмеялась. Мне это показалось странным. – Я закричала, и упала обратно на кровать, и смотрела, как тряслась фотография, а потом – бах! – она упала с комода. Тогда-то я ее и увидела. Я заглянула в зеркало и увидела там свою бабулю: она стояла позади меня, в своем любимом платье. Она была очень недовольна. Стоило только взглянуть на ее выражение лица, как было понятно, как сильно я ее огорчила. Я повернулась к ней…
– И? – Я задержала дыхание.
– За мной никого не было. Она явилась на мгновение, отчитав меня за спущенные носки и плохое поведение. С того дня я перестала быть плохой.
– И ты больше никогда не видела свою бабулю? – спросила я.
– Больше никогда, – ответила она. – И за всю свою жизнь я больше никогда не встречалась с призраками, но тогда – я видела ее. Твоя двоюродная бабушка Элеонор – младшая сестра твоей бабули – говорила, что видела бабулю Джейн несколько раз. Но не волнуйся, родная. К тебе никакие призраки не придут.
– Но к тебе же пришли, – сказала я.
– Да, но я очень плохо себя вела. А ты – хорошая девочка.
– А двоюродная бабушка Элеонор была хорошей девочкой?
Бабуля улыбнулась.
– Какой она только не была. Не волнуйся о ней.
Вот и вся история. До всего, что происходило со мной и Роджером, я никогда не встречалась с мало-мальски сверхъестественным, а уж тем более не видела и не чувствовала призраков. В Пенроуз я слышала парочку страшных историй. Одна студентка с Лонг-Айленда рассказывала о про́клятом палаточном лагере. Вожатые лагеря убили отдыхающих, пока те спали. Но мы слушали эту историю в два часа ночи, пока пили и пытались друг друга напугать. И та история… Она была простой. Кажется, если рано утром проехать мимо определенного места на дороге, ведущей к лагерю, то машина обязательно заглохнет. Ехать надо было без четверти пять, – тогда, когда, согласно легенде, и произошли убийства. Что бы ты ни делал, машина не будет заводиться десять минут – ровно столько, сколько потребовалось вожатым, чтобы убить всех детей. А если выйдешь из машины, чтобы проверить двигатель, то на двери обнаружишь крошечные отпечатки рук детей. Но что случается дальше – никто не знает, поскольку живых свидетелей не осталось.
Я никогда не верила в правдивость этой истории. Отпечатки рук – неплохая деталь, но когда я спросила у девушки, если так все и было, то кто же рассказал эту историю, – я подошла к ней несколько дней спустя, когда нас перестало мучить похмелье, – она с оскорбленным видом удалилась, что я восприняла как молчаливое доказательство того, что историю она выдумала. Я несколько раз слышала, как она повторяла эту страшилку на вечеринках, и, хотя подробности отличались постоянством, я уже отнесла ее к категории «выдумка». Потом я уже не была так уверена, и задавалась вопросом, а не ушла ли она потому, что я поставила под сомнение ее честность. Мои слова не всегда соответствуют хорошим побуждениям.
К чему я веду: эти истории, и им аналогичные, – они как шаблоны. Почти все истории о привидениях делятся на две категории: либо это единичное и относительно четко различимое видение и/или происшествие, либо же это неоднократно повторяющееся столкновение. Как движение фотографии и призрак бабули моей бабули, который одним взглядом приказал ей привести себя в порядок, или же сотая машина, которая останавливается в определенном месте в определенное время, чтобы на ней появились отпечатки детских ладошек. Я понимаю, что для паранормального по определению не существует правил и принципов. Но я никогда не слышала историй, похожих на нашу с Роджером.
Случившееся с нами не вписывается ни в одну существующую модель сверхъестественного. Было, однако, еще кое-что: моя бабушка связывала появление призрака с тем, хорошо или плохо ты себя ведешь. Да, знаю, это была уловка, чтобы приструнить меня – ох и получилось же у нее; ни один ребенок в мире не был таким послушным и покорным, – но, в то же время, история бабули придала этой связи определенный вес. И был Роджер, который отверг своего единственного сына, тем самым, как он сам признался, совершив плохой поступок. Возможно, я начиталась Готорна, но с каждым днем я все больше убеждалась, что происходящее с нами являлось следствием… совершенного греха, как сказал бы Готорн, и тогда я была склонна с ним согласиться. Слова Роджера… Его проклятие что-то нарушило… Я не знаю, как объяснить. Оно нарушило ход вещей, серьезно нарушило, и нам пришлось за это расплачиваться. Он потребовал крови, и ему оставалось лишь ждать, пока ее поднесут: горячую, в чаше с зазубренными краями.
Я только что поняла, что все это звучит как магическое мышление. Так бы сказала доктор Хокинс, я уверена. Тем вечером, когда мы убрали посуду, перешли в гостиную и включили телевизор, мне пришла одна забавная мысль: я только что вернулась с приема у психиатра и не только поддерживаю Роджера в его фантазиях, но еще и подливаю масла в огонь. А что еще мне оставалось делать? Умела бы я врать – а я не умела, – разве хватило бы у меня времени оправиться от увиденного за кухонным окном, изобрести убедительную ложь, чтобы обмануть Роджера? Если бы заключение доктора Хокинс имело хоть каплю смысла, наверное, я бы попыталась. Но то, что я сказала правду, стало доказательством того, что я решила следовать за мужем, куда бы нас это, в итоге, ни привело.
Следующая неделя прошла в беспокойном ожидании. Мало того, что Дом продолжал ощущаться покалываниями на коже и был готов в любой момент рвануть со всей силы, теперь он грозился стать порталом в другое измерение, в увиденное мною ранее место. Три-четыре дня я замечала что-то краем глаза: оно стояло в стороне, карабкалось по лестнице или мелькало за окном. Каждый раз я подпрыгивала от неожиданности и, естественно, когда я резко оборачивалась, чтобы посмотреть, то ничего уже и в помине не было. Роджера я держала в курсе событий, но эти неожиданные явления были обязаны своим существованием скорее стрессу, чем сверхъестественному, поскольку я не чувствовала изменений в Доме во время их появления и после исчезновения.
Что до Роджера, то его проект перешел на новый уровень. Он убрал со стола в центре кабинета все бумаги и книги и начал сооружать масштабную модель района Кабула, где был убит Тед. Он целый день изучал карты, прежде чем начать воссоздавать их по памяти. Сначала в блокноте, а затем, когда удостоверился, что может нарисовать их с закрытыми глазами, цветными мелками на столешнице. Улицы он рисовал желтым цветом, дома – оранжевым, синим и зеленым; то самое место, где умер Тед, он обозначил красным кругом. Удовлетворенный результатом, Роджер начал заставлять нарисованную схему пластиковыми макетами зданий, которые он специально заказал на сайте военных игр. Большинство зданий были одно- и двухэтажными, простым