жидала столкнуться с ним лицом к лицу. Его глаза потухли, а губы шевелились. Я вскрикнула и отступила. Нет, он не ждал моего прихода. Он смотрел на стену, идущую от двери. На что-то, что висело на уровне моей головы. Когда мне удалось перевести дух, я постаралась вспомнить, что висело на том месте. Я могла бы протиснуться и посмотреть, но боялась, что разбужу его, а этого мне совсем не хотелось. Вряд ли бы он сошел с ума – еще больше, – но была не намерена испытывать судьбу. С того места, где я стояла, я видела развешанные на шкафах напротив карты. Рисуя в воображении место, на которое уставился Роджер, я вспомнила, что там висело еще больше карт.
Мы не двигались с места в течение получаса или сорока пяти минут: Роджер был полностью поглощен своим занятием, а я пыталась остановить снижающийся адреналин, чтобы не заснуть. Все это время он продолжал бормотать, достаточно громко, чтобы я могла вычленить из непрерывного потока звуков отдельные слова. Пару раз я едва не отключилась. Веки тяжелели, глаза закрывались, и на секунду я погружалась в дрему; затем голова начинала клониться вниз, и я резко выныривала в реальность. Мне следовало вернуться в постель. Роджеру не угрожала никакая опасность, он не мог себе навредить – он справился с подъемом по лестнице, – и днем у меня будет полно времени, чтобы выяснить, что привлекло интерес его лунатизма. Но я беспокоилась. Мне было любопытно, и любопытство не отпускало меня обратно в спальню. Наблюдая за Роджером в таком состоянии… Я будто смотрела в окно его души или… На самом деле казалось, что его подсознание решило выйти на поверхность и прогуляться. А Дом… Комнаты Дома перевоплотились из комнат в знаки, и каждый из них приобрел новый уровень значения.
Наконец, когда небо за окном начало светать, Роджер покинул кабинет и вернулся в кровать. Спустя несколько секунд после того, как его голова коснулась подушки, он глубоко сопел. Я проводила его до кровати, а затем бросилась обратно к лестнице. Войдя в кабинет, я нащупала выключатель лампы. Яркий свет заставил меня заморгать, и я подошла к тому месту, где стоял Роджер. Идущая от двери стена была оклеена картами: восемь небольших – каждая из которых размером с альбомный лист, – склеенных по краям, формирующих карту большего размера. На отдельных картах были изображены улицы, здания и даже деревья, они были исписаны заметками Роджера уже знакомыми мне разноцветными цветами и другим письмом, похожим на математические символы: число «пи», дельта и тому подобное. Это была карта площади в Кабуле. На ней Роджер нарисовал такой же красный круг, как и на столе, который охватывал почти все маленькие карты и который был обрамлен со всех сторон еще бо́льшим, по сравнению с другими картами, количеством заметок. Вот на что смотрел Роджер; однако, как только я подошла ближе, я приметила кое-что еще: внутри красного круга появился блеск. Я подступила вплотную. Блестело зеркало: маленькое, треугольное зеркало, которое обычно идет в комплекте с набором для бритья. Оно было приклеено в центр красного круга, и в нем смотрящий мог видеть свое отражение. Рядом с зеркалом и внутри круга не было никаких надписей, только пустое пространство, обрывающееся серебристой плоскостью. Я с тревогой смотрела на него. Я не знала, что все это из себя представляло, но уловила отличие от обычных попыток Роджера понять обстоятельства смерти Теда. В чем заключалось это отличие, я сказать не могла, и, проведя еще пять минут, уставившись на эту… диаграмму, я с уверенностью могла сказать, что проведи я в этой комнате хоть час, все равно не смогу ни на шаг приблизиться к пониманию значимости увиденного. Если я хотела разгадать эту загадку, мне придется просить объяснений у Роджера.
Что я и сделала, заставив себя встать с кровати через несколько часов после его подъема. Дождавшись, пока мы сядем за кухонный стол с кофе и хлопьями, и прежде, чем Роджер успел приняться за чтение выпуска «Таймс», я завела разговор:
– Знаешь, сегодня ночью ты ходил во сне.
Я слишком устала, чтобы начинать издалека.
– Прости, пожалуйста, что ты сказала? – переспросил Роджер.
– Ты ходил во сне, – повторила я, – где-то в три часа ночи.
– Быть не может, – сказал Роджер, откладывая газету.
– Может. Ты разбудил меня, когда встал с кровати. Сначала ты зашел в старую спальню Теда, а потом поднялся в свой кабинет. Потом ты спустился обратно и лег спать.
– Ты следила за мной.
– Я должна была убедиться, что ты не расшибешься.
– Почему ты меня не разбудила?
– Насколько мне известно, – объяснила я, – нельзя будить лунатиков.
– Разве это не миф?
– Я не хотела действовать на авось.
– И что же я творил?
– Таращился. На стену в комнате Теда. В своем кабинете ты около часа разглядывал карту у двери. Ту, к которой приклеил зеркало.
Роджер хмыкнул.
– Ты что-нибудь из этого помнишь?
– Абсолютно ничего.
– Я взглянула на эту карту, – сказала я, – после того, как ты уснул. Какой в ней смысл, дорогой?
Роджер отправил в рот ложку хлопьев.
– Эта карта, – прожевав, ответил он, – представляет итог моих усилий по сбору и упорядочиванию событий, окружающих смерть Теда. До мельчайших деталей. Она отражает мои попытки связать все известные мне факты друг с другом.
– А все эти математические символы?
– Помимо рассмотрения произошедшего в историческом – вернее, нарративном аспекте, – я пытался взглянуть на него с позиций математики: вычислить траектории полета пуль, скорость задействованного оружия, количество высвобожденной энергии. Это еще один способ разобраться в обстоятельствах дела.
– Ладно, – сказала я. – А зачем тебе зеркало?
Он знал, что я не оставлю эту деталь без внимания, но все равно покраснел.
– Не знаю.
– Что не знаешь?
– Не знаю, почему был вынужден поместить зеркало на карту. Причины этого остаются для меня довольно туманными.
На этот раз хмыкнула я.
– Где ты его нашел?
– В коробке с вещами Теда, – ответил Роджер. – На его четырнадцатый день рождения я подарил ему бритвенный набор. К тому времени он уже несколько месяцев использовал электрическую бритву, но я вообразил, что должен продолжить семейную традицию Кройдонов. В день, когда мне стукнуло четырнадцать, отец подарил мне кружку и щетку для бритья, – так же, как и его отец. Этот подарок был редким проявлением его добродушия. В соответствии с традицией, я преподнес Теду набор из кружки, щетки, фигурного мыла, бритвы с упаковкой лезвий и компактного зеркала. Он был не в восторге от подарка. Как только я упомянул, что у меня для него есть кое-что еще, он оживился и проследовал за мной в ванную комнату, но разочарование выступило на его лице сразу же, как только я сказал, что собираюсь учить его пользоваться подаренным набором.
Это, мягко говоря, было ошибкой. Тед отказывался держать бритву как следует, поэтому нанес себе десяток порезов на шее и подбородке. Некоторые из них были довольно глубокими. Кровь была повсюду: на рубашке, в раковине, в кружке, на зеркале. В попытках остановить кровотечение я испортил одно из любимых Джоан полотенец для рук. Когда худшее было позади, Тед удалился из ванной, оставив меня оттирать брызги с раковины, кружки и зеркала. Я оставил набор в его комнате, но он демонстративно пользовался только электрической бритвой.
Этот подарок я обнаружил, когда искал фотографии Теда. Честно сказать, не знаю, как он оказался в моем распоряжении. Я принес его в дом, потому что, – голос Роджера дрогнул, – потому что Тед однажды к нему прикоснулся. Я держал набор в кабинете, в одном из ящиков стола. Время от времени я доставал его, вертел кружку в руках, проводил щеткой по ладони, пускал солнечных зайчиков зеркалом.
Он пожал плечами.
– В тот самый момент, когда я начал работать над этой картой, я знал, что зеркало станет ее центром. Явившись мне, это знание не могло быть отвергнуто. С одной стороны, добавление частички Теда в задуманный мною проект казалось вполне уместным решением. С другой, я боялся, что тем самым предаюсь определенного рода фетишизму. Но затем отверг любые опасения, и зеркало заняло свое место в центре карты.
– Вот и вся история, – завершил Роджер. – Ну, и?
– Не знаю, что сказать, – ответила я. – Я бы не обратила внимания, если бы ты не пялился на него во сне.
Он скрестил на груди руки.
– Поскольку я…
– Да, спал, но я все равно не знаю, что тебе ответить. Ты был в комнате Теда, а потом долгое время провел у стены в другой комнате. Не пойми меня неправильно. Я думаю, этому есть причина. Я думаю, что ты много времени потратил на изучение смерти Теда, и это сыграло свою роль.
– Я должен разобраться. Если Тед хочет выбраться из бардо…
– Я понимаю, – сказала я. – Я понимаю, зачем ты все это делаешь. Я лишь хочу сказать, что, может, для тебя это слишком тяжело.
На этом наш разговор был окончен. Роджер заявил, что ему нужно время на обдумывание данного вопроса, и мы молча продолжили завтракать. А после Роджер поднялся наверх, принял душ и скрылся за дверью своего кабинета.
Поэтому когда я почувствовала знакомые спазмы внизу живота и поняла, что не была беременна… До того момента я находилась в подвешенном состоянии и не могла сказать с уверенностью. Я не покупала тест на беременность, потому что не хотела сглазить хоть что-то хорошее, что могло бы случиться в моей с Роджером жизни, но я откопала книгу с детскими именами, купленную во время первой беременности, и пролистала ее. Я размышляла о детской комнате. Несколько комнат стояли без дела. Самая близкая к нашей спальне, та, что напротив ванной, могла вполне подойти. Мы бы выкрасили стены в бледно-зеленый, постелили новый ковер, купили кресло-качалку – или даже диван-качалку. Беременность все еще представлялась мне серией разрозненных картинок из журнала, и когда я в полной мере осознала, что мне не дано будет испытать что-то большее, чем это представление, – тест на беременность так и не оказался в моей корзине с покупками; книга с именами отправилась обратно на полку; комната для гостей осталась комнатой для гостей, и сожаление острой иглой пронзило меня. Я поднялась по лестнице в уборную на втором этаже – книгу я читала в передней гостиной, – и горячие слезы застилали глаза. К тому времени, как я открыла шкафчик, мои щеки были уже мокрыми. Однако в разгар настигшей меня печали, после острого сожаления об упущенной возможности, в груди теплилось облегчение, которое в тот момент казалось предательством, очередным актом измены, подтверждающим мое нежелание и мою поверхностную приверженность задуманному. На мгновение меня охватило чувство… Ощущение собственной никчемности, и я громко всхлипнула.