– Стоит попробовать, – ответила я.
На его лице отражались противоречивые эмоции. Он кусал губы.
– Хорошо. Поедем на мыс.
Я уверена, если бы он не нашел меня в отключке на лестнице, то отказался бы от этой затеи. В лучшем случае, отправил бы меня одну. И я бы, скорее всего, поехала. Не знаю, смогла бы я однозначно решить, что важнее: остаться рядом с ним или хотя бы одному из нас выбраться из Дома на пару дней. Как бы то ни было, он видел, насколько я ослабла и стала уязвимой, и не стал спорить, – как правило, я считала такое поведение жалким и отвратительным, – но мы ступали на совершенно новый путь; мы летели по нему со скоростью сто километров в час, и если мне нужно было стать слабой и уязвимой, чтобы съехать с этой дороги на следующем повороте, то так тому и быть. Как только Роджер согласился на пару дней уехать на мыс Кейп-Код, я с трудом поднялась на ноги, пошатываясь спустилась по лестнице, продолжая опираться на Роджера, и позвонила Эдди по телефону в коридоре. Она была очень рада, что дом не будет простаивать пустым, и предложила немного скинуть цену. Я спросила, сможем ли мы въехать на следующий день, и Эдди ответила согласием. «Отлично, – сказала я, – завтра, по пути на автостраду, мы завезем вам чек».
Так мы и сделали. Рудольф де Кастри и его безумные теории могли подождать. Я собрала необходимые вещи и туалетные принадлежности для себя и Роджера. На следующее утро в восемь утра мы мчались по трассе 87.
Но перед этим… Сначала мне предстояло пережить еще одну ночь хождений. За день до поездки Роджер провел в кабинете весь день и весь вечер. В кровать он пришел уже за полночь. Я все думала, как перспектива скорого отъезда повлияет на его лунатизм. Либо он, чувствуя облегчение, будет спать как младенец, либо его ночное путешествие станет самым долгим. Как оказалось, оба предположения оказались неверными. Доведя его, по привычке, до третьего этажа, я собиралась прервать свои наблюдения и вернуться в постель. Так бы и сделала, если бы вдруг не осознала, что в ту ночь Роджер бормотал громче обычного, и слова его становились громче по мере приближения к рабочему кабинету. Я услышала, как он сказал: «Нож, ей-богу, нож» – и побежала за ним.
Он стоял на своем обычном месте перед самодельной картой. И хотя лицо его было расслабленно, губы яростно двигались, почти выплевывая слова. Его голос был сердитым, сдавленным от волнения. «Слова, – сказал он. – Что толку от этих слов? Ругательства? Не смеши меня. Гребаный ублюдок. И что? Где здесь сила? Как этим можно кого-то задеть? Его – нет. Его-то уж точно. Еще и спасибо скажет. Нужны слова со смыслом. Острые. Как бритва. Колючие, с шипами, покрытыми медленно действующим ядом. Вот что тебе нужно. Но не бери длинные, иначе не дослушает. Никогда не мог сидеть смирно. Дислексия, верно? Но и коротких не нужно, а то успеет отмахнуться. Нужно бить сильно и быстро. Загнать поглубже в живот, повернуть и оставить.
Хотел, чтобы относились к нему серьезно. Хотел чего-то добиться. Хотел одобрения. Хотел, хотел, хотел. Делал, что хотел. Хотел того, что считал важным. Хотел того, чего не заслужил. Хотел. Вот и получит.
Привлечь его внимание. Всё лучшее, что должно было быть в тебе, сползло по ноге матери. Нет, всё лучшее, что должно было быть в тебе, стекло по ноге матери. Лучше. Стой. Молодой человек, всё лучшее, что должно было быть в тебе, стекло по ноге матери. Он постоянно мне это говорил. Проверенные временем слова.
Не медли. Ближе к делу. Острый конец, вилы. Насади его на вилы. Чтение. Чтение, письмо, математика. Нет, только чтение. Я всегда был разочарован в тебе. Нет. Не твоя проблема. Не твоя вина. Ты всегда был для меня большим разочарованием. Лучше. Не сдерживайся. Начиная с неспособности прочитать даже простейшую книгу и заканчивая снисхождением к своим прихотям подросткового возраста, слепым подчинением авторитету, которое ты считаешь карьерой. Осторожно!»
У Роджера перехватило дыхание.
«Слишком длинно. Разве нет? Как посмотреть. А дальше? Давай покороче. Ты опозорил и опорочил нашу семью. Славно, славно. Молодой человек, всё лучшее, что должно было быть в тебе, стекло по ноге матери. Ты всегда был для меня большим разочарованием: начиная с неспособности прочитать даже простейшую книгу и снисхождения к своим прихотям подросткового возраста и заканчивая слепым подчинением авторитету, которое ты считаешь карьерой. Ты опозорил и опорочил нашу семью. Отлично. Еще?
Еще много чего. Ничто. Ты – ничто. Всегда им был. И всегда им будешь. Хорошо. Ближе к делу. Я отрекаюсь от тебя. Слишком коротко. Добавь веса. Я прекращаю быть твоим отцом; ты больше не мой сын. Почти. Время. С этого момента я прекращаю быть твоим отцом; ты больше не мой сын. Стой. Я отрекаюсь от тебя; я отказываюсь от тебя. Вот. Оставим так? Нет, нет. Баланс. Нож. Нужен баланс. Ты – ничто, всегда был и будешь. С этого момента я прекращаю быть твоим отцом; ты больше не мой сын. Я отрекаюсь от тебя, я изгоняю тебя. Я разрываю все связывающие нас узы; мы больше не одной крови. Отлично. Достаточно?
Почти. Грандиозный финал. Умри. Смерть. Когда ты умрешь. И после смерти. Что случится? Пусть душа твоя не знает покоя даже после смерти. Пусть вечной будет твоя незавидная доля. Замечательно. И что-то на десерт? Я тебя не знаю и знать не хочу. Всего хорошего. Сэр. Отлично. Сэр, отлично. Ха! Хороший ход».
Роджер повторил одиннадцать фраз своего проклятия один раз, затем второй и третий. Слышать их было все так же тяжело. Повторив проклятие в третий раз, он замолчал, и, как я подумала, на этом его прогулка закончится. Услышанного мне хватило.
А потом он снова заговорил театральным шепотом, и шепот этот казался слишком громким для его едва двигающихся губ. Честно говоря, мне казалось, что они доносились не из его рта, а от стен дома. «Ты знаешь, о чем просишь, – сказал шепот. Сделав паузу, он продолжил: – Ты требуешь многого. Что предлагаешь в ответ?» Слова кружились вокруг меня в темноте. «Кровь, – сказал шепот. – Боль».
«Кровь-боль, кровь-боль, кровь-боль», – эхом разнеслось по коридору. Волосы встали дыбом. Я обхватила себя руками. Сердце бешено стучало где-то в горле. Дом, обычно спокойный во время путешествий Роджера, ожил; я ощущала, что он проснулся и наблюдает за нами. Губы Роджера двинулись, и шепот произнес: «Славно – но недостаточно».
Внезапно, к Роджеру вернулся голос. «Что угодно, – хрипло сказал он. – Все. Бери все, что угодно. Все, что тебе нужно. Забирай все».
Интерлюдия. У фальшборта
– И? – спросила моя жена.
– Это все, что она мне рассказала, – ответил я. – В общем и целом. Она сказала, что не рассчитала время, и, раз уж вынуждена прерваться, то остановится как раз на этом месте. А потом она отправилась спать.
Мы сидели за столом для пикника на заднем дворе Дома на Мысе с Ли, которая проснулась как раз тогда, когда мы с Энн собрались пообедать. Я накормил Робби пюре из говядины с морковью, а на десерт он съел грушевое пюре, и теперь расхаживал по жесткой хрустящей траве, которая еще не успела полностью оттаять после зимы, и с каждым новым шагом находил новое приключение. Вовсю светило солнце; дом защищал от ветра, и на улицу мы вышли в одних свитерах. Эдди и Харлоу уехали еще рано утром, чтобы навестить своих друзей в Гианнисе, а Вероника как раз уезжала в Провинстаун, когда я, Энн и Робби спустились на завтрак. «У меня назначена встреча, – сказала она. – На ужин не успею». За завтраком Энн спросила меня, почему я так поздно лег. Прерываемый болтовней и криками Робби, я рассказал ей обо всем в двух частях, ненадолго прервавшись, когда Робби уснул. Когда к нам присоединилась Ли, я как раз подходил к концу своего рассказа и брал с Энн клятву о неразглашении, а затем ее дала и Ли в обмен на то, что я начну с самого начала, а потом поведаю концовку им обеим.
– Это что-то на грани фантастики, – сказала Ли.
– Что именно? – спросил я.
– Да… Всё, просто всё. Она правда думает, что ты ей поверишь? Что попадешься на ее историю? Все ведь ясно: она придумывает на ходу.
Робби поднял сосновую шишку и поднес ее ко рту.
– Робби, – крикнул я, – не ешь, пожалуйста, шишку.
Он не обратил на меня никакого внимания и отправил шишку в рот. Я вскочил со скамейки, в два шага пересек двор и вынул ее у него изо рта. Вздрогнув, он поднял на меня взгляд.
– Когда папа говорит, что нельзя есть шишку, нельзя есть шишку, – отчитал я его, бросая шишку за деревья. Он тут же разрыдался. Энн поспешила к нему.
– Он еще ребенок, – бросила она, поднимая Робби на руки.
– Он должен научиться делать то, что я ему говорю.
Энн промолчала.
– Тебе не кажется, что это безумие? – спросила Ли, когда мы втроем вернулись к столу. – Серьезно, как Веронике могло прийти в голову, что ей это сойдет с рук?
Она обратилась к Энн, которая усадила Робби на колени.
– Не знаю, – сказала Энн.
– Не похоже, чтобы она выдумывала, – сказал я. – По крайней мере, она верит, что все так и было.
– Призраки? Видения? Проклятия? – спроси-ла Ли.
Я пожал плечами.
– Почему бы и нет.
– Ты говоришь так только потому, что сам пишешь про эту чушь.
Уязвленный комментарием, я не удостоил ее ответом, но почувствовал, как краснеют щеки. Меня спас Робби, который опрокинул стакан Энн.
– Робби! – воскликнул я.
Он потер получившуюся лужицу ладошками, и она растеклась по столу. Я повторил:
– Робби!
– Ничего страшного, – вмешалась Энн, потянувшись за салфеткой.
– А вот и нет. Он должен меня слушаться.
– Господи, – не выдержала Энн, – сколько ему, по-твоему, лет?
– Ладно, – заявила Ли, вставая из-за стола и подходя к Энн и Робби, который потянул к ней свои мокрые ладошки. – Ты прелесть, крошка, просто прелесть. Какой же ты замечательный мальчик.
Она подхватила его под руки и подняла вверх.
– Давай ты пойдешь с тетей Ли в дом, и мы что-нибудь там с тобой придумаем, а мамочка и папочка пойдут и прогуляются по пляжу.