И все же, когда пошли титры и я встала с дивана, все, чего мне хотелось, – это пойти в кровать. Неудивительно: после всех дневных происшествий я была совершенно без сил. На одно мгновение мне показалось, что я что-то почувствовала, когда связь с домом полоснула меня по коже, и по рукам побежали мурашки от холода коридоров, но даже если дрожь была вызвана не усталостью, то ее причина была не такой сильной и яркой, как картина, представшая перед моим взором днем, – это было привычное ощущение Дома, окружавшего меня, – поэтому-то я и списала ее на переутомление. Я выключила телевизор и направилась в спальню, пока в голове крутилась концовка фильма, которая губит все то, что представляет собой книга. Мне было интересно, писал ли кто-нибудь рецензию после выхода фильма? Нет, забудь, мне было интересно, сколько рецензий было написано на этот фильм. Я толкнула дверь спальни – и, к моему удивлению, Роджер лежал в кровати и, тихо похрапывая, спал. Мы только вернулись с мыса, как уже вернулись к привычному распорядку, и я была готова отключиться задолго до того, как Роджер решит выйти из своего кабинета. Несмотря на наши нескончаемые разногласия по одному определенному вопросу, я была рада видеть его в спальне.
Если тебе интересно, то я не собиралась составлять Роджеру компанию, если бы он отправился в свое ночное путешествие. За ночь до этого я осталась в постели, и с ним ничего не случилось. Я нуждалась в отдыхе, и, хотя вид спящего под одеялом мужа грел мне сердце, я все еще была на него очень и очень зла. Поэтому, когда матрас качнулся ровно в три и я вынырнула из забытья, за мной вынырнул и гнев. Он догнал меня, когда я шла за Роджером по лестнице к входной двери.
Стояло лето, но ночь есть ночь. Влажная трава обжигала холодом ноги, и я пожалела, что не надела свитер. Изо рта шел белый пар. Стучали зубы. «Вот и получай, – обмолвился догнавший гнев. – А могла бы сейчас лежать в теплой кровати».
Могла бы, но со мной проснулось еще и любопытство, и оно заставило меня поспешно последовать за Роджером. Слева от меня он шагал вокруг дома большими, непомерными шагами, словно ребенок, изображающий из себя взрослого. Почти бегом пройдя три с четвертью круга по часовой стрелке, он остановился и принялся тяжело дышать, выпуская изо рта клубы пара. Я подошла к нему и увидела, что его лицо блестит от пота. Он дрожал. Воздух все еще был ледяным, и, хотя после погони я немного разогрелась, все равно чувствовала, как ночь высасывает из меня тепло. Под ногами трещала и хрустела покрытая, представь себе, инеем трава. Роджер пристально смотрел на задний двор. Он был довольно узким и заканчивался полосой высоких и тощих сосен. Не знаю, зачем мы там стояли, как то место было связано с Тедом. Я предположила, что там он учил сына броскам или отбиванию мяча битой. Не уверена, что они могли выбрать для этих занятий задний двор, учитывая, что южная лужайка была намного больше. Я постаралась проследить за взглядом Роджера. Ничего.
Я посмотрела еще раз. Все было не так, как надо. Он смотрел в сплошную темноту. Там, меж веток, где должны были виднеться силуэты сосен и далекие огни проезжающих по 32-му шоссе машин, стояла абсолютная тьма. Сначала я списала все на поздний час. Может, движение уже прекратилось, да и магазины на обочинах давно закрылись. А как же круглосуточные заправки? Нет, что-то было не так. Сквозь деревья должен был пробиваться хоть какой-то свет. Но… В пяти метрах от меня и Роджера лужайку отрезало тьмой, похожей на густую ночь. Она же и была источником холода. Рядом с ней трава была не просто покрыта инеем; она заледенела, ее сковало льдом. Линия тьмы тянулась с земли. Я запрокинула голову, но не смогла увидеть звезды в той части неба. Как будто кто-то завесил задний двор гигантской занавеской. И хотя днем я была больше напугана тем, что едва могла дышать через облепившую меня пленку, а вид нависших над домом горных вершин восхищал и подавлял, все же встреча с кромешным мраком лишала мужества. Не знаю, как ты себя чувствуешь в темноте – я имею в виду полную темноту, абсолютное отсутствие света. Может, кто-то чувствует себя в ней спокойно, но вот у меня от одной только мысли начинает колотиться сердце и бегать мурашки. Я придвинулась к Роджеру.
Не отрывая глаз от черного занавеса, он произнес:
– Вот оно.
Ответа не последовало. Но Роджер, кажется, и не ждал. Он продолжил:
– Просто невероятно, согласись?
Я ничего не смогла с собой поделать и спросила:
– Невероятно?
Он ответил не сразу, и я решила, что он меня не услышал. Я ощущала тьму, раскинувшуюся за пределами моих чувств; так чувствуется ветер от трепещущего в воздухе перышка. Какое точное сравнение с занавеской. Она была огромной, но тонкой, такой тонкой, что ее было почти не видно. И за ней что-то было… Пространство, похожее на еще одну комнату.
– Мое, – сказал Роджер.
– Что?
– Я.
– Ты – твой?
Почему логика мира снов превращает все в какой-то скетч комедийного дуэта?
– Мой.
– Ага, – сказала я. – Ты про это.
Не знаю, почему я так сказала.
– Я.
– Оно – твое, и оно – это ты.
– Где мой мальчик?
– Тед?
– Мы должны были тренировать подачи, – он замолчал. – Он больше ко мне не приходит.
Я не понимала, в какую сторону свернул этот разговор, и спросила:
– Тед?
Он повернулся ко мне. И посмотрел невидящим взглядом.
– Ты знаешь моего мальчика?
– Едва ли.
– Раньше он был таким послушным, – Роджер вздохнул. – Мы так часто проводили время вместе. А теперь все изменилось.
Он покачал головой.
– Что случилось?
– Он умер.
Повинуясь внезапному импульсу, я спросила:
– Как он умер?
– Я запер его. И, так сказать, выбросил ключ. А потом он умер.
– Он все еще заперт?
Роджер не ответил. Я отвернулась от него и заметила, что тьма, покачнувшись, придвинулась к нам, а затем отплыла на место, будто колыхнулась от ветерка. Мне показалось, что в этом движении я увидела фигуру. Не могу сказать, стояла она перед или за темной занавеской. Она была… Я отвела взгляд, и страх сковал все внутри. Это был Тед. Ошибки быть не могло.
Роджер пожал плечами.
– Должно быть, заперт. Он ничего мне не говорит. Он со мной не разговаривает.
Я бросила самый быстрый из возможных взглядов: фигура Теда обретала более четкую форму. Я хотела броситься прочь, убежать обратно в дом, но ноги меня не слушались. Стуча зубами, я начала:
– Роджер, Тед…
Внезапно Роджер закричал:
– Где он? Что ты с ним сделала? Где мой малыш? Где мой малыш? Где мой малыш?!
Я думала, что его разбудят собственные крики. Но этого не случилось. Я наклонилась к нему, схватила за плечи и хорошенько встряхнула.
– Роджер! – воскликнула я. – Проснись, Роджер, проснись. Это всего лишь сон. Это всего лишь сон!
Он продолжал кричать: «Где мой малыш?!» – а я, обняв его, продолжала повторять: «Это всего лишь сон, всего лишь сон». Он бился в конвульсиях. Я боялась, что мои барабанные перепонки не выдержат его криков, или соседи вызовут полицию. Затем, на середине крика его голос сорвался, и он обвалился в моих руках. Я все повторяла «это просто сон», как мантру, пока не услышала:
– Вероника? Что случилось? Почему мы на улице?
– Ты ходил во сне, – пробурчала я ему в грудь.
– Я… Зачем ты в меня вцепилась? Что случилось?
– Ты был очень расстроен.
– Расстроен? Из-за чего?
– Тед.
Он напрягся.
– Что случилось с Тедом?
– Это неважно.
– Что ты имеешь в виду? Что с Тедом? Почему я был расстроен?
– Роджер, – сказала я, – тебе лучше не знать.
Он взял меня за плечи и отстранился. Не отпуская рук, он сказал:
– Я хочу знать.
Я взглянула на то место, где была черная занавеска. Конечно же, она исчезла. Страх, сковавший меня, тоже исчезал – его вытеснял гнев.
– Зачем? – воскликнула я. – Чтобы ты мог всплеснуть руками, обвинить меня во лжи и убежать обратно в дом? Чтобы ты мог сказать мне, что я сама не знаю, о чем говорю? Забудь об этом, Роджер.
Я высвободилась из его хватки и пошла к крыльцу. Он догнал меня у порога.
– Вероника!
– Я иду спать, – сказала я. – Уже совсем поздно.
– Подожди, – остановил меня он. – Не сердись на меня. Я всего лишь хочу добиться…
– Я не знаю, чего ты пытаешься добиться, – сказала я, повернувшись к нему. – Уж точно не пытаешься найти выход из всей этой ситуации. Ты целыми днями прячешься там, на третьем этаже, и ты знаешь, в чем причина. Ты знаешь, что стоит за всем этим, и ты знаешь, что тебе нужно сделать. Но ты… Ты ждешь. Почему? Потому что тебе стыдно: ты не хочешь признать, что совершил ужасную, жалкую вещь. Что ж, Роджер, у меня для тебя новости: я все знаю. Я знаю, как низко ты пал. Тебе незачем скрывать это от меня, потому что я все видела. Я видела это воочию. А это значит, что единственный человек, которого ты пытаешься обмануть, – это ты сам.
– Постой…
– Ты хочешь услышать, что ты говорил мне там, снаружи? Ты правда хочешь это услышать? Ты сказал, что запер Теда и выбросил ключ. Как думаешь, что это значит? Это ты ведь у нас уважаемый литературный критик, это ты ведь написал кучу книг и статей, так как же ты прокомментируешь это заявление? Какой тут символический подтекст?
– Я отказываюсь вести разговор, когда ты в таком состоянии, – сказал Роджер.
– Как знаешь.
В этот раз со сцены убежала я.
Я не ждала, что Роджер вернется в кровать. Я ждала, что услышу, как он пройдет мимо и направится в свой кабинет. Никогда не поздно пойти на поводу у своей одержимости. Однако, через пять минут после того, как я выключила свет, скрипнула дверь. Роджер зашел в комнату и сел на кровать. Я понимала, что он опять пытался что-то мне доказать, и затихший гнев забурлил с новой силой. Я не знала, собирается ли Роджер спать. Я-то уж точно нет, и, держу пари, этого он и добивался.
Спать я не собиралась, но и покидать кровать тоже. Как и Роджер, я могла тихо лежать, подпитываясь гневом. Прелести брака. Знаешь, много лет назад – мне было тогда лет тринадцать – я спросила у родителей, в чем секрет их счастливого брака. Не помню, почему. Кажется, это было как-то связано со школьным проектом. Так вот, я спросила их за ужином. И папа, не мешкая, ответил: «Иду на компромисс, а потом уступаю и делаю так, как говорит твоя мама», – на что мама поджала губы и ответила: «Однако».