Подошло бы все. Да, мы были… Нам было хорошо вместе. Нам было очень хорошо вместе. Были моменты, когда рядом с Роджером я ощущала себя самой счастливой на свете, и, если бы обстоятельства позволяли, это было бы главной идеей моего фильма. А все остальное… Оставила бы за кадром. Или для фильма, который бы крутила в своем внутреннем, личном кинотеатре. И называла бы его «Роджер Кройдон: Темная Сторона Души». Немного вычурно, но зато передает суть. Думаю, ты и сам знаешь, какие сцены я туда включу.
Когда начинаешь отношения, всегда удивляешься, как много у вас общего. Находишь сходства в любой ситуации, несмотря на то, что они могут казаться натянутыми. Ему нравятся «Янкиз», а ты из Нью-Йорка? Судьба, не иначе. Но это быстро проходит. В какой-то момент начинаешь замечать, насколько вы разные. Если повезет, то эти различия будут совсем незначительными – милыми причудами – или же будут дополнять друг друга. Как там говорят, противоположности притягиваются? Если не повезет, то различия будут большими и непримиримыми. Начинается все с масла на бутерброде с тунцом, а заканчивается все тем, что один из вас собирает вещи в картонные коробки из винного магазина. Когда тебе пятнадцать, и ты расстаешься с парнем – это тяжело. Мир разрушен, больше не веришь в любовь, бла-бла-бла. Когда тебе двадцать шесть и ты каждый день видишь, что твой шестидесятипятилетний муж натягивает маску, чтобы ему было не стыдно смотреть на себя в зеркало, – это ужасно и грустно. Когда мы только начали встречаться, я понимала, что многого не знаю о нем. Он жил гораздо дольше, намного дольше, чем я, и никто не идеален. Но мы подходили друг другу. Я это чувствовала. Мы были неизбежны. Таинство, помнишь? Конечно, неизбежность – не синоним к вечности, и пока я кипятила воду для спагетти, а на плите кипел овощной соус, мне пришла в голову одна тошнотворная мысль, что, может, я… Что мы видели то, чего не было. Может, нам было суждено завести интрижку, но на этом все. Мы, может, и продержались бы пару лет, но, в конечном счете, каждый из нас должен был пойти своей дорогой. Если так все и было…
«Нет, – подумала я, – я забеременела. Я вынашивала ребенка. Нашего ребенка».
«И что сталось с этим ребенком? – спросил мой личный адвокат дьявола. – Твой муж пожертвовал им, чтобы отомстить своему старшему сыну. Отец года, не правда ли?»
Так почему я осталась? Почему не взяла сумку и ключи от машины и не уехала как можно дальше от этого дома? Так и хочется задать этот вопрос, когда слышишь подобные истории, правда? Рано или поздно говоришь: «Почему она не ушла? Почему не сбежала, пока была возможность?» Для этого в фильмы и вставляют монтаж о счастливых воспоминаниях: чтобы оправдать ее решение остаться. «Ах, посмотри, она все еще любит его». И что немаловажно – «Он все еще любит ее». Поэтому она принимает верное решение. Я любила Роджера. Несмотря ни на что, это чувство отказывалось умирать, но в первую очередь я думала не о любви. Не скажу, что это был долг, но что-то очень похожее, что-то вроде «что посеешь, то и пожнешь».
Возможно, на эту мысль меня навел просмотр этой жалкой адаптации «Алой Буквы», но сомневаюсь. Больше всего в романе Готорна меня цепляет отказ Эстер избежать последствий своего решения. Она сделала выбор и готова принять любой результат. Она знает, что может сбежать, но побег покроет ее позором. Эта черта характера Эстер больше всего раздражает меня как феминистку. Мне хочется сказать: «Стой, ты что творишь? Разве ты не понимаешь, что своими действиями лишь поддерживаешь этот извращенный режим? Ты вправе уйти – так иди же!» Но она остается, как будто оставшись, обретает силу над тем, что с ней случилось. Ты не подумай, я не говорю: «Господи, меня ждет то же, что и Эстер». Я заговорила о ней, потому что чувствую схожесть наших побуждений. Я бы очень хотела сказать тебе, что стояла у входной двери с ключами в руке или даже успела сесть в машину и съехать с подъездной дорожки. Это бы добавило драматизма. Как будто я изо всех сил старалась убежать от грядущего. Но нет. Ключи и сумка остались лежать на столике в прихожей. А я слила воду с кастрюли, положила пасту на тарелки и полила ее соусом.
Что до Роджера, то я не была уверена, но готова была поспорить, что он целый день проведет за своей картой. И даже если все девять листов, из которых она состояла, были переполнены его записями, буквами, цифрами, оккультными символами черного, синего, красного, зеленого, фиолетового и золотого цветов, то все, что он видел, – это оставшиеся незаполненные места, которые ни я, ни ты не смогли бы даже заметить, но для него они были похожи на широкие поля, на ледяные покровы, уходящие за горизонт. Он еще не закончил исследовательскую работу, еще не собрал все факты. Он три раза перечитал свои последние покупки. Эти книги он уже выучил наизусть. Ему даже не надо было их читать: он водил взглядом по страницам в поисках информации – фактов, связей между событиями, – которые ускользнули от него при первом прочтении. Времени было мало: я видела горы Асмаи над домом, Тед был близко.
Какое, должно быть, он испытывал облегчение, когда его взгляд цеплялся за новую информацию. Заклеймив ее в своей голове, он бросался к карте, словно пророк, получивший откровение от Бога. Как только все детали были занесены на бумагу, он отступал и любовался своей работой, не помня себя от радости оттого, что сумел скрыть часть непрощающей белизны бумаги. Бросил бы он взгляд в самый центр своей конструкции? На приклеенное серебряное зеркальное окошко? Я представляю себе, как он изо всех сил старался не смотреть туда, но потом все-таки ловил свое отражение. Что еще он видел в зеркале? Видел ли он фигуру в куске зазеркального офиса? Оборачивался ли, прошептав имя своего сына?
Вскоре после того, как я поела и поставила порцию Роджера в духовку, чтобы она не остыла, зазвонил телефон. Я не ждала звонка, но надеялась, что это Эдди. Может, они с Харлоу снова хотели пригласить меня на ужин. Это была не она. Я подняла трубку и услышала голос матери.
– Вероника? Это я. Мама.
Вот уж кого я совсем не ожидала услышать. Мы не разговаривали с тех пор, как она позвонила мне сразу после моей свадьбы. Если не считать встреч с паранормальными явлениями, в своей жизни я теряла дар речи всего пару раз. И это был один из них.
– Вероника?
Мне позвонила мама.
– Меня слышно? Вероника? Это ты?
– Мама, – сказала я. – Здравствуй.
– Так это ты, – ответила она. – Я уже испугалась, что не туда попала. Ненавижу, когда так получается.
– Нет, – сказала я, – ты попала, куда надо.
– Я знаю, мы давно не разговаривали, – начала она. – Ты ни разу мне не позвонила, но, позволь тебя опередить, сразу добавлю, что тоже давно с тобой не связывалась. Я знаю. Телефон работает не в одном направлении. В прошлый раз… Я была очень расстроена тем, как все прошло. Ты сказала мне очень обидные вещи, а я ведь просто высказала свое мнение, на которое я, как твоя мать, имею право. Но позвонила я тебе не за этим. Давай оставим это в прошлом и не будем его ворошить. Как у тебя дела?
– Все хорошо, – ответила я, потому что, будем честными, я не получила от этой женщины ни одной весточки за последние несколько лет, а теперь должна была забыть нашу ссору и излить ей душу?
– А как… Дональд? Твой муж, как его там? Полагаю, вы еще не развелись.
– Роджер. И, да, мы все еще вместе.
– Роджер, точно, – сказала она, как будто совсем не помнила его. – С ним тоже все хорошо?
– Да, он в порядке, – ответила я. – По правде говоря, в последнее время ему приходится нелегко.
– Да? Почему? Годы уже берут свое?
– Его сын. Он недавно погиб.
Он втянула воздух.
– Мне очень жаль. Что произошло? Наркотики?
– Противотанковая граната, – ответила я. – Он служил. Погиб в Афганистане.
– Ужасно. Ты его знала?
– Немного. Но Роджеру тяжело.
– Конечно, конечно. Нет ничего хуже, чем смерть своих детей. Как бы вы не ссорились, любить своих детей не перестаешь никогда. Пожалуйста, передай ему мои соболезнования.
– Передам.
– Он с кем-нибудь говорил об этом?
– Только со мной.
– Не обращался за квалифицированной помощью?
– Нет.
– Тебе стоит предложить ему. После смерти твоего отца я, не постесняюсь сказать, была разбита. От тебя помощи было не дождаться. Знаю, у тебя было свое горе. Какое-то время мне казалось, что я схожу с ума. Ты не представляешь, как мне было плохо. Бывало, что у меня появлялось желание присоединиться к твоему папе. К счастью, я обратилась к отцу Дженнаро, а он познакомил меня с одной милой монахиней, которая помогала людям пережить утрату близких. У меня нет ее номера, но я могу дать тебе ее имя.
– Все нормально. Если Роджер захочет, то выберет кого-то из местных.
– Конечно. А ты как себя чувствуешь?
– Я держусь.
– Тебе, должно быть, тяжело. Я не припомню, чтобы такое случалось. У нас был друг, который женился на вдове, но они оба были молодыми, а ее дети были еще совсем маленькими. Я уверена, ты даже не знала, что сказать. Да и откуда тебе знать? У кого-нибудь из твоих друзей уже есть дети? Ты ведь не беременна? Думаю, ты бы позвонила, если бы у меня родился внук.
Мне так хотелось рассказать ей о выкидыше. Острые как бритва слова чуть не соскочили с языка. Я проглотила их и ответила:
– Пока нет.
– А вы собираетесь заводить детей? Твой муж уже немолодой. Сколько ему?
– Шестьдесят пять.
– Мне казалось, ему меньше шестидесяти. Что ж, в таком случае тебе стоит задуматься. Скажу, как есть: растить ребенка – нелегкая работа. Надо заручиться поддержкой, пока это еще возможно.
– Мы не планируем ребенка в ближайшее время.
– Знаешь, приятно быть молодой мамочкой. Я родила тебя, когда была молодой, и мы с тобой ладили намного лучше, чем мамы, у которых с детьми была большая разница в возрасте.
– Как в Калифорнии? – спросила я.