К сожалению, она не учла, что Стенхэм не отличался большим аппетитом. Еда показалась ему настолько скверной, что он решил не притрагиваться к ней, поднялся наверх и возник в дверях в тот самый момент, когда Ли пыталась объяснить Амару, что ей от него нужно.
— Что-то случилось?
Ли отскочила, перепуганная, надеясь, что вид у нее все же не слишком виноватый, и повернулась к Стенхэму.
— Ровным счетом ничего, — ответила она, покраснев от досады. Решительно, несносный тип, вздумавший ее преследовать. — Просто пытаюсь договориться, чтобы мне помогли с багажом. В гостинице нет ни одного носильщика. Я подумала, может, Амар согласится.
— Да мы за пару минут управимся. Где вещи? — Выглянув в коридор, Стенхэм увидел сумки и крикнул: — Amar! Agi! Agi ts'awouni. После чего направился к номеру Ли.
— Идите, доешьте ваш обед, — холодно сказала Ли. — Он и без вас прекрасно справится.
Мальчик побежал вслед за ней.
— Какой еще обед? — рассмеялся Стенхэм, не оборачиваясь.
В этот момент Ли услышала, как кто-то поднимается по лестнице и шагнула вперед, чтобы ее не увидели в комнате Стенхэма. Это был все тот же толстяк-официант, который принес ей завтрак.
— Pardon, madam, — улыбаясь, он протиснулся мимо нее в комнату. Возвращаясь с пустым подносом Амара, он заметил: — Какая жара, не правда ли?
— Affreux[146], — согласилась Ли.
— О да, — философски изрек официант. — La chaleur complique la vie[147].
Ли уставилась на него, инстинктивно понимая, что официант сказал дерзость, каким-то неведомым образом оскорбил ее. Как раз это больше всего раздражало ее во французах: желая показаться изысканными и проницательными, они совершенно не заботились, поймут их или нет. Достаточно было сладострастного удовольствия, которое они получали, роняя на ходу свои короткие загадочные фразы, воображая, что они неизмеримо выше вас, потому что им удалось поставить вас на место. Несомненно, жара, как сказал официант, осложняет жизнь человека, ее жизнь сегодня утром она изрядно осложнила, — но почему он обратился с таким замечанием именно к ней и именно в данный момент?
Пока она раздумывала о нанесенном ей оскорблении, багаж уже успели вынести. Стенхэм зашел к ней, Амар остался сторожить сумки у заднего входа.
— Гостиница совершенно пустая, — сообщил он. — Я немного беспокоился, что кто-нибудь может заметить мальчика и станет задавать всякие вопросы, но все словно вымерли, ни одной живой души.
Зазвонил телефон.
— Oui? — сказала Ли.
И снова в трубке послышался страдальческий голос управляющего:
— Власти просили сообщить нашим гостям, — (Слушая его, Ли подумала: «Ну, что еще, что еще стряслось?»), — что машинам разрешено движение только по магистрали Мекнес-Рабат-Касабланка, где им предоставят соответствующую защиту.
— Что? — воскликнула Ли. — А если человек хочет уехать из страны?
— Теперь это невозможно, мадам.
— Но вы же сами сегодня утром советовали мне уехать.
— Да, но граница временно закрыта, мадам.
— Но куда я поеду? Где найду другую гостиницу?
— «Трансатлантик» в Мекнесе сегодня закрыт. «Балима» и «Тур-Хасан» в Рабате, конечно, переполнены. Но, однако, насколько мне известно, в Касе много гостиниц.
— Да, но там тоже не бывает мест, если не забронировать номер заранее.
— Может быть, мадам использует свои связи в американском консульстве. В противном случае я посоветовал бы остаться здесь, в Фесе, в Виль Нувель.
Ли сорвалась на крик:
— Mais çа c'est lе comble![148]
— Несомненно, мадам, ситуация не из приятных. Я лишь известил вас о распоряжениях, которые отдала полиция. Ваш счет готов. Вы не зайдете в контору оплатить его?
— Да, это в моих привычках, — ответила Ли и в ярости швырнула трубку. Потом обернулась к Стенхэму: — Это уж чересчур.
И она пересказала ему все услышанное от управляющего. Стенхэм задумался. (Не будь здесь меня, решила Ли, он тоже дал бы волю возмущению.) В голове Стенхэма проносились один за другим различные варианты дальнейших действий.
— Граница закрыта. Это скверно, — медленно произнес он. — Но, возможно, ее откроют снова через пару дней. Явно это сделано для того, чтобы лишить националистов возможности уехать. Они будут прочесывать город за городом, улицу за улицей, дом за домом. Это называется râtissage[149].
Ли подошла к окну.
— Надеюсь, арабы устроят сущий ад, так что им больше не придет в голову сюда соваться.
Повернувшись, она снова подошла к Стенхэму.
— Если бы только я знала язык, можете не сомневаться, я бы никуда не уехала и до конца помогала им сражаться за независимость. Ничто не может доставить мне большего удовольствия. Но куда, интересно, мне деваться теперь? — Продолжала она без всякого перехода. — Где ночевать? На улице?
— Вам не остается ничего другого, кроме как поехать в Виль Нувель здесь же, в Фесе. Там есть гостиницы.
— Вот этого-то я как раз и не сделаю. В конце концов, если уж оставаться здесь — надо находиться там, где арабы.
Стенхэм хотел было сказать ей, чтобы она перестала ребячиться, но передумал.
— Тогда поезжайте со мной, — сказал он, улыбаясь и пожимая плечами. — Я как раз собираюсь туда, где будут арабы.
— Ладно, черт возьми, согласна! — воскликнула Ли. — Но смотрите, если мне там не понравится…
Глава двадцать седьмая
Как только они тронулись в путь, Ли заметно повеселела. Возможно, потому, что, едва выехав из города, автобус стал подниматься по петляющей дороге на южный склон Джебель Залагха, и воздух с каждой минутой становился прохладнее. А возможно, она просто расчувствовалась: таким непривычным казался этот автобус с незастекленными окнами, возбужденный говор горцев в живописных одеяниях и облегчение, которое она почувствовала, оттого что ни полицейские, ни солдаты не задержали их, когда нелепая древняя колымага отправлялась с грязной улочки на окраине Виль Нувель.
Такси понадобилось только для того, чтобы отвезти багаж Ли в мрачноватую маленькую гостиницу, где они сняли безнадежно убогую комнатушку, свалили вещи и заперли их там. Хозяйка, угрюмая на вид, но не лишенная приятности женщина, потребовала их паспорта и, внимательно изучив, настояла на том, чтобы Стенхэм внес плату за три дня.
Почти все пассажиры были крестьяне-горцы с юга, оказавшиеся в Фесе исключительно потому, что через него проходила дорога и здесь они делали пересадку. Красивые люди, опрятные, улыбчивые, и Ли смутно подумала — неужто они ничего не слышали о беспорядках в Фесе. Она могла спросить Стенхэма, если бы он сидел поближе, но, хоть они и устроились на одном сиденье, между ними вклинились три женщины, так что Стенхэм оказался на левом краю, а Ли — на правом, у открытого проема окна.
Загадочный Амар прихватил с собой своего друга или, вернее, врага — Ли могла бы в этом поклясться, судя по тому как они встретились на тротуаре у автобуса. Она оказалась рядом, и не сомневалась, что заметила гримасу неудовольствия, если не ненависти, на лице Амара, когда он обернулся взглянуть, кто же это хлопнул его по плечу. Но почему тогда он тут же бросился искать Стенхэма и спрашивать у него разрешения пригласить незнакомца поехать вместе с ними? Этого Ли не знала, но присутствие молодого человека не раздражало ее: он был хорошо воспитан, вежлив, куда опрятнее Амара (чья одежда была в ужасающем состоянии) и бегло говорил по-французски. Мальчики пристроились рядом на краешке сиденья в задней части автобуса; когда Ли в последний раз обернулась взглянуть на них, они о чем-то мило беседовали.
Свет клонящегося к вечеру дня озарял округу. Марокканские горные дороги редко проходят там, где живут люди; деревни могут ползти по склонам дальних холмов, стоять, протянувшись, как встопорщенный гребень, на вершинах скал, или привольно раскинуться между извилистыми отрогами невысоких гор, но между ними и дорогой всегда пролегает долина. Несмотря на жару, воздух был пропитан резким ароматом горных трав, а его исключительная сухость, после вездесущих испарений многоводного Феса, бодрила. Всякий раз, когда автобус оказывался среди деревьев, со всех сторон доносился исступленный звон цикад. Поворот, насыпь розовой глины, скрип пружинящих рессор, непрестанное урчание разгоряченного мотора, серо-зеленый кактус в головокружительной высоте, снова поворот, растянувшиеся на тысячи миль гранитные пики гор на лазурной эмали неба, череда выхлопов, сопровождающих смену передачи, изменения звука и скорости, сонные всхлипы ребенка где-то сзади, еще один поворот, круто уходящий вниз овраг и сумерки, зримо поднимающиеся с самого его дна. А вот на одном из склонов, охваченная тихим закатным огнем — роща древних олив: могучие перекрученные стволы словно застыли в позах позабытого церемониального танца. Ли вспомнила, что говорил ей перед отъездом Стенхэм: они будут проезжать через края, где и по сей день жив культ Пана и до сих пор соблюдаются посвященные ему обряды с флейтами, барабанами и масками. Тогда она не знала, верить или нет, в тот момент это прозвучало как отрывок из неправдоподобной научной статьи. Но теперь, когда она видела все собственными глазами, это казалось совершенно реальным. Дикая нетронутая земля располагала к таким сумасбродствам.
Пожалуй, больше всего ее поражала чистоплотность этих людей. Чистыми казались не только они сами и их одежда (в автобусе пахло, как в прачечной, где на солнце сушится белье), не меньшую роль играло здесь и выражение их лиц, окружающая их аура общности; они наводили ее на мысли о незамутненных горных потоках, о краях, не тронутых цивилизацией. Она решила не обсуждать свои впечатления со Стенхэмом, поскольку он наверняка не удержится от критических замечаний, которые независимо от их справедливости могут только взбесить ее.