Он оправдывал это самостоятельностью, но попросту не хотел чего-то своего, чего-то… постоянного.
Отец говорил о том, что Мэтту стоит заняться семейным делом, но его не прельщала карьера в бизнесе. Мать вздыхала, что Мэтту нужно поступить в колледж. Он однажды попытался, но с треском вылетел после первого же семестра. Формальной причиной стали прогулы, а настоящей – конфликт с одним из преподавателей. Мэтт не умел держать язык за зубами, когда стоило.
Он решил, что вторая попытка не имеет смысла, а потом случилась та авария и стало не до учебы. После Мэтта устраивала работа в книжном. Не так много людей, почти никаких призраков. Он отмахивался от родственников, заявляя, что не амбициозен.
Отец продолжал напоминать о компании, мать вздыхать о колледже. Даниэль говорил:
– Рисуй. Тебе же это нравится.
Проходя мимо комнаты, Мэтт покосился на стол, заваленный набросками. В основном углем, иногда карандашами. Редко какие становились полноценными рисунками, Мэтту нравилась именно легкая небрежность, незаконченность.
В глубине души он боялся, что однажды Даниэль примет сторону одного из родителей и тоже скажет, что нужно подумать о будущем. Мэтт не был уверен, что стоит это делать. Жизнь может оборваться в любой момент, так какой смысл строить планы или пытаться чего-то добиться? Всё равно ты умрешь, в страхе и одиночестве.
Мэтт собирался пойти на кухню за чаем, когда заметил, что листы на столе шевельнулись. А потом из-под них выползла яркая змейка. Черные и красные кольца, чередующиеся с короткими желтыми.
Коралловый аспид. Чертовски ядовитый.
Не оглядываясь, Мэтт зашел на маленькую кухоньку. К счастью, чай еще оставался, холодный и невкусный, горчащий на языке травами, но какая разница. Вообще-то и утренний еще должен был действовать… но змеи, похоже, проскользнули в его сознание.
Или из его сознания.
Выдохнув, Мэтт устало оперся ладонями о стол, опустив голову. Сейчас, чувствуя себя в относительной безопасности, он задумался, почему змеи? Пусть привычка определять их осталась, но о прогулках с дядей Майклом он не вспоминал много лет.
Змеи не играли в его жизни какую-то значительную роль… хотя были связаны с чем-то неприятным. Как тот раз, когда мать разрушила их прогулки по болотам. Они нравились Мэтту. А потом ссора матери с Даниэлем поразила его, как и наказание брата.
Когда Дан уезжал в семинарию, это тоже было отчасти связано со змеями. К ним в особняк тогда заползла обычная маленькая иловая змея. Совершенно неопасная. Даниэль поймал ее и пришел в полный восторг. Его искренне восхищало гибкое тельце, его красота.
Мать страшно испугалась и сказала выбросить эту гадость.
Даниэль тогда отнес змею подальше, почти к реке, а через пару дней заявил, что уезжает в семинарию. Вряд ли эти события были связаны, но в памяти Мэтта так и осталось. Змеи перед тем, как его кинули.
Мэтт до сих пор считал, что Даниэль мог тогда и поговорить с ним. Хотя вроде бы Мэтт сам избегал брата до его отъезда, хлопал дверью своей комнаты перед его носом, а потом еще долго дулся.
Правда, обида на брата быстро исчезла. Мэтт подумал, что, будь он постарше, тоже увязался бы следом. Мать тогда была в восторге и явно не замечала усмешек Даниэля. Он уж точно не шел к богу, всего-то хотел стать самостоятельным.
Тогда Мэтта в очередной раз начал задирать Паркер. И заявил:
– Даже твой брат тебя не любит!
А его собственный брат Кристофер отправился в ту же семинарию еще раньше… но Мэтта задели эти слова. Очень сильно.
Он после этого с истинно юношеским максимализмом и упрямством настоящего Эша решил, что ему нечего терять и можно пуститься во все тяжкие. Раз его никто не любит, он теперь тоже сам по себе.
В комнате послышался шум, и Мэтт почти против воли пошел туда. Это ведь не могут быть змеи? Он же выпил чай! Что-то другое. Может, забыл закрыть окно, и это ветер.
Зайдя в комнату, Мэтт ощутил, как закружилась голова, как мир закачался, а реальность трескалась и крошилась. Потому что среди рисунков на столе ползали змеи, диван занимали гибкие, постоянно двигающиеся тела. С подоконника шипело месиво маленьких тел.
Обернувшись, Мэтт хотел сбежать, хотя вряд ли понимал, куда именно. Дверной косяк облепили змеи, которые совершенно точно не могли там держаться, и Мэтт со сдавленным воплем рухнул на пол, неуклюже отползая.
Комната как будто потемнела, хотя за окном бушевал разгар дня. Постоянно двигающиеся тела освещались разноцветными отсветами, которые быстро менялись: красный, синий, красный, синий.
Как в тот день в квартире какого-то приятеля, имени которого Мэтт уже и не помнил. Полицейские мигалки за окном, когда к ним ворвались и задержали по обвинению в краже. Их тогда увезли в участок, а Мэтт был достаточно пьян, чтобы не понять, что происходит.
Ему было всего-то лет пятнадцать, поэтому сразу вызвали родителей. Отец приехал с Даниэлем и Амалией, которая тут же взяла полицейских в оборот. Отец отвез домой, и на пороге своей комнаты Мэтт мялся, не зная, как объяснить Даниэлю, что ни в какой краже он не участвовал. Он протрезвел настолько, что ему стало стыдно.
Даниэль не захотел говорить.
– Я очень устал, Мэтт. Я хочу спать.
Стрелки часов тогда показывали глубоко за полночь. А на следующий день Даниэль вернулся в семинарию. Правда, после этого быстро ее бросил, а Мэтт так и не объяснил, что ни в чем таком замешан не был. По крайней мере, в тот раз.
Даже твой брат тебя не любит.
Мэтт сжался в клубок на полу, слыша постоянное шипение, чувствуя, как змеи заползают на его ноги, находят дырочку, где джинсы выбились из ботинок, ныряют в штанину, гладко касаясь кожи.
Может, они поглотят его. Живое шевелящееся гнездо змей поверх еще теплого тела.
– Мэтт! Срань господня…
Голос казался реальным, а ругался так только брат, но Мэтт зажмурился, не желая видеть очередные глюки. Если на его глазах Даниэль потечет и оплавится, как те туристы, он этого не выдержит.
– Abi! Relinque eum solum[5].
Латинский убедил Мэтта, что это не видение. Он не понял ни слова, и вряд ли призраки или что-то другое стали бы говорить на латыни. Шелест исчез, дышать стало как будто легче. Мэтт осмелился открыть глаза и поднять голову.
В дверях правда стоял Даниэль. В аккуратной белой рубашке и брюках, которые он носил на официальные приемы. Его поза казалась спокойной, руки опущены, но при этом в нем ощущалась сила. Мощь, которая способна прогнать любую грозу, воля – и смелость, чтобы их использовать.
Даниэль не боялся быть сильным.
Он пришел.
Когда всё стихло, а Мэтт поднял голову, Даниэль тут же опустился рядом с ним. Комнату снова наполнял солнечный свет, на рукаве Дана виднелась капелька крови, как будто рана от последнего обряда с лоа снова открылась. Он не обращал на это внимания и мягко обнял Мэтта.
– Всё хорошо, всё хорошо…
Мэтт верил ему. Позволил себе расслабиться, уткнувшись в плечо брата.
– Я ничего не делал. Тогда. Кража. Не делал.
– Что? О чем ты?
– Давно. Полиция задержала, но я правда был ни при чем.
– Это неважно.
– Ты ведь будешь любить меня? Даже если я изменюсь. Даже если никогда не буду меняться.
– Конечно, Мэтт. Ты останешься моим братом. А я буду рядом.
– Ты почти ушел. Навсегда.
– Но вернулся. Я слышал, как ты зовешь меня. Ты и все остальные. Я вернулся.
Мэтт позорно всхлипнул и задрожал, когда не услышал, но ощутил фразу:
Он умрет.
9. Ты до сих пор прогоняешь монстров
«Расскажи мне историю».
Магнит на холодильнике Мэтта пялился на Даниэля простыми словами, призывая поведать что-то тайное. Будто, чтобы добраться до яиц и остатков куриного мяса, холодильнику нужна жертву в виде истории.
Покачав головой, Даниэль достал всё необходимое, закрыл дверцу и начал готовить нехитрый обед из того, что нашлось. Он как раз закончил и уселся с чаем за стол, когда дверь ванной распахнулась и вышел Мэтт.
В душе он пробыл минут тридцать, а то и все сорок. Даниэль мог его понять: после обрядов ему тоже хотелось смыть с себя липкие прикосновения другого мира, вспомнить, кто ты на самом деле. Стать полностью собой.
Мэтт завернулся в шелковый халат, который на нем смотрелся нелепо, наверняка чей-нибудь подарок. Возможно, даже матери, которая считала, что лучше знает, как должны выглядеть сыновья. С мокрых волос Мэтта еще капало, и он побрился.
– Чувствуешь себя лучше? – осведомился Даниэль.
Мэтт кинул на него испепеляющий взгляд, так что внутренне Даниэль расслабился: это уже походило на привычного брата.
Молча Мэтт начал одеваться. В маленькой квартирке всё отлично просматривалось, стоило Мэтту скинуть полотенца, Даниэль заметил у него под ребрами большой наливающийся синяк.
– Обо что ты приложился?
– О машину. Когда пытался сбежать от глюков.
Натянув темную футболку, он зашел на кухню и сунул нос в чайник. Даниэлю пришлось вылить оттуда мутные остатки с плесенью предыдущей заварки, чтобы сделать новую.
– Поешь, – посоветовал Даниэль. – После такого лучше поесть.
Его самого подташнивало от одной мысли о еде, да и канапе на приеме оказались довольно сытными. Мэтт открыл сковородку, хмыкнул и вывалил на тарелку омлет с овощами и мясом:
– Очередной монстр Франкенштейна.
– Это омлет!
Он поставил тарелку на стол, потом ушел зачем-то в ванную и вернулся с мешочком. Даниэль без труда узнал гри-гри, который делал для брата недавно.
– Он был на мне, – сказал Мэтт.
Перевернул мешочек с ослабленными тесемками, но из него на стол вывалились вовсе не косточки и перья, а пепел.
– Гм, – сказал Даниэль. – Похоже, он не справился.
– Или справился слишком хорошо. Но что-то перемололо его в прах. Скорее всего, без гри-гри я бы не дотянул до твоего прихода.
Не вставая со стула, Мэтт открыл ящик, явно в поисках вилки, не нашел и продолжил копаться на других полках.