— На западе от Кардиффа есть большая радиовышка Венво, — рассказывал Гарри. — Метлы положим в тубусы, на которые Сириус наложил Расширительное. Если не удастся залезть или что-то при подъеме пойдет не так — тубусы будут на груди, просто улетим на метлах в сторону моря. Если все-таки заберемся на самый верх — сделаем фотографии и опять же улетим. Это даже не опасно — зато лезть по лестнице на такой высоте будет интересно.
— Надо будет толстые куртки взять, там ветер сильный будет, — добавила Гермиона, Гарри мог ее даже не спрашивать, согласна ли она на такое рискованное и безрассудное предприятие, словно в их груди билось одно на двоих горячее, отважное и отчаянное сердце.
Именно сильным ветром Гарри и Гермиона отговаривались на следующий день от Кингсли, который накрыл их, когда они мирно сидели на толстом одеяле на берегу моря и смотрели на романтичный закат, спрятав метлы обратно в тубусы.
— Ваш полет видела добрая полсотня магглов, — сердито говорил Кингсли. — Обливиаторы скоро начнут думать, что они работают лично на вас двоих — и что зарплату им должны платить тоже вы.
— Использование магии для спасения собственной жизни не может являться нарушением Статута, — отвечала довольная Гермиона из-под руки Гарри, недаром же она купила несколько книжек по магическому праву. — Мы залезли на самый верх радиовышки, а там такой ветер, так все шаталось и скрипело, что мы испугались, что упадем и разобьемся насмерть.
— И зачем же вы туда полезли?
— А разве лазить на радиовышки запрещено магическими законами? — спрашивал Гарри.
— Я вас боюсь, ребята, — признал Кингсли. — Раньше я думал, что вашу энергию хорошо бы ограничить рамками магического мира — он маленький и там точно нет, например, радиовышек. Но теперь я боюсь за магический мир. Он вас не выдержит. А еще всех магических артефактов, которыми вы так предусмотрительно обвешаны, не выдержали маггловские радиотрансляторы, и в Южном Уэльсе из-за вас заглохло Бибиси — все четыре канала.
— Ой, — отвечал на это Гарри, отключение соотечественникам радио точно не входило в его планы.
— О-ё-ёй! — подтверждала Гермиона, и они оба начинали смеяться — это ведь и было их первое совместное воспоминание: как они висят в детском саду на середине шкафа и роняют оттуда вазу. То, что было до этого, они оба не помнили, они чувствовали, что они были вместе всегда, практически с сотворения мира, и мир для них начинался с той самой шалости с вазой. Так и вся их жизнь потом пошла: весело, проказливо и всегда заодно.
— Кингсли, ну мы же милые и мы нечаянно, — говорила Гермиона, лукаво глядя на Кингсли исподлобья, и Кингсли тоже было весело, на них глядя. — Поэтому Уголовный Кодекс на нас не распространяется.
— Древние люди не знали о существовании Гарри и Гермионы, и поэтому происходящие с ними беды относили на счет темных сил природы, — отвечал Кингсли, у него тоже всегда был в запасе афоризм к случаю. — Ладно, хватайте меня под руки, и аппарируем поближе к вашему дому.
— И чтобы до Рождества ничего вот такого вот! — строго говорил Кингсли, отпуская Гарри и Гермиону домой. — Если бы вы учились в Хогвартсе, вас бы за это если не исключили, то попытались бы!
— А что, если мы еще не пошли в Хогвартс, нас и исключить оттуда не могут? — догадался Гарри и улыбнулся во весь рот.
— Зря, ох, зря я вам это сказал!
Кингсли в доме Грейнджеров уже считался своим человеком, и они даже удивлялись, что его до сих пор не пропускает упрямая защита и за ним приходится выходить далеко за ограду, чтобы его через защиту провести. Кингсли сочувствовал Гарри и Гермионе, которые хорошо проводят детство, но сочувствовал и родителям Гермионы и рассказывал им множество историй из своей школьной жизни, от которых у любого родителя зашевелятся волосы на голове. Истории всегда заканчивались тем, что никто не пострадал, никому не оформили привод в полицию, и только иногда кто-то попадал на денек в школьный лазарет, откуда выходил здоровый и веселый. Такими историями Кингсли пытался убедить Грейнджеров, что по меркам магов ничего прямо уж из рук вон Гарри и Гермиона не натворили, в волшебном мире они не убьются и не наживут проблемы с законом, и Сортировочная Шляпа не распределит их сразу в Азкабан.
Это, конечно, немного успокаивало, но после истории с радиовышкой Гарри и Гермиона все равно в наказание окопали все деревья в саду, покрасили крыльцо и окна, разобрали и вычистили чердак и убрали осенние листья со всего немалого участка. Запирать их в разных комнатах было не то чтобы бесполезно — когда Гарри исполнилось семь, доктор Грейнджер и так, скрепя сердце, расселил их по разным спальням — но вечерние их совместные посиделки доктор Грейнджер на время прекратил, так никогда и не узнав про сквозное зеркало, по которому Гарри и Гермиона всегда в таких случаях переговаривались и даже желали друг другу каждый день спокойной ночи действительно перед самым сном, чтобы заснуть под звук любимого голоса, словно в одной постели.
Такие массированные взыскания прекратили новые безобразия, но и серьезно замедлили освоение программы Хогвартса, и Гермиона решила, что приключения все-таки порой вредят делу, а избыток сил лучше пустить на то, чтобы стать в маггловской школе круглыми отличниками и наконец сдать нормативы по физкультуре за восьмой класс. Это оказалось нелегким делом, куда труднее самостоятельного освоения учебников, и порой напоминало попытки прыгнуть выше головы, но, когда Сириус приехал на Рождество перед отправкой в Кувейт, он даже поразился тому, какими жилистыми и крепкими могут быть невысокие и сухонькие одиннадцатилетние детки.
— Джон, ты их учишь чему-нибудь? — спросил Сириус наедине. — В смысле, тому, чему нас в учебке учили. Я, кстати, тебя пойму, если да.
— Нет, ничему не учу, — ответил Джон Грейнджер. — Они сами налегли на физо. А если ты насчет драк и стрельбы и про то, что вернется этот ваш Вольдеморт — мы ведь для того воюем, Сириус, чтобы им не пришлось.
А вот Гарри приезд Сириуса навел на мысли о том, как еще можно понарушать правила и подбить на это Гермиону, которая что-то стала слишком правильной.
— Здесь столько магии вокруг, что вряд ли нас засекут, — сказал Гарри, предлагая учиться Чарам и Трансфигурации не только теоретически, но и практически, и Гермиона увидела, как горят его глаза, и почувствовала, что вот этого чувства опасности — сцапают или нет, влипнем или опять вывернемся — ей самой не хватало. — Все только для пользы дела. А если что, скажем, что это Сириус показывал нам нашими палочками самые простые заклятия.
Первое волшебство они творили так, как и положено: в ночь перед Рождеством, когда дом уснул, Гарри прокрался к Гермионе в комнату, и они превратили припасенные спички в иголки и заставили подняться в воздух тетрадный лист. Гарри в свой первый визит в Косой переулок все же сторговался с Олливандером, похожим на старенького Бильбо Бэггинса из Дольна, и получил до срока свою знаменитую палочку с пером феникса, в руках Гермионы пела сердечная жила дракона, заключенная внутри ее палочки, и эта ночь была действительно волшебной: созданные их магией иголки блестели в полосе лунного света, и в лунной дорожке парил тетрадный лист. Внизу тихо отмерили полночь старые часы, Гарри и Гермиона стояли напротив друг друга, взявшись за обе руки, и Гарри чуть наклонился и коснулся губами губ Гермионы.
— С Рождеством, — тихо сказал Гарри. — Сколько я себя помню, я на Рождество просил у Бога только одного: чтобы в тебе проснулась магия и чтобы мы вместе уехали в Хогвартс. А потом, когда мы уже учились в школе и я уже знал, что ты волшебница, я подумал, что мне нечего просить на Рождество — и понял, что буду просить того же, что и просил раньше — чтобы мы с тобой прожили вместе всю жизнь.
VII
Чемоданы Гарри и Гермиона бросили в тамбуре одного из вагонов Хогвартс-экспресса и пошли вдоль ряда купе — Сириус перед отъездом под Новый год так зачаровал их чемоданы, что было даже интересно, что будет с тем, кто к ним сунется.
— Давай найдем место повеселее, — предложил Гарри. — Ну или пойдем разыщем Тонкс, она еще не выпустилась.
За второе предложение Гермиона ткнула Гарри в бок — он уже заметил, что Гермиона ревнивая и что яркие девушки рядом с ним ей не нравятся, и теперь немного дразнился, предвкушая розыгрыш еще и получше.
В самом веселом купе было, конечно, тесно, хотя одно, последнее место еще оставалось.
— Я Гарри, — представился Гарри и протянул руку сидящему с краю черному парню. — А это Гермиона, моя сестренка.
— Ли.
— Фред.
— Джордж.
— Ангелина.
Гарри сел на последнее свободное место и по-братски усадил Гермиону к себе на колени.
Гарри, конечно, узнали, но дурацких вопросов задавать не стали — Ли Джордан показал ему коробку, из которой лезла страшная лохматая лапа, а Гермиона нисколько не испугалась и потрясла лапу за палец, и когда лапа попыталась ее ухватить, Гарри легонько долбанул лапу заклинанием, после чего та сразу потеряла к Гермионе интерес.
— Парень прошаренный, — оценил Фред. — Прошаренный парень, возьми конфетку за храбрость.
— Пополам? — предложил Гарри.
— Парень реально прошаренный, — согласился Джордж, от конфеток, которые предлагали близнецы Уизли, эффекты были самые неожиданные — но длинный список провокаций, начинающихся с «возьми конфетку», Гарри знал со школы, маггловского восьмиклассника такой фигней не разведешь.
— Гарри, а ведь ты вешаешь нам лапшу.
— Так с друзьями не поступают, Гарри.
— Мы же знаем, что ты единственный ребенок.
— Вы проходите меня в школе? — чуть насмешливо сказал Гарри. — Давайте я подкину вам еще эпизод в мою биографию: когда нам с Гермионой было одиннадцать на двоих, мы свистнули у соседей лодку и поплыли на остров, где стоит мой дом…
Когда история про пустой дом и безымянного дядюшку из морской пехоты была рассказана, Гермиона принесла в купе сову и кота, их все-таки некрасиво было надолго бросать одних в клетках.