о предсказал Гарри, он еще не терял надежды, что Малфоя можно вернуть к нормальной жизни. — Гермиона всегда так говорит: «В этот раз мы либо убьемся, либо нас исключат из школы — что еще хуже».
Малфой хмыкнул, но отмерзать все же не захотел и в таком надутом состоянии прибыл под дверь кабинета Флитвика, откуда МакГонагалл извлекла Оливера Вуда.
— Оливер, я нашла вам двух человек в команду, — сказала МакГонагалл, указывая на Гарри и Гермиону. — Вы испытаете с ними трудности, подобные тем, что могут возникнуть при обучении боксера бальным танцам, но это лучше, чем пытаться работать с теми, кто вовсе не умеет летать.
Малфой ухмыльнулся, сделав вывод, что по меньшей мере часть гриффиндорской команды по мнению их же декана не умеет летать, но в этот момент МакГонагалл повернулась к нему.
— Что же касается вас, Малфой, — ледяным тоном сказала МакГонагалл, — то я придумаю для вас отработку!
Малфой хотел сказать, что во всем виноват Поттер, который его спровоцировал, но посмотрел на Гарри и Гермиону и понял, что, скажи он такое, его будут бить. Вдвоем. Больно. Прямо сейчас. Невзирая на то, сколько отработок за это влепят.
— Отдайте нам его на поруки, профессор, — предложил Гарри, и МакГонагалл неожиданно согласилась, ей подумалось, что Снейпа проще и безопаснее уязвить великодушием, чем тем, что его студенту влепили отработку, а ее студентам практически за то же самое дали место в квиддичной команде.
— Надеюсь, Гарри, друзья вашей семьи рассказывали вам о том, к чему может привести доверие людям, не заслуживающим доверия, — предостерегающе сказала МакГонагалл и оставила троих первокурсников с Оливером Вудом.
— Будь мужиком, Драко, признай, что ты нам должен, — посоветовал Гарри. — Я ж с тебя живого не слезу, я сделаю из тебя человека.
— У нас есть свой интерес, — подтвердила Гермиона. — Ты на Зельях вообще через проход сидишь, хотя бы не стучать тебя нужно выучить.
— Ладно, разговаривайте, — сказал Драко и отошел в сторону, но не ушел.
МакГонагалл задала Оливеру Вуду задачку, отрекомендовав ему в команду двух ярко выраженных Ловцов, маленьких, быстрых и юрких. Вуд хорошо видел, что Гарри летает лучше и ему это нравится куда больше; Гермиона тоже хорошо летала, и отпускать ее было жалко, но выпускать на поле Охотником еще жальче — Оливер Вуд еще не знал, что Гермиону удивительно трудно угробить, он представил себе, как ее сшибает с метлы бладжером, и у него даже пересохло во рту.
Оставалось только пойти по пути профессиональных квиддичных команд, но Оливер не мог решиться предложить Гермионе стать запасным Ловцом: матчи выигрывают игроки основной команды, а не запасные, и вот так подразнить возможностью быть в команде факультета аж на первом курсе, а потом на семь лет усадить на лавку безо всякой надежды… Оливер Вуд полагал, что после такого Гарри и Гермиона рассорятся за месяц, а Гермиона вдобавок возненавидит Оливера на всю жизнь.
Оливер мялся полторы тренировки, но потом все-таки решился.
— Гермиона, послушай, — начал Оливер Вуд, уткнув глаза в землю, — если Гарри будет Ловцом, ему нужно будет с кем-то гоняться на тренировках…
— Ага, понятно, — сказала Гермиона и толкнула Гарри плечом, — Гарри, хватит уже извращений, давай гоняйся за мной, а не за мячиком с крылышками.
— Так ты согласна? — опешил Вуд, он уж готовился мирить, утешать и извиняться, но посмотрел на веселую Гермиону и понял, что чего-то не понимает в жизни — или, может, чего-то не понимает в девочках. Гермионе, казалось, только этого было и надо — гоняться с ветерком за своим Гарри и чтобы никто не мешал, а квиддич, зрители и овации ей до лампочки.
Но осенняя погода переменчива, и на следующей тренировке уже дул холодный ветер, а через одну и вовсе зарядил дождь. Вся команда была мокрой и злой, Вуд, как капитан, кричал на всех и ругался, только Гарри и Гермиона гонялись друг за другом и за снитчем, Вуд так вообще думал, что Гермиона не придет в такую погоду, и трудно было бы ее винить — а потом Вуд и забыл о них двоих совсем, только Гарри после тренировки сидел рядом с Гермионой в холодной раздевалке, откуда все уже ушли, колдовал на нее Согревающее и отогревал своим дыханием ее руки.
— Я согрелась уже, — сказала наконец Гермиона и положила руки на колени, уперевшись локтями и свесив кисти, как сидят привычно вымотанные на тяжелой работе люди. — А пальцы у меня трясутся, потому что руки устали.
— Если ты заболеешь, я себе этого не прощу, — сказал Гарри. — Слушай, брось ты этот квиддич, я же вижу, что тебе даже не очень нравится.
Но Гермиона только упрямо помотала головой в ответ.
— Тебе тоже не всегда нравится, когда я сажаю тебя за учебники.
— Ну мне это хотя бы не навредит.
— Думаешь, я забыла, как ты появился в середине класса и сказал, что меня не отпустишь? — напомнила Гермиона их первый день в маггловской школе, куда Гарри перенесла стихийная магия. — Вот и я тебя не отпущу. Тебе же так лучше готовиться к матчам — и веселее, правда?
— Если ты не выйдешь на поле, после того как мы выиграем у Равенкло через две недели, я вынесу тебя на руках.
— Это угроза или обещание?
А всего через полчаса, сухие и задорные, Гарри и Гермиона спускались в подземелья, потому что у Гермионы были идеи о том, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей.
— Профессор, пожалуйста, дайте нам Бодроперцовое зелье, мы страшно вымокли на квиддичном поле, — умильно попросила Гермиона удивленного Снейпа, который и представить себе не мог, что вечером кто-то посмеет его обеспокоить такой просьбой.
— Бодроперцовое зелье, мисс Грейнджер, выдают в больничном крыле, — сухо отвечал Снейп.
— Профессор, ну это же вы все зелья для них варите, вы же наверняка оставляете себе тоже.
— Нам просто для профилактики, профессор, — добавил Гарри, — а мадам Помфри подумает, что, раз мы пришли за зельем, то мы действительно заболели, и оставит нас в лазарете на ночь.
— И мы тогда пропустим ваш урок! — с милым смущением сказала Гермиона, на самом-то деле идея попасть в лазарет и остаться там вдвоем с Гарри на ночь ей понравилась. — Ну пожалуйста, профессор!
— Кажется, проще дать вам зелье, а не ждать, пока вы его у меня выкрадете, — ворчливо отвечал Снейп и через полминуты возвращался со склянкой. — Вымоете и отдадите перед уроком. И поверьте, Бодроперцовое зелье есть в аптечке любого взрослого волшебника — беспокойте в следующий раз лучше своего декана.
— А у вас зато всегда свежее, — предполагала Гермиона и передавала Гарри склянку, из которой она только что отпила, и это было почему-то совсем не по-дружески и не по-братски, а так, как будто они поцеловались у Снейпа на глазах; потом Гарри начинал смеяться от того, что у Гермионы от зелья повалил пар из ушей и зашевелились от этого волосы, и словно от смеха у него из ушей и даже из носа тоже начинал валить пар. Снейп криво усмехался и чувствовал, что его как-то втравили во все это: и в молодой задорный смех, и в секрет Полишинеля, которым был роман Гарри и Гермионы, — а потом, когда они двое убегали по коридору, Снейп спохватывался, что они ему еще перед уроком отдадут чистую склянку из-под зелья, словно у него с ними завелись какие-то общие дела.
С погодой повезло только на Хэлловин, на Хэлловин часто бывала хорошая и теплая погода, словно осень прощалась с людьми, уступая место слякотной и промозглой зиме. В доме Грейнджеров Хэлловин всегда был грустным праздником, и даже традиционных украшений с черепами и скелетами в доме не было, потому что в Хэлловин 1981 года рядом с домом прошла настоящая смерть. В этот день Джон Грейнджер обычно рассказывал Гарри что-то про его родителей, что сам он узнавал от Кингсли, или от Сириуса, или от кого-нибудь еще из Ордена Феникса, кто переписывался с Грейнджерами и нет-нет да заходил со всеми предосторожностями в гости.
Когда Гермиона была маленькой, она думала, что Джеймс и Лили могли бы остаться живы, и все было бы практически так же, как и сейчас: они с Гарри ходили бы в тот же детский садик и так же там бедокурили бы, Гарри приезжал или прилетал бы к ним в гости вместе с родителями, наверное, часто-часто, и хотя они не спали бы в соседних кроватях каждую ночь и не шептались бы перед сном, она тоже могла бы тогда ездить к Гарри в гости на папиной лодке и смотреть вместе с ним на волшебство. А чуть позже, примерно в тот год, когда Гермиона спросила Теда Тонкса, могут ли волшебники жениться на не волшебниках, Гермиона поняла, что, закончись волшебная война победой, но по-другому, выжившие Джеймс и Лили просто вернулись бы в Годрикову Лощину, и она потеряла бы Гарри навсегда — он, конечно, был бы счастлив с родителями и крестным, которому не нужно бы было уходить из волшебного мира в морскую пехоту, но счастлив без нее, а она вряд ли смогла бы быть без него по-настоящему счастливой. А о том, что случилось бы, если бы Темный Лорд выиграл войну, было даже страшно подумать — так Гермиона научилась разделять радость волшебного мира от того, что не только Гарри в ту ночь выжил, но и Вольдеморт нашел свою смерть, и так Гермиона начала на Хэлловин чувствовать себя перед Гарри виноватой — ведь ее счастье началось с того, что отец в тот Хэлловин отобрал осиротевшего Гарри у Хагрида и принес в их дом.
Хогвартс-экспресс увез их из дома, и это стало рубежом, за которым началась та жизнь, которую они строили для себя сами. После робкого поцелуя в рождественскую ночь, когда сказанные слова были намного важнее касания губ, Гарри чуть не две недели не отваживался снова ее поцеловать, для этого понадобилась целая баталия в снежки, да и то Гермионе пришлось нарочно завалиться с Гарри на свежий снег. Дома они по-прежнему вели себя скорее как брат и сестра или как очень близкие друзья, только теперь они смущались, когда по привычке заваливались на диван и падали друг на друга, и лишь когда вечером Гарри приходил в комнату Гермионы, они сидели на ее кровати или на полу, Гермиона приваливалась к Гарри спиной, и он обнимал ее уже не так, как обнимают подругу детства или сестру, и шептал что-нибудь милое в ее волосы. И все же понадобилось лето, маленькие полянки с цветами и земляникой в лесу около дома и коротенькие шортики на Гермионе, чтобы они с Гарри начали целоваться по-настоящему, понемногу учась друг у друга, и после этого за обедом или ужином Гермиона не могла на него взглянуть — хотя никто, ни дома, ни в школе, не относился к ним как к брату и сестре и не считал бы, что они делают что-то плохое, даже если бы их застал.