— А вот как бы не так! — заявил Хагрид. — Я, если хочешь знать, чудом успел забрать ту самую штуку, которую оттуда похитить хотели. Прозорливый все-таки человек наш директор! Ох, не надо бы было мне вам про это рассказывать…
В следующий раз Гарри и Гермиона пригласили себя к Хагриду сами: Хагрид вышел посмотреть, что это за птица у него топчется по крыше, и увидел, как Гарри и Гермиона лежат на скате крыши и любуются закатом. Гермиона нарочно сползла по крыше чуть пониже и положила голову Гарри на грудь, и закатные краски скрыли ее порозовевшие щеки: когда Хагрид нашел их на крыше и на них уставился, Гермиона поняла, что розыгрыш зашел далековато, и они с Гарри выглядят уже как любовники. Конечно, если сейчас Хагрид это переживет, все остальное он потом переживет тоже…
— Мы просто шли из Запретного Леса, а тут такой обалденный вид, — пояснил Гарри их местонахождение.
— А ну слазьте оттуда живо! — распорядился Хагрид, слова Гарри про Запретный Лес он пропустил так легко, словно и сам собирался их туда вскоре сводить, и Гарри скатился с крыши, в процессе перевернувшись на живот и умудрившись потом зацепиться руками за край крыши, повисеть секунду и легко спрыгнуть вниз. Гермиона тоже сползла вниз и немного посидела на краю крыши, болтая ногами словно от нерешительности: она подумала, что будет лучше, если Хагрид не станет ее воспринимать только как подельника Гарри — вдруг Хагрид из тех странных людей, которые думают, что с одними девушками мальчики дружат и ходят за приключениями, а с другими целуются. Да и Гарри тоже надо было иногда напоминать, что она хрупкая девушка, день в Хогсмиде в образе легкомысленной блондинки Гермионе понравился.
Гарри, конечно, понял все правильно, протянул Гермионе руки навстречу и ухитрился ее почти поймать, не больно и весело: Гермиона спружинила крепкими ножками, приземлившись на мысочки, и выглядело все так, словно она тут же подпрыгнула и угодила Гарри прямо на руки.
— Заходьте давайте, — пригласил их Хагрид в свою хижину, — а то Филч, мерзавец, устроит вам отработки за одни только подозрения.
Можно было подумать, что Хагрид имел в виду вылазку в Запретный Лес, да так оно и было, но прозвучали его слова так, будто Хагрид имел в виду совсем другие проступки, на мысли о которых наводит вид девушки на руках у юноши, и собирался уже и это покрывать — а именно такое отношение Гарри и Гермионе и было от него нужно.
В хижине у Хагрида грелось в очаге драконье яйцо — Гермиона припомнила про себя, что разведение драконов уголовно наказуемо, но Хагрида совсем не волновало, что они двое яйцо увидели: похоже, он платил им той же монетой и, пока они исподволь вовлекали его в свои делишки, проделывал то же самое и с ними.
— Это его ты из Гринготтса забирал? — поинтересовался Гарри.
— Да что ты все про Гринготтс этот, — махнул рукой Хагрид. — Это, что в Гринготтсе, то Дамблдора и Фламеля дела, до вас они не касаются. А это вот яйцо я недавно купил по случаю.
— Гарри, это какая-то разводка для детей с задержкой развития, — поделилась соображениями Гермиона, когда они с Гарри шли обратно к замку. — Нас с тобой, похоже, кто-то хочет отправить на охоту за философским камнем.
— Почему? — спросил Гарри, ему было неинтересно про это думать, но он пару секунд подумал и сообразил. — А, Фламель — это же из Гюго, мы в школе читали. Ну я не знаю, зачем нам философский камень — я, конечно, готов прожить с тобой и пятьсот лет, и тысячу, но камень же омолаживает, мы можем подождать с его поисками еще лет двадцать, а то и тридцать.
— А кому еще может быть нужен философский камень, из тех, кто решился бы попытаться ограбить Гринготтс?
— Знаешь, мы скоро про это с Сириусом поговорим, — серьезно сказал Гарри, намек он уловил. — Сириус же вернется из Ирака на Рождество.
Но сначала Гарри и Гермиона поговорили с Малфоем, тем более что тот был под рукой и нуждался в воспитательном воздействии.
— Драко, стой, ать-два! — окликнул Гарри, догоняя Малфоя — Крэббу и Гойлу Гарри сделал лицо «убью-покалечу», и они благоразумно прошли дальше. — Мы спросить хотели: философский камень — это байка или нет?
— В каком смысле? — не понял Драко.
— Нам нужно знать, существует ли в действительности философский камень, — уточнила Гермиона, — или про него просто ходят слухи «когда-то давно Фламель его создал, но последние триста лет никто ни камня, ни Фламеля не видел».
— Философский камень существует, и Фламель еще жив, ему уже больше шестиста лет, — чуть удивленно ответил Драко. — Слушайте, как вообще можно знать и про Фламеля, и про философский камень, но не знать, что Фламель жив?
— Мы про Фламеля у Гюго читали, в «Соборе Парижской Богоматери», но там написано, что Фламель умер в начале пятнадцатого века, — объяснила Гермиона.
— У кого такое написано про Фламеля? — еще больше удивился Драко, он привык верить книгам.
— Собор Парижской Богоматери, Драко, — напомнил Гарри. — Ты бы хоть на мюзикл сходил.
Belle, c'est un mot qu'on dirait inventé pour elle!
Quand elle danse et qu'elle met son corps à jour, tel
Un oiseau qui étend ses ailes pour s'envoler.
Alors je sens l'enfer s'ouvrir sous mes pieds.
— Вы что, говорите по-французски? — спросил Драко, от неожиданности тоже на французском, он вполне оценил подходящие к словам жесты Гарри и Гермионы.
— У меня плохо получается, — признал Гарри, уже на английском, — язык надо учить, в нем нельзя просто главное понять, как в тригонометрии или в латинской грамматике. Нужно время — а именно времени у нас и не было. Хотя Гермиона выучила французский получше меня, она упрямая.
— И еще одно, Драко, — добавил Гарри, решив, что удивленного Драко надо брать тепленьким, — говорю сразу, пока ты не узнал сам: Хагрид выращивает дракона, и, возможно, нам придется еще ему с драконом помогать. Ты про это молчи.
— Ты нам должен, — напомнила Гермиона.
— Ладно, закладывать вас не буду, — согласился Драко. — Но после этого я уже вам больше ничего не должен, идет?
— Не стучать — это ты сам себе должен, как пацану, — возразил Гарри, он все не терял надежды привить Драко правильные понятия.
— Ну тогда ты тоже сам себе был должен меня выручать, когда я у тебя на глазах летел к земле!
— Правильно, наконец-то ты сообразил, — кивнул Гарри и слегка усмехнулся, все-таки в чем-то уже он с Драко преуспел. — Но мы тебя еще и на поруки брали, помнишь?
— Чего ты добиваешься, Гарри, а? — наконец вышел из себя Малфой и окончательно стал похож на нормального пацана. — У тебя проснулась тяга к завоеваниям? Ну давай тогда, очертя голову, с риском для жизни, как ты любишь — пойди и завоюй пару третьекурсниц, сейчас Гермиона и тебе, и мне за одни такие идеи поставит по фингалу. Что тебе от меня надо — встретиться со мной в каникулы в кафе у Фортескью и угостить меня мороженым? Черт тебя возьми, давай встретимся, ну давай, можем даже обняться при встрече у всего Косого переулка на виду. Только учти, что, когда Темный Лорд вернется, и мне, и тебе придется объясняться по поводу этого перед своими, понял? Что ты меня не сдашь и я тебя не сдам, мы уже решили. И теперь нам от нашего знакомства никакой пользы, одна головная боль, понял?
— Ты зря думаешь, Драко, что, когда Вольдеморт вернется, дело будет только в том, что наши семьи будут враждовать друг с другом, — серьезно сказала Гермиона. — Когда Вольдеморт вернется, и в твою, и в нашу семью придет война. Ты об этом подумай и реши, нужно тебе это возвращение или нет.
— Послать бы матом войну прокляту, хоть плачь-ори — ты только маме, что я воюю, не говори, — напел Гарри, он несколько раз сидел у костра и с сослуживцами Сириуса, и с сослуживцами Джона Грейнджера, и многое уже понял. — У тебя ведь, Драко, еще и мама есть, о ней хоть подумай.
XI
Как ни был прекрасен заснеженный Хогвартс и его украшенный к праздникам Большой Зал, Гарри и Гермиона на Рождество уехали домой — к той елке, с которой маленький Гарри снял для Гермионы ангела своей стихийной магией, к дому на острове, который Джон Грейнджер каждый год украшал цветными лампочками, и в рождественскую ночь дом на острове светился яркими огоньками, словно и туда пришел праздник для дорогих всем ушедших душ. Гарри и Гермиона писали домой каждую неделю, но все равно жалели о том, что родители Гермионы стареют без них, и Гарри уже собирался лететь в Косой переулок или даже в Лютный, лишь бы достать для Гермионы сквозное зеркало, на этот раз для связи с домом — со своими зеркальцами они бы расстаться не смогли, но вдруг где-то найдется и еще одно такое же?
Месяцы, проведенные поврозь, разделяют людей — если Джон и Мэри Грейнджеры за четыре месяца не изменились, то для Гарри и Гермионы за это время изменилось многое: Хогвартс уже давно привык к тому, что Гермиона сидит у Гарри на коленях, что вечером они целуются в коридорах, многие студенты, а то и некоторые преподаватели уже их заочно поженили, и никого не удивляло, когда, например, в конце квиддичной тренировки они спрыгивали с метел и Гермиона мягко целовала Гарри в губы, словно она соскучилась, пусть даже и летали они всегда друг за другом. А из дома они уехали четыре месяца назад на той стадии, когда они еще краснели от случайных прикосновений и не могли взглянуть друг на друга за ужином, если за полчаса до этого целовались в лесу. В письмах они писали про все на свете: про Снейпа, квиддич и полеты на метлах, про Хагрида и цербера на четвертом этаже, но только не про них двоих, даже про вылазку в Хогсмид они и словом не обмолвились, она же была нелегальная.
Гарри иногда казалось, что было бы проще, если бы они с Гермионой познакомились в поезде, а теперь Гермиона привезла бы его знакомиться с ее родителями и сразу представила как мальчика, с которым она встречается. А сейчас ситуацию было и не описать словами, слово «встречаться» применительно к ним было абсурдным, они вообще-то десять лет жили вместе до того, как уехать в Хогвартс. И за эти десять лет все менялось так медленно, что даже трудно было вспомнить, в какой месяц с ними случилось то, что со многими парами случается в первый день знакомства. У них все было наоборот: Гарри любил Гермиону всегда, сколько он себя помнил, он постепенно осознавал свое чувство, сначала просто зная детским сердцем, что рядом с Гермионой он счастлив, и, когда она радуется, он радуется тоже. Потом, когда Гермиона собиралась пойти в школу без него, Гарри как-то понял, что он хочет прожить рядом с Гермионой всю жизнь и никогда с ней не разлучаться — наверно, он уже понимал, что для этого люди женятся, и он тоже женится на Гермионе, когда они станут взрослыми, потому что иначе и быть не может. А вот то, что он в Гермиону влюблен, Гарри понял только в год перед отъездом в Хогвартс, тогда между ними пробежала искра, из-за которой уже привычные объятия стали особенно желанными и сладкими, перед этой сладостью они робели, и Гарри смотрел на губы Гермионы, когда она что-нибудь говорила, и с