Как-то за ужином не утерпела, сказала с прорвавшимся упреком:
— Совсем ты чужая стала, Юлия, из дому глядишь.
— С чего ты взяла? — улыбнулась Юлия, но улыбка у нее была такая виноватая, и Евдокия подумала, что дочь и сама это понимает.
— Да уж вижу! Чего тебе там такого наобещали? Ждешь не дождешься, когда из дому вырвешься.
— При чем тут «наобещали»? Ты, мама, как скажешь… Я же учиться поступила. Хочется поскорее на занятия. Неужели непонятно?
— Хвалили твои вышивки-то?
Юлия заулыбалась:
— Еще как! Они как увидели мое «Поле», глаза вытаращили. Все преподаватели сбежались посмотреть.
— Это где кони-то шестиногие?
— Да. Это самое. «Поле» называется.
— А не ругали, что у коней столько ног?
Юлия снисходительно поглядела на мать:
— Они же понимают, что такое искусство. Не как некоторые… Ахают, охают, будто сроду такого не видали. У других девчонок, которые вместе со мной поступали, вышивки так себе. На уровне начинающих любителей. Одна носовой платочек представила. На нем цветочек вышит. Другая маленькую подушечку привезла, крестиком вышитую. Думочку. Прямо смех! А у меня — картина. Можно сказать, произведение искусства.
— Ну уж прямо-таки и искусство, — не поверила Евдокия.
— В чем и дело, что искусство! Мне преподаватели так и сказали. Собрали всю нашу группу и говорят: смотрите, как надо работать. Вот где искусство! Ты бы видела, какие лица были у наших девчонок! Одна подошла ко мне что-то спросить и на «вы» обращается. Представляешь? Она мне ровесница, а обращается как к старшей. А старенькая учительница, она у нас завуч, сказала, что сколько преподает, а подобного не видела. Погладила меня по голове и говорит: ты талантлива, девочка, береги себя. Вот так-то, мама. Ты думала, твоя дочь просто так? Не-ет, ты обо мне еще услышишь. Я еще не то вышью!
— Ой, расхвасталась, — смеялся Степан, влюбленно глядя на дочь.
— И ничего не расхвасталась, — покраснела Юлия. — Как было, так и рассказываю. Сама не ожидала, что всем понравится.
— Ну и кем вы будете, когда кончите учиться? — спросила Евдокия. — Где работать будете?
— Многие пойдут в ателье. Мастерами художественной вышивки. Ну там цветочки какие-нибудь вышить на блузке или платье заказчика. Другие — на вышивальные фабрики, в мастерские. В общем, кто куда. Загадывать трудно.
— А ты? — спросил Степан.
— Я ни в ателье не пойду, ни на фабрику. У меня совсем другие планы. Совсем другие… — Юлия сощурилась, смотрела на отца, а видела, казалось, сквозь него. Далеко-далеко смотрела в одной ей видимую даль. — Я дальше учиться буду. Я хочу быть художником. Только не красками писать, а нитками. Понимаете? — Взглянула на отца, на мать. — Нитками можно здорово писать. У них огромные выразительные возможности. Жалко только, с нитками мало работают и в основном по мелочам. Разные безделушечки вышивают. Вроде тех думочек, которые на диван кладут. Я вот думала уже, что траву на моем «Поле» можно было подать совсем по-другому. Не гладью, как у меня, а объемно. Понимаете, нет? Ну как бы вам это объяснить. — Юлия руками плавно описала в воздухе круг и со всех сторон стала подправлять его растопыренными пальцами, будто лепила невидимый шар. — Из ниток можно создать объемную, почти настоящую траву и даже расчесать ее как угодно. Интересно, правда ведь? А нитки наложить разных оттенков, чтобы поле было многокрасочное, чтобы оно жило. Если взять нитки тонкие, шелковистые и наложить их не слишком густо, не как ворс на ковре, то от легкого движения воздуха они будут играть. Посмотришь, словно живая трава под ветром колышется. И ковыли серебрятся. Здорово ведь? Эх, жалко, недавно я это поняла, а то бы и гривы сделала коням такие, чтобы гривы развевались у них. Из золотистых тонких нитей. Тогда бы вообще все ошалели у нас в училище… Ну чего вы смеетесь?
— Мы не смеемся, — сказала Евдокия. — Бог с тобой.
— Я же вижу. Не верите? Это все потому, что у нас никто по-настоящему с нитками не работает. А потому и отношение такое… несерьезное. Знаете, как я начну новую работу? С комбинированным наложением ниток. Где — гладью где — объемно, а где — ковровым ворсом. Сказать, какую картину хочу? — Юлия повела перед собой рукой и сощурилась, глядя в свое далеко. — Представьте поле… лето… июнь. Трава по колено, ромашки… в общем, луговое разнотравье. Богатое такое… И вы идете. За руки взялись и идете. А сами молодые-молодые. И счастливые. У тебя, мама, волосы будут струиться. Я подберу оттенок. Вообще-то композицию я еще не продумала до конца. Я пока эту картину чувствую. От нее у меня пока только настроение. Но я ее сделаю. Вот увидите…
Евдокия глядела на дочь, слушала ее и изумлялась: где всему этому научилась Юлька? И этим словам, и плавным гибким движениям рук? И откуда у нее мечтательный прищур глаз, когда кажется, что она видит такое, чего, кроме нее, никто не увидит? И эта уверенность? Откуда все это к ней пришло, из каких тайных глубин?
«Да я ли ее родила?» — думала Евдокия в который уже раз. Она вдруг вспомнила разговор с Постниковым о Юлии и мысленно усмехнулась. Постников-то, наивная душа, про династию молол, жалел, что не пошла в сельскохозяйственный. Эх, Николай Николаич, посидел бы ты сейчас вот тут, послушал бы Юлькины речи, поглядел бы на нее и понял, что Юлькин ум совсем в другую сторону повернут. Она, мать, и то этого сообразить не могла сколько времени, только теперь и поняла. И даже по виду: какой из Юльки механизатор? Гибкая, тоненькая, дунет ветерок — и унесет. А руки белые, хрупкие, очень уж они у нее нежные. Не рычаги ими ворочать, а тонкую иглу держать. Что ни говори, а Юлия совсем из другой породы. Пусть учится своему вышиванию. Если поможет на уборке — и то хорошо. Надо поговорить с ней — обещала Постникову.
Евдокия хотела тут же и спросить Юлию: как она смотрит, если поработает до сентября, но повернулась почему-то к Степану.
— Я говорила с Постниковым насчет машины.
— И что он? — Степан весь так и потянулся к ней.
— Пообещал твердо. Осенью, говорит, в первую очередь.
— Нормально, — повеселел Степан. — К Юлии в город будем ездить.
— Зайди к Постникову. Он досок выпишет на гараж, — сказала Евдокия и поглядела на дочь. — Ты, Юлия, до сентября-то дома будешь или как?
— А что, мама?
— Может, подсобишь на уборке? До занятий…
Юлия опустила голову.
— Нет, мама. Не смогу.
— Почему не сможешь? Неужели будешь сидеть сложа руки?
— Я скоро поеду.
— Куда ты поедешь? Зачем так рано?
— Понимаешь, надо. Поработаю в библиотеке. Я ведь так отстаю от городских девчонок. В смысле теории. Мне надо их догнать и перегнать. Поживу в общежитии, позанимаюсь. В общем, мне надо ехать. Ты только не обижайся, мама.
— Успеешь еще и назанимаешься. И в общежитии наживешься.
— Нет, мама, нет. Мне надо ехать. Надо. Понимаешь? Нельзя не уехать. Если останусь, все пропадет! — Юлия говорила с отчаянием, щеки ее порозовели от волнения, и Евдокия удивилась ее упорству: что с ней? Чего она боится?
— Почему все пропадет? Что ты такое говоришь-то?
Юлия совсем покраснела.
— Ну мама… Раз говорю, значит, знаю, о чем говорю. Я бы поработала с удовольствием, если бы смогла. Но не могу. Мне надо ехать обратно. И чем скорее, тем лучше.
— Ты что-то скрываешь, девка, — встревожилась Евдокия.
— Да ничего особенного. Успокойся. Надо, и все.
— Я же вижу. Скрываешь.
— Ой, да что тут скрывать! Я же сказала: если сейчас не поеду обратно, учеба может сорваться. Саша вот тоже не хочет, чтобы я ехала в город. Давай, говорит, поженимся, а потом езжай.
— Еще чего! — воскликнула Евдокия. — Ты его больше слушай. Он тебе наговорит. Какой скорый выискался.
— Не соглашайся, — предостерег Степан. — И шибко не верь. Нашему брату верить очень-то тоже…
— Вот-вот, — поддакнула Евдокия, — не позволяй ему лишнего. Ты взрослая девушка.
— Мама, я все знаю про взрослую девушку. Но лучше мне поехать. Я чувствую, так будет лучше.
— На себя, что ли, не надеешься? Голова, слава богу, на плечах есть, — сказала Евдокия. — Будь построже с ним.
— Все гораздо сложнее.
— Ну не знаю, — вздохнула Евдокия. — Неужели не можешь себя в руки взять? В городе парней не меньше. Надо соображение иметь, тогда все будет как у людей.
Степан вдруг засомневался.
— Как же быть-то? — неуверенно спросил он жену. — Может, правда ей лучше поехать? Раз ей так сердце подсказывает…
— Глупости, отец! Неужели она такая безвольная? По мне, так пусть бы здесь поработала до занятий, чем по общежитиям скитаться. Все хоть на глазах. А в городе — неизвестно что. Да и все равно их пошлют куда-нибудь на свеклу. Студентов всегда посылают. А у нас бы поработала, справку бы ей дали. Нет, я против, чтобы она сейчас ехала.
Степан виновато посмотрел на дочь:
— А что, Юлия, может, правда, останешься, поработаешь? Мать верно говорит. При доме будешь. Да и мы хоть на тебя поглядим. А то уедешь и когда еще вернешься. У нас роднее тебя никого нету. Плохо нам без тебя…
— Ты хочешь, чтобы я осталась?
— Так лучше будет. Да и мать просит.
Юлия опустила голову, задумалась.
— Я подумаю, — проговорила она неуверенно.
— Подумай, дочка.
— А насчет Сашки много в голову не бери, — с легкостью заговорила Евдокия, радуясь, что дочь уже наполовину согласилась. Понимала, что в этом ее согласии немалая заслуга Степана. Сказала ему про машину, он встал на ее, Евдокиину, сторону. — С Сашкой держи себя строго, и все будет ладно. Вот увидишь. А в город в сентябре поедешь. Другие на свеклу или на капусту, а ты со справкой, останешься заниматься. В библиотеке. И догонишь их всех. — Евдокия говорила, убеждала дочь, что так будет Правильнее. И вдруг замолчала, подумав, что не столько Юлию убеждает, сколько себя. И пожалела, что зашла в тот раз к Постникову поговорить о машине. Черт дернул с этой машиной. Степану-то душу нечем занять. Вот и ищет себе забаву. Приспичило ему…