— Тайгун! — позвал Иван, глядя с насмешкой на рыскающего по полянке пса.
Кобель поднял голову, вопросительно обернулся к хозяину и хвост чуточку приопустил. Это Ивану тоже не понравилось. Бывало, только кликнешь, Тайгун сразу в комок соберется, готовый ко всему, а сейчас особой прыти у пса что-то не замечалось. Скучноватый он что-то был. Да и Айка, умница, послушная и старательная собачка, тоже бестолково крутилась по поляне и от неожиданного громкого человеческого голоса испуганно присела на хвост, виновато заюлила перед Василием.
— Может, зверь близко, так боятся? — пожал плечами Василий.
— Да Тайгун сроду трусливым не был, — возразил Иван, с недоумением замечая, что хвост у кобеля не уложен щегольским кольцом на правый бок, как всегда, а разогнут и нелепо свисает меж лап. Неужто на самом деле боится? Но кого? Медведя? Так однажды самого «хозяина» стащил с дерева за заднюю лапу, выручая Ивана от верной гибели. Кого он мог теперь-то испугаться? Тем более Айка рядом, а с ней он самого черта не испугается. Непонятный случай… И Иван, озлясь на вялого кобеля, прокричал зло, коротко и требовательно, как всегда на охоте, когда пора было начинать:
— Тайгун! Работай! Ищи, Тайгун!
Под строгим хозяйским взглядом пес послушно напружинился, забегал по поляне живее, заметался из стороны в сторону, прикладывая мокрый от росы нос к подножью трав, шумно принюхиваясь, проскакивая дальше, бегло ловя запахи, нюхая воздух, соединяя обрывки невидимых, но осязаемых им следов. Поворачивал туда, где только что был, громко продувая ноздри и быстро вертя головой, и вдруг, что-то найдя, что-то поняв, рванулся с поляны большими скачками, высоко взлетая над травой и с высоты зорко глядя перед собой, видя только одному ему видимое.
Вскинула голову и Айка, ее аккуратные ушки дрогнули, навострились, она резко кинулась вслед за Тайгуном, и обе собаки скоро исчезли.
— Похоже, взяли след, — прошептал Василий, судорожно переведя дух и блестя глазами.
— Похоже, — кивнул Иван.
Собаки шли быстро, без голоса, поспевать за ними становилось все труднее и труднее. Прижимая к груди ружье, Иван почти бежал, видя, что и напарник его, с ружьем на изготовку, как солдат, ломился сквозь кусты, будто шел в атаку.
Звонко тявкнула впереди Айка, и тотчас резко, отрывисто забухал Тайгун. Значит, собаки либо уже держат зверя, либо гонят его на виду. Молодцы…
Сердце у Ивана екнуло, все в нем наполнилось знакомым ощущением погони и удачи. Он бежал изо всех сил, путаясь сапогами в густом папоротнике, спотыкаясь о затянутые мхом скользкие валежины, слыша близкий, призывный лай, от которого у него всегда тревожно и сладко частило сердце. Правда, ему казалось немного странным, что лаяли собаки без подвыва, с которым обычно ведут крупного зверя, без неистовства и страсти. Они буднично подавали рабочий голос, словно перед ними не опасный хищник, а промысловый зверек.
Иван еще издали заметил перед сухостойной лиственницей мельтешащие в переплетениях трав собачьи хвосты, и это его тоже неприятно подивило. Уже не спеша, поправляя сбившееся от бега дыхание, прокрался он поближе к лиственнице, у подножия которой вертелись собаки, задрав острые морды вверх, и стал пристально осматривать сухую, насквозь просвечивающую крону. Под тугие удары крови в висках гадал: кого же они держат на дереве? Волки на дерево не полезут. Медведь, если он в силе, тоже не шибко испугается двух собак, на земле отобьется. Неужто рысь? Кого, кроме нее, собаки могут облаивать на дереве? И опять не похоже. На рысь собаки лаяли бы с неистовством, с вековой ненавистью к кошачьим. Тут бы такой вой стоял и лай, хоть уши затыкай. Да на голом дереве рыси и не спрятаться. Давно уж увидел бы ее.
Василий из-за куста медленно поднял ружье, прицелился в середку дерева и замер в напряженной позе.
Иван на всякий случай тоже вскинул ружье, взяв пониже, и, томясь, стал ждать, когда Василий выстрелит, чтобы потом, когда зверь обнаружит себя, добить его. Но Василий отчего-то медлил. Не стрелял, но и ружья не опускал. Устав ждать, Иван вопросительно покосился на напарника, и тот ответил таким же недоуменным, вопросительным взглядом. Значит, он и сам никого не видел, никакого зверя не держал на мушке, а целился на всякий случай. И уже не таясь, Иван вышел из своего укрытия.
Завидев человека, собаки залаяли громче, старательнее. Они то смотрели вверх, то, оборачиваясь к охотнику, нетерпеливо взлаивали, показывая, что наверху кто-то есть.
И тут Иван, наконец, заметил то, чего не мог увидеть издали. Метрах в пяти от земли, из-за толстой голой суковины выглядывала рыжеватая головка зверька с округлыми ушками и белой шейкой. Зверек, почти незаметный на бурой древесине, смотрел вниз, на собак, недовольно урча и пофыркивая.
Из кустов выбрался и Василий. Красное, будто спекшееся лицо его вытянулось, было обиженным.
— Хорек, что ли? — выдавил он сипло, глядя на дерево и не веря сам себе.
— Хорек, — выдохнул сильно изумленный Иван и сплюнул с досады. — Наверное, на падаль приходил, они его и засекли.
Собаки, видя, что к загнанному на дерево зверьку люди не проявляют должного интереса и не только не стреляют, но и ружья убрали за спины, стали взлаивать реже и скоро вовсе замолчали. Заозирались по сторонам, не зная, что делать дальше.
Иван смотрел на Тайгуна с прищуром, будто хотел разгадать в нем нечто такое, чего раньше не удавалось. Но разгадка пряталась глубоко, никак не открывалась ему.
Окликнул притихшего кобеля:
— Ну че, Тайгун? Выходит, хорек бычка-то задрал? Ай да хо-ре-е-ек, ай да зве-е-ерь… Сроду бы не подумал.
Люди глядели на собак изучающе, и те от повышенного к себе внимания забеспокоились. Айка принялась старательно чесаться, Тайгун вдумчиво обнюхивал полусгнивший пенек; обнюхал и помочился на него.
— Вот змеи, — проговорил Иван задумчиво, — кажись, в чем-то они нас шибко надули. А в чем — никак в голову не возьму. Соображения не хватает…
3
Бычок и впрямь оказался Катеринин, подтвердилась старая истина о том, что где тонко, там и рвется. Жалко было Ивану вдову. Случись это с кем другим, так бы не переживал. А тут ребятишки на зиму без мяса останутся. И ведь действительно ничем не поможешь. Ну, допустим, убьет Иван хищника, — а Катерине какой прок? Бычка-то нет.
Катерина хотела забрать остатки мяса, но Иван не велел: оно пролежало много часов, стало несвежим, да и звери могли оказаться больными. Даже шкуру и ту нельзя было снять, вся в прокусах. Какой прок от летней шкуры? Оставалось закопать бычка — и дело с концом. Но закапывать Иван пока не спешил. Решил устроить возле туши скрадок на дереве, авось волки явятся к своей добыче. Не могли же они о ней забыть.
Василий, обозленный неудачей, тоже порывался пойти покараулить. Загадочный хищник не давал ему покоя, но Василия срочно вызвали в деревню Черемшанку, входившую в его участок. Там случилось какое-то происшествие. Колесников уехал в Черемшанку наводить порядок, и Иван на поскотину отправился один. Тайгуна он не взял с собой: на дерево кобеля не посадишь, а на земле он будет только мешать.
Едва стемнело, Иван взобрался на кедр, стоявший неподалеку от туши, просидел там всю ночь, как сыч, не смыкая глаз, слышал снизу шорохи и писки — пировала хищная лесная мелочь, но из крупных зверей так никто и не наведался. Приходила, правда, лисица, покрутилась поблизости, но, видно, учуяла человека, к самой туше не осмелилась приблизиться, так и убежала.
Домой Иван воротился невыспавшийся, злой. Промучился до утра, мостясь на твердом суку, и ничего не узнал, остался при своих интересах. Сильно серчал на Тайгуна. Думал, тот сразу приведет к кому надо, а он, словно в насмешку, хорька загнал. А самое досадное было то, что неизвестно теперь, с чего начинать поиски, где и кого искать.
Переживал, сидя на крыльце, хмуро курил папиросу за папиросой, проклиная в душе и глупого бычка, и своего кобеля, и себя самого, оказавшегося вдруг бессильным перед этой загадкой. Ни на что глаза не глядели, свет был не мил, а тут, как назло, принесла нелегкая бордовый рудоуправленческий «Москвич» с фургоном. Ивана всего так и передернуло. Догадывался, по какому делу прикатил сюда этот «Москвич», и с нескрываемым раздражением наблюдал, как из тесной кабины вылезали председатель рудкома Яков Кузьмич и шофер Мишка Овсянников.
Яков Кузьмич, тщедушный, с хитрыми сизыми глазками мужчина, работал раньше в Горюнихе приемщиком пушнины. Своими руками он не добыл в тайге даже завалящей шкурки, а жил богаче самого добычливого промысловика. Ласков и умен был Яков Кузьмич, умел ладить с людьми. И хотя, было дело, охотнички бивали его под пьяну руку, он на них не жаловался, и правильно делал, потому что, наверное, было за что. Заведи дело — начнут разбираться, и неизвестно еще, кому круче придется: обидчикам или самому Кузьмичу. Чувствовал, что жаловаться ему не с руки. А еще потому он прощал скорых на расправу промысловиков, что отходчивые, незлопамятные мужики потом прибрасывали ему сверх счета «за обиду» пару соболишек и на том дело кончалось. В общем, умел жить Яков Кузьмич, характер имел под стать каверзной должности — гибкий и дальновидный. Сроду никому поперек слова не скажет, а выходило всегда по его. Вот как он умел. Потом, когда приемный пункт в Горюнихе закрыли, когда лафа кончилась, пришлось Кузьмичу вслед за всеми идти на рудник.
Посмеивались мужики, зная, что никакого ремесла нет за плечами Кузьмича, что придется ему повкалывать проходчиком или горнорабочим. Поглядим, мол, каково денежки своим-то горбом зашибать, легко ли. Сами они шли в работяги, по простоте душевной им невдомек было, что и на руднике можно найти непыльное место. Нет, Кузьмич не взял в руки перфоратор или лопату — подчищать забои, а стал завхозом. Изворотливостью и дальним умом он скоро так себя проявил, что стал председателем рудничного комитета. Способным был Яков Кузьмич. С новой должностью он освоился быстрехонько, поражая мужиков знанием трудового законодательства, и даже научился у начальства играть в преферанс. Играл тоже с умом: знал, кому надо поддаться, а у кого и немножко выиграть. Во всем знал меру.