Сворачиваю к Петровне, будто туда и шла. Спрашиваю этих двоих: вам кого? Да мы, отвечают, слыхали, что тут дом продается. Дак продали, говорю. Я вот и купила. Мужик в город за вещами уехал… — Галина перевела дух, хитро оглядела всех, дескать, это еще не конец, слушайте, что дальше будет. — Ну вот… Как я им это сказала, мужчина сразу и остановился. Раздумывает: идти, нет? А жена, или, не знаю, кто она там, за рукав его так и тянет, так и тянет. Дескать, не слушай ее, пойдем сами узнаем… Ах ты, думаю, такая-рассякая… — Галина оглядела всех хитрыми глазами. — Вижу, такое дело, захожу в калитку наперед их. Да так смело захожу, будто и вправду к себе домой. Баба эта расфуфыренная зыркнула на меня, как змея, да и остановилась. А я иду и иду. Оглянулась калитку закрыть, а они уж в легковушку залазят. Поехали дальше — дураков искать.
— Галине палец в рот не клади! — весело сказал Анатолий.
— А как же иначе, — с готовностью откликнулась та, зардевшись от похвалы. Она положила высосанную дольку лимона и вдруг рассмеялась, вспомнив еще что-то: — Я ведь вам не рассказала, как дальше было. Захожу я, значит, к Петровне, — начала она обещающе, заранее предвкушая удовольствие. — Захожу я, значит. Ну, мол, как, Петровна? Не надумала еще продавать? А она губы поджала, молчит как истукан. Я разговор на другое перевела, а сама думаю: сейчас подпущу тебе ежа… Ну вот и говорю ей: ох и жара! Запарилась вся. Дай, Петровна, водички попить. Та и принесла ковшик из избы. Я отпила, поморщилась да и говорю: что-то у тебя, Петровна, вода какая-то не такая. Как это, спрашивает, не такая? Да, говорю, вроде как чем-то припахивает. Она ковшик понюхала, тоже отпила. Че, говорит, собираешь, ничем не припахивает. Вода как вода. Ну, я тогда ей и выкладываю козыри: парнишки по деревне дохлую кошку вчера таскали. Уж не в твой ли колодец бросили? Они ведь, шалопаи, все могут… — Галина засмеялась и продолжала: — Поговорила я с бабкой и ушла. Потом гляжу из своего огорода, а она ведро воды с речки тащит. Из колодца побрезговала.
За столом установилось вдруг молчание.
— Это ты зря, — покачал головой Анатолий, неопределенно улыбаясь и переводя глаза с Семена на Ираиду и обратно.
— Ничего не зря. Быстрей уедет, — отмахнулась Галина и, взяв рюмку, выпила залпом.
Семен осторожно глянул на Ираиду. Та вежливо улыбалась, но по ее вежливому молчанию и по выражению лица Семен догадался: презирает она эту простушку, не получится у них дружбы.
Сам Семен тоже улыбался, но как бы со стороны видел эту свою вынужденную глупую улыбку. Сначала он чуть было не брякнул что-то Галине, но промолчал, постеснялся. И теперь тяготился застольем понимая, что испорченное настроение уже не поправишь.
— Ну что, мужики, притихли? — громко спросила Галина. — Выпьем, что ли? — и потянулась через стол к мужу. — Анатолий, можно, нет? — Из ее рюмки плеснулось на скатерть.
— Пей, пока пьется, — сдержанно ответил Анатолий. Ему тоже было явно не по себе.
— Во! Видали, какой у меня мужик? — хвастала Галина. — Сроду не остановит, не ловит за руку. Хочешь, пей! А то мы с ним как-то на именинах были, так парочка рядом сидела — смотреть тошно. Только баба стопку возьмет в руки, а он ей: хватит, опьянеешь. Позорил ее, больше ничего. Пусть пьет, раз хочет. Верно ведь?
Принужденно улыбаясь, Ираида вежливо кивала.
Галина, выпив, стала внимательно разглядывать рюмку.
— Какое у вас все красивое. И посуда, и мебель… Прямо красота… — повернувшись вместе со стулом, она в упор рассматривала сервант, поблескивающий, словно черное стекло. — Не наш, конечно, а, Ираида?
— Не наш, — кивнула Ираида.
— Хорош, ничего не скажешь. Вот бы нам такой, а? — подмигнула Анатолию и снова оборотилась к хозяйке. — Нам такой не достанешь?
— Можно, — сказала Ираида, ничуть не удивившись просьбе. — В конце месяца должны поступить.
— Ой, спасибо! — обрадовалась та. — А то в магазинах все только наше. А наши разве делать умеют?
— Наши тоже умеют, — возразил жене Анатолий. — Только хорошие-то наши вещи в магазине долго не улежат.
— Тише, — попросил Семен, показывая глазами на дверь Игорьковой комнаты. — Не надо при нем такое. Ни к чему.
— Они теперь больше нас знают, — усмехнулся Анатолий.
— Достанем вам гарнитур, какой надо, — суховато пообещала Ираида, подводя итог разговору, который, видимо, ее раздражал. Сам Семен тоже будто повинность отбывал за столом, томился в ожидании, когда гости уйдут.
Когда наконец проводили, то некоторое время молчали, каждый по-своему переваривая прошедший вечер. И вдруг Ираида рассмеялась.
— Ты чего? — удивился Семен.
— Так… Очень интересные друзья у нас появились. Очень даже интересные… — Она иронически скривила губы. — Теперь доставай им мебель. Думают, раз я в торговле работаю, так мне все можно, подходи да бери. Да-а, большие запросы у Долговой, возросшие запросы, ничего не скажешь. Я-то думала, попросит что-нибудь помельче. Ну, там сапоги на платформе, а она вон куда загнула. Не зря она так старалась, из кожи лезла…
— Надоела она мне, — поморщился Семен. — От одного вида воротит. Это надо ж, со старухой так. Дохлая кошка! Язык как повернулся… Может, врет?
— Кто ее знает. Может, врет, а может, и нет. У нее не заржавеет… Да ладно, потерпим. Надо дело до конца довести. Не бросать же теперь, после всех переживаний. А там видно будет…
И тут из своей комнаты вышел истомившийся Игорек.
— Отец, а правда, что кошку в колодец кинули? — спросил он с живейшим интересом.
— Не знаю, — выдавил Семен, досадуя, что сын, оказывается, все слышал.
— Кошка — это что! Можно знаете что сделать? Незаметно кирпич на трубу положить. Бабка печь затопит, а весь дым назад пойдет. Во будет цирк!
Семен с Ираидой переглянулись.
— А еще можно у нее в доме чертей развести! — докладывал сын, блестя глазами, видимо поняв молчание отца с матерью как поощрение.
— Каких чертей? — осторожно спросил Семен.
— Элементарных! Как печка у бабки начнет дымить, она позовет печника. А печника надо заранее подговорить. Купить десять градусников, разбить их и вылить ртуть в пузырек. Туда же натолкать иголок. После пузырек плотно закрыть. — Игорек увлекся, показывая руками, как он ломает градусники и вливает в пузырек ртуть. — Этот пузырек печник замажет в печь — и готово. Вечером бабка печь затопит, ртуть нагреется, начнет иголки двигать. Станут они царапать стекло — такая музыка пойдет, будто черти играют! Бабка сразу сбежит!
— А если девять градусников? — деревянным голосом выдавил Семен. — Будет музыка?
Игорек уловил напряженность в голосе отца, немного смешался, настороженно поглядел на мать: как она?
— Наверно, будет, — ответил он неуверенно.
— А тебе не стыдно предлагать сделать такое пожилому человеку? — звенящим голосом спросил Семен. — Совесть у тебя есть? — Он жалел, что промолчал в тот раз, не одернул Галину, — и вот результат. — В школе тебя этому учат? Издеваться над стариками?
— Он пошутил, отец, — сказала Ираида примирительно. — А ты уж и прицепился к ребенку. Шуток не понимаешь.
— Ничего себе шуточки! — возмутился Семен. — Сказал бы я такое своему отцу, он бы снял ремень да врезал по одному месту… А ты, мать, хороша… Заместо того, чтоб сделать замечание, защищаешь его. Кого ты из него воспитываешь?
— Может, не будем при ребенке? — жестко спросила Ираида.
— Ладно, не будем, — согласился Семен. — Давай, воспитывай дальше. Воспитывай… Посмотрим, что из этого выйдет…
5
Больше всего в семейной жизни ценил Семен спокойствие и устоявшийся порядок. На работе всяко может быть: и нанервничаешься иной раз так, что всего колотит, потому как отвечаешь не только за себя, но и за всю бригаду. А то — просто устанешь, ног под собой не чуешь. Вот и хочется, чтобы дома, когда придешь с работы, было бы все хорошо. Встретила бы спокойная, обходительная жена, понимающая тебя с первого взгляда. Поужинал, рассказал ей все, что произошло за день, посмотрел телевизор, развалясь в мягком кресле, и спокойно отправился спать, чтобы завтра снова целый день быть на ногах, нервничать и ругаться из-за разных производственных неувязок. Не часто так бывало дома, но Семен считал, что именно эти спокойные домашние часы и давали ему силы, на них он только и держался.
И если до поездки в Залесиху еще можно было как-то терпеть, то теперь спокойной жизни совсем не стало. На работе он уже нервничал из-за каждого пустяка. Сломался резец — он запустил его в корыто под станок, хотя и пластинка-то выкрошилась совсем малая, заточи да и работай. Он и раньше-то был не особенно разговорчив, а теперь совсем стал молчуном. Неясная тревога, неизвестно откуда взявшаяся, как вошла однажды в сердце, так больше и не отпускала. Тревожили его и деньги. Семьсот рублей Долговы им не подарили. Отдавать надо. А где их взять? Правда, они с Ираидой получат отпускные. Это как-то выручит, да и премия подсобит. Только все равно успокоения не было. Побаивался Семен за жену, которая, сказала, что к ним зачастили из народного контроля. Достанет она Долговым гарнитур, а вдруг это каким-нибудь образом откроется?.. Перед дядей Гошей опять же неловко, совестно старику в глаза смотреть… Вот так все одно к одному, и нет спокойствия.
Но иногда, помимо воли, мелькнет в памяти зеленая Залесиха, и будто теплом в душу повеет. Грела, оказывается, его Залесиха. Душа тянулась туда, в деревенский уют, и Семен, каждый раз приходя на смену, ждал, что вот сейчас подойдет к нему Анатолий и скажет: ну все, согласна бабка. Но тот молчал.
Ираида тоже стала какая-то дерганая. Вздыхает и, лишь Семен на порог — смотрит выжидательно. Тоже извелась вся. Однако вестей — никаких.
Наконец явился-таки Василий. Лицо его было весело, освещено удачей.
— Насилу уломали тещу. — говорил Василий возбужденно. — Ну и помучились с ней. И так и сяк — всяко уговаривали. Надо вам попроворнее все сделать. А то она возьмет да раздумает. В субботу вы как, свободны?