— А какой я передовой?
— Ладно, не прибедняйся, — перебил Анатолий.
— Да я и не прибедняюсь. Никакой я, Анатолий, не передовик. Я простой неграмотный мужик, если уж на то пошло. Как я живу? Работа, дом. Теперь вот — дача… А дальше что? Куда мне еще сунуться, кроме всего этого? Дальше у меня полные потемки. Что-то еще у меня должно быть, а что — не знаю — Семен развел руками. — Скучно мне жить, и все. Ты вот говоришь, у меня все нормально. Может, и нормально, а мне все равно скучно. Недостает мне чего-то…
Глядя в сторону, Долгов снисходительно улыбался. Так улыбаются взрослые — терпеливо и снисходительно, слушая невразумительный лепет ребенка. Семен заметил это и насупился.
— Тебе-то, видно, не скучно?
— Мне — нет. Я делом занимаюсь. На болтовню время не трачу, — с легким раздражением сказал Анатолий. — И тебе советую побольше делать.
— Тебе хорошо. Завидую. У тебя душа к вещам повернута, и ничего тебе не надо…
— А у тебя к чему повернута? — быстро обернулся Анатолий. — Ты мне уже полчаса мелешь какую-то чушь, а я слушаю и в толк не возьму: какого тебе еще черта надо? Ты хоть сам-то знаешь, чего хочешь? Ты толком высказать можешь?
Семен не обиделся, а неожиданно легко рассмеялся.
— Слышь, Анатолий… Я вот как-то видел: выпал воробьишко из гнезда. Маленький еще совсем, голопузый, перышки только-только пробиваются. И вот лежит он на земле… Голые крылышки вздрагивают, полететь хочет — и не может… Вот так и я. Знаю ведь, — Семен приложил руку к груди, — есть во мне что-то такое, есть, вздрагивает внутри. А полететь не могу. Крылья не отросли…
Анатолий нарочито зевнул в сторону и поднялся, разминая затекшие ноги.
— Отрастут, — насмешливо пообещал он. — Полетаешь.
— Ничего ты не понял, — выдохнул Семен с досадой.
— Где уж мне понять. Мы люди простые. От земли не желаем отрываться. А ты еще налетаешься. Это я тебе точно говорю… Иди лучше скажи жене, чтобы собиралась. Ехать надо. Хватит болтать.
Семен тоже поднялся. Он чувствовал в себе еще что-то невысказанное, оно держало его на месте. Но что толку говорить, если слова его неясные и обходят соседа стороной…
— А все равно, — сказал Семен с вызовом. — Когда-нибудь люди не так будут жить, по-другому.
— Ну-ну… Поживем — увидим, — бросил Анатолий. Шторочки на его до этого затененных глазах на миг приоткрылись, и Семена обожгла такая ледяная усмешка, что слова, которые он хотел высказать, не родившись, заглохли.
7
Ехал в Залесиху Семен один. Игорек был в деревне — он безвылазно проводил там каникулы. Ираида отправилась с Долговыми на базу, потому что ей сообщили: поступило как раз то, что заказывала, — импортный мебельный гарнитур. Она даже домой не зашла, позвонила Семену с работы: езжай, мол, без меня. Вот он и ехал в одиночестве, размышляя, что хоть бы уж достала сегодня Ираида Долговым обещанное, хоть этот груз стряхнуть с плеч…
Миновав станцию, Семен углубился в лес, прошагал до первого поворота и вдруг изумленно остановился: прямо перед ним на мягкой, устеленной прошлогодней хвоей проселочной дороге начиналась ровная белая полоса, которая уходила далеко вперед и терялась за другим поворотом. Сначала он даже не понял, что это такое, но потом при гляделся внимательнее и покачал головой. Это были поленья. Обычные березовые поленья, уложенные впритык одно к другому. Тянулась необычная колея, резко и странно выделяясь на земле, в сторону деревни.
Семен постоял, гадая, откуда здесь могли взяться поленья в таком необычном порядке. Похоже было, что кто-то их аккуратно разложил одно за другим. Зачем? Для какой надобности?
Привела эта странная колея в Залесиху, к разобранной поленнице, возле которой громко матерился Кузьма: стояли тут и любопытные соседи, пришедшие взглянуть на чудо: у мужика на станцию дрова сбежали! Одни посмеивались, другие хоть и сочувствовали, но тоже не могли сдержать улыбки.
Остановился и Семен, чтобы узнать, в чем дело. Но толпившиеся тут люди и на него стали глазеть как на чудо, отчего-то расступались перед ним, и у Семена от неясного еще предчувствия сжалось сердце.
— Я знаю, туды вашу, кто это сделал! — кричал Кузьма, показывая пальцем на Семена. — Это твои архаровцы сделали, так их перетак!
— Какие мои архаровцы? — опешил Семен. — Ты о чем, Кузьма, говоришь-то? Игорек, что ли?
— Там, окромя твоего Игорька, целая шайка крутилась. Всю ночь по деревне шастали, змеи! У одних огурцы с грядок вместе с ботвой вырвали и бросили. У других забор повалили, стекла выбили. А у меня дрова вон растащили. Ну не змеи ли? Сроду у нас в деревне такого не было, сколь живу. А теперь хоть сиди ночью с ружьем да карауль! Ить это подумать надо!
— Правда, правда, Кузьма, — качали головами соседи — старики и старухи. — Уж вечером со двора боязно выходить. Того и гляди, либо разденут, либо ишо че-нибудь сотворят.
У Семена под рубашкой прошел озноб.
— Подожди, Кузьма, — попросил он. — Подожди. Так это точно, что Игорек? В нашем дворе еще кто-нибудь был, кроме него?
— Орали благим матом.
— Мы уж и выйти боялись, — наперебой заговорили соседи Кузьмы. — У тебя они орали, Семен. У тебя на горке.
— Это че же делается-то? — не мог успокоиться Кузьма. — Ладно, если бы твой Игорек не знал меня… А то ведь знает, а все равно напакостил. Даже вон собака, — показал он пальцем на крутившегося возле людей пса, — если кого знает, не кинется. А он?
— Ладно, Кузьма, — сказал Семен придавленным голосом. — Сейчас мы разберемся… — И скоро пошагал к себе на гору, так что песок брызнул из-под сапог.
«Только — спокойно. Без нервов», — твердил он себе по дороге домой, хотя его всего трясло. Ведь какой позор принял! Сроду ему никто плохого слова не сказал, и — на тебе!
Залетел во двор, заполошно поискал глазами сына. Ему казалось, едва он войдет во двор, как сразу увидит что-то особенное, непривычное, имеющее отношение к ночному происшествию. Но во дворе был обычный порядок, и Семен даже заколебался: может, люди перепутали, не на того показали?
Игорька во дворе не оказалось. Семен шагнул к избе. Дверь была распахнута. Он вошел — и на влажном еще полу остались следы сапог. Недавно, значит, пол мыли. Не высох даже. Это Семен отметил сразу, и это его насторожило. Следы замывал. Ладно…
Игорек, развалясь на кровати, бренчал на гитаре. Увидев отца, приподнялся, сунул гитару к стене, как бы заслонил ее робою, и это тоже не укрылось от глаз Семена, который в любой мелочи сейчас искал значение.
— Ну, здравствуй, сын, — сказал Семен, пытливо озираясь.
— Здравствуй, — отозвался Игорек, уже сидя на кровати. — Ты чего, отец, такой? Что-нибудь случилось?
— Случилось, — затаенно сказал Семен.
Игорек поднялся с кровати, стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— А что случилось? — он старался говорить спокойно, но в голосе его чувствовалась напряженность.
— Это мы сейчас выясним… — Семен сел за стол, показал пальцем на свободный табурет. — Садись!
Настороженно косясь на отца, Игорек присел на край табурета, словно был не дома, а в гостях.
Семен помедлил, не зная, с чего начать. Мысли путались, и он никак не мог привести их в порядок. И вдруг, озлобясь на самого себя, он стукнул что было силы кулаком по столу.
— Кто тут был ночью? Говори!
— Ты о чем, отец? — Игорек скорчил недоуменную гримасу.
— Я спрашиваю, кто у тебя был ночью! — шершавым, срывающимся голосом произнес Семен. — Что у тебя были за люди?
— Да никого не было. Ты с чего взял?
— Значит, никого не было? — Семен поднялся, отшвырнул пинком табурет, что-то поискал глазами. Что — он и сам не знал, только чувствовал, как тяжелеет голова и темнеет в глазах. — Значит, никого не было? — повторил он еще раз и увидел в углу моток толстой веревки, на которой они поднимали на крышу инструменты и всякую мелочь, которая могла понадобиться наверху. Он шагнул к веревке, понимая, что искал именно ее.
— Ну? — произнес он жестко, оборачиваясь к сыну и с готовностью опуская руку вниз, к веревке.
— Были… ребята… — понурившись, выдавил Игорек.
— Ладно, — Семен подошел к столу, поднял табурет и сел. — А теперь давай поговорим. Мы с тобой одни, мешать нам некому. Давно-о я собирался с тобой вот так поговорить. И вот выбралось времечко… — Он судорожно перевел дух, успокаиваясь. — Ну вот, Игорек… — Семен сощурился, глядя на сына снизу вверх. — Игорек… — проговорил он с издевкой. — Какой ты Игорек! Вон какой здоровый лоб вымахал. Бриться скоро будешь. Говоришь басом, как мужик. Пятнадцать лет тебе. С девками скоро гулять будешь. А может, уже гуляешь, а?
— Я на такие вопросы не отвечаю, — отвернувшись, проговорил сын. Он, видимо, понял, что главная опасность прошла, отец остыл. Теперь он, судя по всему, примеривается читать нравоучения. А потому Игорек мог себе позволить и такую вольность, как грубоватый ответ. Тем более, причина была.
— Моло-де-ец… — протянул отец насмешливо. — Грамотный стал. Отвечать научился. Ты мне вот что скажи. Давно я этим интересуюсь, да все никак ответ не выужу. Кем ты собираешься стать?
Игорек хмыкнул и увел глаза.
У Семена под сердцем ворохнулось раздражение. Он и раньше пытался поговорить с сыном, но всегда натыкался на такую вот ухмылку, которая сбивала его с толку. Вот и на этот раз Игорек недоступно ухмыльнулся, скосив в сторону глаза, но Семен не дал себе разозлиться раньше времени, придержал хлынувшее изнутри раздражение, с интересом глядел на сына, стараясь увидеть и понять то, что проглядел раньше.
Вот стоит перед ним сын. Родной, плоть от плоти, а до чего чужой, неблизкий. Даже видом своим — чужой. Куртка короткая напялена, детская — не детская… Штаны в обтяжку с яркой нашивкой на боку… Эти космы… Сын — не сын, морду в сторону воротит.
Горько и тяжко стало Семену, он даже глаза отвел, чтобы не видеть всего этого.
— Сложный вопрос, — сказал наконец Игорек.
— Значит, сложный? — Семен поднял на него враз побелевшие глаза. — Такой сложный, что до сих пор не знаешь, кем собираешься стать? Головой потолок подпираешь, а все не знаешь?