— Госпожа Иоко, скажем так, она не станет мешать, если кому-то вздумается узнать ее… у той, что пришлась по сердцу.
Тьеринг крякнул.
— И чего госпожа пожелает взамен?
— Слова. Вы не станете никого обманывать. Неволить. Принуждать словом или любым иным способом…
Это определенно был странный вечер.
И странный разговор.
А кленовый лист, слетевший на мою раскрытую ладонь, напомнил мне сургучную печать, которой во дворе Наместника скрепляли договора.
ГЛАВА 9
На следующий день Хельги явился с высоким молчаливым парнем, который старательно горбился, стремясь казаться ниже. Светлые волосы его были заплетены в две косы, украшенные полосками белого и рыжего меха.
— Вот, госпожа, это Норгрим… он славный парень, строит корабли. Боги наделили его редким даром — слышать дерево… и думаю, с вашим домом он тоже управится…
Они принесли короб с инструментами и доски.
И огромную корзину, наполненную вяленым мясом, мешочки с белой рисовой крупой и хлеб.
Огромный каравай хлеба. Привычного. Круглого. С темной корочкой, густо посыпанной тмином. Слегка приплюснутого с одной стороны и украшенного поперечною трещиной. От него исходил умопомрачительный аромат. Для меня. А Иоко запах казался кислым, да и… она удивлялась, что это вообще съедобно.
— По обычаю тьерингов. — Хельги отломил горбушку, которую протянул мне.
Ноздреватый. Сладкий. И я, оказывается, вечность не ела хлеба… нет, не вечность, всего-то пару недель.
— Благодарю. — Иоко поклонилась, ей вот хлеб совсем не понравился. Вязкий, и кисловатый, и тяжелый, то ли дело лепешки из рисовой муки. Я доела хлеб.
— Полагаю, с моей стороны будет правильно пригласить вас отобедать…
Хельги ткнул паренька локтем в бок.
— Видишь, говорю, они тут другие… извините, госпожа Иоко, но мы тут устали… у вас слишком много всяких обычаев. Вы и сопли подтереть не можете, чтоб не обозвать это действо красивым словом… и к каждой сопле собственный платочек припасете…
Беззлобное ворчание.
Но вновь вспышка…
…рука.
…шелковый платок, который соскальзывает с запястья. Белый шелк с алой каймой. Ослабевшие пальцы пытаются ухватить его, но шелк капризен. Вздох.
Улыбка.
И растерянность в глазах Кэед, которое гаснет, как гаснет луна в рассветных водах озера Тугами…
Скоро парк откроют для посещений, ибо каждый, рожденный под красным солнцем Накугари имеет право любоваться приходом осени. А еще на площади перед парком начнется ярмарка мастериц… И быть может, нам стоило бы принять в ней участие, вот только с чем…
— Не буду вам мешать. — Я коснулась виска. Все же голова ныла, будто бы засела в ней стальная заноза. И значит, воспоминания важны, но…
Терпение.
Если память возвращается, то рано или поздно я узнаю все.
— И чего им надо? — Шину наблюдала за тьерингами из-за шелковой ширмы.
— Не ошибусь, если скажу, что тебя. — Кэед стояла здесь же, опираясь на резной столбик, и видно было, что даже стоять ей тяжело. — Во всяком случае, рыжему. Второй, как полагаю, свободен?
— Именно…
— Кто он?
— Мастер по дереву, как я поняла…
— Плотник. — Кэед наморщила нос.
— А тебе сразу Наместника подавай…
— Отчего ж… плотник тоже неплохо…
— Мастер по дереву делает корабли, — сказала Араши, выглядывая из своей комнатенки. — Его берегут. Воином может стать любой, а вот услышать дерево — только тот, в ком дар имеется… слово хорошего мастера ценят больше, нежели слово воина. — И пояснила: — Так отец рассказывал.
Кэед кивнула, одарив светловолосого тьеринга весьма многозначительным взглядом, правда, сосредоточенный на заборе, тот ничего не заметил.
— Что ж… это многое меняет…
— Ага. — Араши выглянула наружу и, потянув носом, сказала: — Он для тебя хорош… а вот ты для него?
— Не твоего ума дело. — Кэед медленно развернулась и, сделав крохотный шаг, застыла. Ее лицо исказила мучительная гримаса.
— Болят? — Шину протянула руку, на которую Кэед оперлась.
— Благодарю…
— От…
К благодарности, пусть и произнесенной тоном ледяным, показно-равнодушным, Шину не привыкла. И смутилась. И оттопыренные уши ее, пожалуй, единственное, что во всем обличье могло показаться красивым, запылали.
— Тебе к нашей Мицу надобно, она в травах понимает… или к исиго…
— Исиго мне не поможет, — Кэед сказала это совсем иным тоном, обманчиво-спокойным. И добавила: — Отец обращался, когда… когда стало понятно, что благородного жениха мне не дождаться… только исиго сказал, что кости уже выросли и теперь ничего не изменишь… мазь дал, чтобы не болела. И взял за это три золотые монеты. А если все-таки выправлять, хоть немного, то двести отдать надо…
Араши сказала слово, которого девица благородная и знать-то не должна бы.
— Та мазь и вправду помогала, но… она закончилась еще прошлою зимой. А отец решил, что три золотые монеты за крохотную склянку — это чересчур. Он подумывал отправить меня в монастырь. Так что, могу сказать, мне повезло, что в конце концов я оказалась здесь. Госпожа Иоко… я закончила работу над ширмой.
— Быстро. — Шину ступала медленно, чтобы Кэед успевала за ней.
— Все равно здесь больше нечем заняться, а работа меня всегда отвлекала.
Она и вправду была удивительной мастерицей.
Яркая зелень горы. Алые крылья дракона. Море седое, с чернотой. Живое. Застывшее с лодчонкой в огромных своих ладонях. И пусть держало оно лодочку бережно, но стоит дракону дыхнуть, и огненный шквал заставит море вздрогнуть. Вскинуться в страхе ли, в ярости. А может, удержав несчастное суденышко, оно попытается сохранить его, но сосны на скалистом берегу вспыхнут, что спички…
Тихо вздохнула Шину.
Араши и та не нашлась, что сказать. А Кэед, проведя по ширме пальцами, сказала:
— Мне впервые попалась подобная работа… и я благодарна, что вы доверили ее мне, госпожа…
— Иоко, — мне давно уж надоело быть госпожой, — зови меня Иоко…
— Что ж… — Шину подошла поближе и, присев у ковра, пощупала край пальцами. Цокнула языком. Хмыкнула. И сказала: — Пожалуй, за это мы выручим тысячи полторы… не меньше.
Но, разом помрачнев, добавила:
— Если найдутся те, кто захочет иметь дело с женщинами…
Найдутся.
Я была уверена, что эта ширма привлечет немало внимания, вот только… Шину права в том, что появятся те, кто захочет получить ее даром.
Или почти даром.
Ведь разве способна женщина постигнуть истинную ценность вещей?
— Скоро осенняя ярмарка. — Я, кажется, знала, что стоит сделать. — И думаю, нам будет что предложить на продажу…
Тишина.
И Араши поглаживает рукоять деревянного меча. Я знаю, что она сама его сделала, и не только его…
Был еще нефритовый зверь причудливого вида, сунутый в ладошку Юкико. На удачу.
И широкий браслет, вырезанный из дерева и украшенный тонкими пластинами из камня. Такие на Островах не носят, но…
Мацухито собирает травы собственным узором. Она заваривает ромашковый чай для Юкико, но помимо ромашки в нем и мелисса, и мята, и что-то еще, отчего чай этот издает воистину чарующий аромат.
Она умеет управляться с маслами, смешивая их.
Духи?
Мыло?
Духи здесь не принято продавать. Каждая особа благородной крови сама составляет собственный аромат, но… на одних благородных особах мир не заканчивается. И надо бы рискнуть, только…
Масла стоят денег.
Жир нужен и чистая древесная зола… И надеюсь, все выйдет, а если нет, то… я не могу позволить себе рисковать их деньгами.
Да и вопросы возникнут.
Или…
Юкико…
Рисунки кистью на шелке. У нее оказался целый сундук обрезков, а Кэед заметила, что лучше бы она из дома прихватила пару-тройку кимоно.
Шину…
Ее знания нужны.
А еще нужен кто-то, в чьей тени мы могли бы представить собственные товары. И кажется, я знаю, кто это будет…
— Шину… — Я отступила от ширмы, и картина неуловимо изменилась. Теперь море мне казалось не замершим в страхе, скорее предвкушающим миг, когда огонь воплощенный осмелеет настолько, чтобы спуститься. Одно прикосновение крыла к серой глади, и могучий зверь рухнет в пучину. — Скажи, будь добра… тьерингам ведь есть чем торговать?
Она пожала плечами.
— Есть, — ответила Араши. — Они привозили отцу зубы морского зверя. Меня тьеринг резать научил. Его Ральё звали. Он был сыном кёнига и подарил мне бусину. Только потом умер… и его отец перестал приходить в наш дом.
Ее лицо вдруг скривилось, будто она вот-вот расплачется, и потому Шину ниже склонилась над котлом, а Юкико вздохнула, как показалось, с немалым сочувствием. Поэтому слова мои прозвучали в вязкой тишине:
— И я буду права, сказав, что здесь им редко дают честную цену…
— Ага. — Араши сделала глубокий вдох и, подхватив кусочек имбиря, сунула его в рот, скривилась, но не выплюнула. — Потому отцу и носили… мастера никто не обманет, а они… они делать умеют, а продавать нет.
Чудесно.
Что ж, нам определенно будет о чем переговорить с нашими гостями, когда те отвлекутся от забора.
Осень окрасила наш заброшенный сад багрянцем. Слегка мазнула золотой кистью по листве и отступила, позволив людям любоваться делом рук своих.
Неторопливо текла вода, тревожила редкие лодочки листьев. Блестели камни на глубине, и тонкие зеленые нити водорослей протянулись по дну. Ни дать ни взять — пряжа…
Низкий столик.
И деревянные сандалии становятся в ряд.
Кэед занимает место по правую руку мою. Она приходит рано, пока нет никого, кто бы увидел, до чего неловки и нелепы ее крошечные шаги. Она научилась держать лицо и улыбаться, скрывая боль. Стоять, шатаясь, словно ивовый прут на ветру…
Она надела темно-лиловое кимоно, и надо сказать, что цвет его подчеркивает белизну кожи.
Араши в зеленом.
Она любопытна, но изо всех сил скрывает это любопытство. И пританцовывает, мечется с террасы в дом и обратно, якобы за тем, чтобы проверить, все ли готово.