Седьмой испорченный лист.
Попрошу Кэед.
Вопросов задавать она не станет.
И, сложив кисти в шкатулку, я вышла в сад. Сад нас обеих успокаивал. Здесь уже ощущалась прохлада, и память подсказывала, что морозы приходили здесь рано, наводя свой особый порядок, что в доме, что в городе.
Я подняла тронутый багрянцем кленовый лист.
И еще один.
В доме найдется глиняная чаша для осеннего букета… а если и нет, то… в той, другой жизни мне вечно не хватало времени, чтобы остановиться.
Зимы пролетали, оставляя после себя сожаление об испорченных солью сапогах, и еще ощущение слякоти и общей неустроенности. Сгорали весны, и лето умещалось в один миг, между удушающей жарой и осенними вдруг дождями, а те тянулись и тянулись, раздражая сумраком.
Здесь дожди тоже будут.
И сумрак.
И солнце надолго спрячется за серую стену облаков. И говорят, что осенью оживают разные духи. Лисы-кицунэ плетут себе наряды, выплавляя золото из листвы. Они собирают ее в огромные медные котлы, под которыми раскладывают костры из шишек и человеческих костей, и тот, кто вдохнет дыма этих костров, сам получит толику силы. Мудрости. И злобы.
Поэтому ставни осенью запирали.
А еще люди складывали собственные костры, из старых вещей, ибо недосмотришь — и из древних шлепанцев появится бакэ-дзори,[17] а фляга для сакэ породит коварного шептуна-камэоса…[18]
Засвистит ветер, разрезанный серпом ветророжденной ласки.
Поползут к берегам рек водяные-каппа…
— Красиво, — сказал кто-то, и я вздрогнула, обернулась, выпустив ворох листвы. А ветер подхватил ее, закружил, будто пытаясь наспех вылепить то ли чудовище, то ли просто существо иного толка, каковые порой являлись людям. Главное, что на мгновение у него получилось, но…
Кошка?
Или паук-прядильщик, способный изменить судьбу?
Сгорбленная старуха, что является без приглашения и, поселившись в доме, забирает все светлое, что было в нем?
Мужчина стоял на террасе.
Невысокий.
И пожалуй, даже хрупкий какой-то. Тьеринг? Пожалуй, но… в его чертах было что-то и местное. Правда, среди местных не попадались мне люди светлые, а этот был блондином. Пепельным. И волосы отрастив, не стал сбривать их со лба и боков. Он заплел косу, украсив ее тремя белыми лентами, и это что-то да значило, но вот что — Иоко не знала. Она, было показавшаяся миру, спряталась, оставив мне и чужака, и мифических лисиц, и соседскую кошку, которая, перебравшись через забор, устроилась на террасе. Та, словно подглядев мысли, приоткрыла желтый глаз и усмехнулась.
— Не боишься, женщина? — голос у мужчины был низким, хрипловатым.
Простуда?
Или сам по себе?
— Вас?
— Ее, — он указал на кошку, чей хвост раздраженно дернулся. — Говорят, они вырастают огромными, способными сожрать человека…
Теперь она открыла оба глаза и, перевалившись на спину, подхватила плотный лист.
— Хвост у нее пока один, — возразила я.
Взмах лапы, и когти попросту разрубают лист на аккурат ные полосы… а ведь и вправду для кошки это немного… чересчур? Но она лежит и смотрит, выжидающе так.
Прогоню? Схвачусь за метлу? Или сразу за колдуном отправлю?
— Вреда от нее нет. — Я опустилась рядом с кошкой и осторожно коснулась мягкой шкурки. — А польза несомненна… мыши не досаждают.
Как ни странно, гость мой не стал возражать. То ли привык к существам необычным, то ли не счел возможным воевать в чужом доме. Кошку, впрочем, он обошел стороной и, приблизившись ко мне, сказал:
— Я представлял тебя иначе.
— Я не представляла вас вовсе. — Кошка заурчала и потерлась о пальцы.
Оборотень или нет, но ласку она любила.
— Урлак. Хевдир здесь.
Надо же… а не похож… то есть не то чтобы я имела представление о том, как должен выглядеть хевдир, но… Наместник, опираясь на память Иоко, редко появлялся на людях. А если и случалось ему покидать лаковые стены своего дома, то путешествовал он в шелковом палантине, который несли крепкие мужчины. Паланкин окружала охрана с бамбуковыми палками и мечами.
Впереди шествовали барабанщики.
И мальчики с трещотками.
Человек с морской трубой, издававшей хриплый протяжный звук.
За паланкином на серых осликах, украшенных золотом щедро, что любимые наложницы Императора, следовали Советники и мудрецы, пара колдунов, целитель, писцы и законники… и, кажется, лично Наместника никто не видел, а кто говорил, что видел, описывал роскошь его одеяний…
Наряд на хевдире был не то чтобы бедный, скорее уж… обыкновенный?
Шелковая рубаха на шнурке и узкие штаны с черными нашлепками на коленях. Длинная кожанка, украшенная потрепанным шнуром, а еще парой вышитых на спине морских змеев.
— Иоко. — Я поднялась, и кошка, широко зевнув, потянулась за мною. Она потерлась о ноги и села, не сводя разноцветного взгляда с чужака.
Кошке он… нравился?
— Знаю.
— Чем могу помочь?
Он тронул темную гроздь листьев. Сделал глубокий вдох и произнес:
— Здесь… довольно мило.
— Нам тоже нравится…
Почему никто не предупредил меня о приходе гостя? Не сочли нужным? Или… побоялись? Я прислушалась к дому. Тишина. Слегка поскрипывает, вздыхает, но притворяется нежилым.
— Мой человек рассказал мне о твоей задумке. Неплохо для женщины…
Какая снисходительность.
Впрочем, со снисходительностью я сталкивалась часто в той, в прошлой жизни. И с насмешками… и с попытками поставить меня на место, а место женщины в мужском мире — у ног победителя, и женщина-то должна быть красивой. Податливой. Восторженной. А еще благодарной, некапризной, умной, но не выпячивающей свой ум. Молчаливой. Нетребовательной. Список требований был огромен, как и раздражение, когда я отказывалась принимать на себя чужую роль.
— Но мне надо знать, что ты с этого получишь.
— А твой человек не сказал? — Я позволила себе толику недоверия.
— Сказал, но… не пойми меня превратно, женщина. Я забочусь о своих людях. Я не хочу, чтобы люди эти попали в… неприятную ситуацию.
— Какую?
У него нет причин доверять мне, как и у меня — доверять ему. Он кружит, приглядываясь к Иоко. Кого видит? Довольно молодую женщину в простом кимоно… слишком, пожалуй, свободную для местных женщин, слишком… иную?
Если так, плохо.
— Это ты мне скажи. — Урлак оскалился. — Обычно вы нас избегаете… а уж чтобы в доме привечать…
— Дома бывают разными… — Я провела ладонью по стене. — Что видишь ты в этом?
Молчание.
Мне высочайше позволено говорить. И теперь главное — не скатиться в оправдания.
— Этот дом стар. И беден. Когда-то здесь находилась мастерская моего отца, а теперь… теперь мы все доживаем свой срок.
— Доживать вам еще изрядно.
Он не скрывал насмешки. И еще легкого презрения, которое ранило тонкую душу Иоко. И это злило, в конце концов, я не звала его сюда.
Сам явился.
Спокойно.
Если переживать по каждому пустяку, этак и вправду заболеть недолго…
И вновь укол.
Вспышка темноты и, кажется, чей-то голос.
Упрек.
…заболеть недолго.
…недолго заболеть… болезнь… и отвар для успокоения… ты забыла, что должна принимать его… резковатая горечь, которая заставляет меня отставить кубок.
— С тобой все в порядке? — Меня тряхнули, вырывая из воспоминаний, и кошка рассерженно зашипела. В голосе ее мне послышалось предупреждение, и я подумала, что ныне же сама вынесу ей рыбьих потрохов, до которых кошка была большой охотницей.
А еще я никогда не видела ее хозяйки.
Впрочем, никого из соседей.
Даже старой Ницухито, которая частенько заглядывала к отцу пожаловаться на сыновей своих. Мне она приносила сладкую фасоль и рассказы о чудовищах, живущих в реке… куда она подевалась?
Тоже переехала?
Умерла?
Или просто не желает иметь ничего общего с отвержен ной, вот и прячется за забором? Если и так, то ее право.
— Да, в полном. — Я убрала руку, которая не спешила расставаться с моим плечом. И держал меня хевдир отнюдь не нежно.
От него пахло деревом и маслами, как от отца, когда он, позабыв о призвании, брался за иной, грубый инструмент. Матушка тогда становилась раздражительна, все повторяла, что он испортит себе руки и тогда мы всенепременно разоримся…
Какая малость, всего-то знакомый запах, и Иоко, бестолковая, готова проникнуться симпатией.
— Ты стала белой, женщина.
— Я не так давно оправилась от серьезной болезни, поэтому пока… случаются мгновения слабости. — Я вздохнула и сказала: — Оглянитесь… это старый дом, в котором живут никому не нужные женщины… и живут не слишком-то хорошо. Скоро зима, и в доме станет холодно…
— Вам нужны деньги.
Это было утверждением.
А глаза у него синие, неправдоподобно яркие, и эта синева завораживает, кружит голову… мой бывший умел смотреть проникновенно, казалось, с тайным смыслом…
Это не мое сердце застучало слишком уж быстро.
Иллюзия.
Опасно поддаваться иллюзиям.
— Нужны, — спокойно ответила я, отступая на шаг. Шага слишком мало, чтобы ощутить себя в безопасности, но, к сожалению, бежать — не самая лучшая стратегия. Этот из тех, кто побег посчитает вызовом и бросится в погоню, просто чтобы доказать себе, что способен догнать. — И не мне одной.
— И сколько вам хватит?
— Для чего?
Урлак нервно пожал плечами.
— Деньги вторичны. — Я сложила руки, скрывая дрожащие пальцы в рукавах. — Сколько бы вы ни дали мне, рано или поздно они закончатся. Мы платим за дом… пока платим. За еду. За топливо. За одежду…
…которая тоже рано или поздно обветшает.
А есть ведь еще и ребенок, сколько осталось до его появления? Четыре месяца? Три? Детям требуется уйма всего.
Целители, ибо, как показал опыт, одними настоями Мацухито мы не спасемся…
— И что же тебе нужно?
— Возможность зарабатывать эти деньги самим.