— Знаешь, он запретил продавать этот дом… будто чуял… перед смертью все говорил, что это твое место, что здесь ты будешь счастлива… глупец… но после того, как умрешь, я, возможно, сумею обойти волю этого ненормального… мой мальчик поможет. Я говорила тебе, что он уже девятый ранг получил? В его-то возрасте…
Подлог документов, стало быть…
А по закону за такое чиновникам рубили руки. И не могу сказать, что это слишком жестоко… с другой стороны, парень ничем не рискует. Родственников иных, способных раздуть скандал, у меня нет. Матушка — единственная законная наследница, да и дом перейдет ей во владение уже не от отца, но от меня… почти законно.
И гадко.
— Но ты не отвлекайся, дорогая…
Она удалилась.
Медленно и с достоинством.
Она устроилась на той же террасе и долго пространно рассуждала о красоте…
А я думала, удастся ли мне посадить эту тварь.
ГЛАВА 25
Исиго я нашла на той же террасе. Он сидел и рисовал на истоптанном снегу картинки.
Квадрат.
Треугольник.
Кривоватый круг, от которого змеями расползались кривые линии.
— Что это?
— Тебе не следовало вставать.
Пожалуй, но и лежать я не хотела. Гости покинули дом, и кошка, выбравшись из укрытия, вернулась под руку мою. Точнее, на руку, с которой она переползла на грудь, где и развалилась, громко, пространно мурлыча. И голос ее разбивал странное оцепенение, охватившее меня.
Я, кажется, только тогда и поняла, что лежала, уставившись в потолок.
Я бы, наверное, и не дышала, если бы могла просто взять и приказать телу. Или вот сердце… стучит, качает кровь… какой в этом смысл?
Куда все подевались?
Пес и тот исчез.
Ушел следом за хозяевами? Нехорошо… или безразлично? Кошачьи когти впились в кожу, и легкая эта боль пробудила меня окончательно.
Я села.
И встала.
И сумела добраться до двери, а потом до веранды…
— А он не просто колдун. — Исиго смотрел на меня снизу вверх, и сквозь нарисованную маску я видела его лицо. Такое юное и такое… напуганное. — Он действительно отмечен печатью Ёми.
А было так.
Некогда простирались благодатные земли, сотворен ные прекрасной Идзанами, дабы порадовать супруга своего. И омывали их щедро воды великих морей. Приносили они рыбу и зеленые водоросли, которыми и питалось все живое.
Висело на небе солнце, любуясь миром.
И водили хороводы молодые волны…
Появлялись из них и утробы Идзанами боги. А среди них один, чья сила была сродни огню. Опалило новорожденное божество Идзанами, и так сильно, что распалось ее тело, выпустило душу. Камнем рухнула она с радужного моста и, пронзив волны, пробила и твердь. Заплакала тогда земля желтыми слезами и родила проклятый источник, от которого и родилась вся тьма, что только есть в мире. А из первой слезы появился Ёми. Был он настолько уродлив, что солнце, лишь взглянув на него, в ужасе спряталось.
Так появилась ночь.
Идзанаки, супруг Идзанами, взял на руки огненного младенца и швырнул его в море, столь велико было горе его. Только огонь не погиб, но родил вулканы и еще нескольких драконов.
А море поднялось.
Выдохнуло пену.
И первым землетрясением урезало благословенные земли на треть…
Взъярились волны. Случилась буря, которая длилась столько дней, что и самый великий мудрец не сумел бы сосчитать. Тьма поднялась над миром, и пламя сражалось с водой, порождая новых и новых чудовищ. Горько плакал о погибшей красавице Идзанаки, и из каждой слезинки его рождались создания, порой ужасные, когда душу бога переполнял гнев, порой прекрасные, когда сменялся он пресветлой печалью. И твари эти заселяли сушу. А ее становилось все меньше.
Но ни одно горе не длится вечно.
И улеглись волны, а пламя, преобразившись, скрылось в жерлах вулканов. Утешился огненный бог Кагуцути, повстречав свою половинку средь сотворенных отцом его существ. Была она ликом ужасна, но голосом обладала волшебным. И когда пела она колыбельную, море утихало, а луна-Цукиёми спускалась ниже.
Не раз и не два звал он певунью к себе на небеса, обещая сделать женой, но всякий раз отказывалась она. Мол, холодно в небесных чертогах луны, неуютно, то ли дело кипящая кровь земли, в которой водятся красноглазые рыбины…
Но речь не о том.
Не смирился со смертью супруги Идзанаки. Спустился он с небес, и земля содрогнулась, но выдержала вес божествен ной сути. А он же, раздвинув руками волны, отыскал дыру, в которую упала прекраснейшая Идзанами.
И был первым, кто увидел царство Ёми.
Велико оно.
Семь ледяных полей.
Семь огненных.
Река с водами железными. И горы костяные, полные чудовищ. Кто только не обретался в них, скрываясь от солнечного злого ока. И все твари кинулись на Идзанаки, но недаром он был создателем. Стоило поднять руку и сказать слово, как замерли они.
И лишь одно существо, чье уродство заставляло Идзанаки кривиться, осталось неподвластно божественной силе.
— Кто ты? — спросил бог-создатель.
— Я есть хозяин этого мира, — отвечал ему Ёми. — Владетель теней и желтого источника, который лежит вовне.
— Я пришел за своей супругой, прекрасной Идзанами, которую ждут наверху. Я слепил ей новое тело, из белого морского песка и глины, я перевязал его тонкими водорослями, а волосы сотворил из лунного света. Она станет еще более красива, чем была прежде… отдай мне ее.
— А что дашь мне взамен?
Разгневался Идзанаки, которому никто из богов не смел перечить, замахнулся он громовым копьем, но ни звука не раздалось в мертвом царстве. Здесь, где соткано было все из тени и пронизано силой желтого источника, и он, всесильный, лишился силы своей.
Почти.
— Чего ты хочешь? — спросил он, оглядев окружающую его тьму.
Огонь.
Лед.
Чудовища. Как в месте этом отыскать ту, которая дороже самого созданного мира?
— Женщину, — сказал Ёми. — Такую, чтобы приняла меня…
Тогда схватил Идзанаки бога подземного мира за длинные волосы его, дернул и оторвал голову. Тряхнул ее, плюнул и произнес свое слово, которое было преисполнено гнева. И по нему выросло у головы новое тело, а у тела — голова…
Так у Ёми появилась и сестра, и супруга. Она была столь отвратительна с виду, что живые, случись им узреть истинное ее обличье, теряли разум. Однако в глазах Ёми не было существа прекрасней, да и она, глядя на брата и мужа, полагала, что только он истинно красив.
И лишь оба старались не смотреться в зеркала.
Благо в подземном мире зеркалам неоткуда взяться.
Но речь вновь же не о том. По воле Ёми оказался Идзанаки в чертогах светлых. Сияли стены. И сквозь потолок видно было небо с солнцем, луной и хороводом звезд. Накрыты были столы. И сидела на алой циновке Идзанами, юная, как в первый день своего сотворения.
— Здравствуй, — сказала она, протянув мужу рисовый колобок. — Зря ты пришел. Душу мою опалил яд желтого источника, и теперь нет мне хода наверх…
Но Идзанаки не услышал.
Он стал умолять жену, просить вернуться, ибо нет наверху мира и покоя. Море и огонь, ветер и земля, и все живое, лишенное материнского взгляда, норовит выйти из-под родительской руки.
И он одинок.
И все сущее…
Слушала мужа Идзанами и подносила ему то одно, то другое лакомство. Однако ничего не пробовал Идзанаки. Отказался он и от белого чая, и от напитка, сделанного из вяленых листьев дерева-хофу, плоды которого преумножают силу и очищают разум.
Не мог он есть и пить, пока любимая жена не ответит…
Тогда сказала она, что согласна вернуться, но нужно ей забрать свои любимые заколки, ибо без них никак не возможно привязать душу к новому телу. Велела Идзанами супругу ждать ее, а сама удалилась. И не было ее столь долго, что устал Идзанаки ждать.
Нетерпелив он был всегда.
И решился войти в покои, куда вход ему был заказан. Увидел он постель, а в постели — тело Идзанами, но попорченное и гнилое. Копошились в нем белые черви, и мухи толстым слоем покрывали лицо. А в раздутом лопнувшем животе среди скользких кишок лежал камень. Некогда белый, он потемнел и покрылся толстым слоем слизи.
В ужасе закричал Идзанаки.
И бросился прочь.
Не решился вытащить он душу жены из гниющего тела. И столь велик был страх его, что произнес он слова, отрекаясь от жены и разрывая брак. Слышали их и Ёми, и все жители подземного царства, и сама Идзанами, до того верившая в любовь мужа…
Ах, если бы сумел преодолеть он отвращение…
Гнев поднял несчастную со смертного одра. Отправила она в погоню за Идзанаки восемь ужасных женщин страны Ёми. И лишь чудом спасся он, закрыв за собой дверь в подземное царство. Но успела крикнуть Идзанами, что пусть до небесных врат ей не дотянуться, но земля отныне в ее власти. И будет она убивать по тысяче людей… так в мир пришла смерть.
А с ней получили право выглядывать и тени Ёми.
Исиго не притронулся к чаю, но протянул мне шелковую салфетку. Стоило прикоснуться к ней, и рассыпалась она прахом. Заскрипело мое дерево, и пес тихонько заскулил, утешая: мол, в смерти нет ничего ужасного.
Спасибо.
Жизнь все-таки куда милее.
— С тех пор среди людей и появляются дети, отмеченные даром… большинство их, как я… многое можем, но мы не касаемся без нужды того мира. — Исиго старательно вытер пальцы. — И нас все равно боятся. Ты, странная женщина, нет, а вот остальные… неспроста. Иногда среди одаренных появляются особые, действительно отмеченные дыханием Ёми. Они видят больше других. И способны повелевать тенями. Они могут забрать чужую жизнь одним прикосновением. Или послать болезнь, справиться с которой не выйдет даже у целителей Императора… и будь ты сам хоть трижды одарен, не спасешься…
То есть мне впору озаботиться завещанием, дабы дом не перешел в матушкины руки?
— А еще они обладают способностью видеть саму жизнь…
— То есть, — я старалась говорить спокойно, — наш маскарад его не обманул?
Исиго ответил вздохом.