Там, где ранее была «Секция пропаганды и агитации», — новая секция «Независимая Россия». Мастаев двинулся было туда, да в это время открылась дверь «Общества «Знание»; Кныш, не то что серьезный, а очень злой, махнул рукой.
Не очень речистый Мастаев в этом здании совсем немел, а тут не сдержался:
— А-а-а, что за флаг?
— В том-то и дело — РСФСР. Хотят развалить державу — СССР! Поэтому и референдум, как решит народ.
— А-а-а протоколы готовы?
— Молодец, Мастаев, взрослеешь, — он прикрыл рот, мол, молчи, поманил за собой. Они спустились в какой-то светлый, сыроватый подвал, где было чисто, рабочая обстановка, даже телевизор и телефон, и тут Кныш сел, закурил, и не как прежде по-командирски чеканя, а полушепотом с хрипотцой:
— В том-то и дело, что протокол готов. Но мы должны, мы обязаны противостоять им; они нас хотят за гроши купить, подчинить себе.
— А-а-а кто «они»?
— Гм, — будто зубы заболели, скривилось лицо Кныша. — Твоя мать дала ответ. А более и я не знаю. К сожалению, я действительно «солдафон» — исполняю приказ. Но мы обязаны за свою родину бороться. На референдум выставлен некорректный вопрос: вы за сохранение Союза ССР — «да» или «нет». Пусть народ выскажется, нам нужен честный ответ. Так сказать, полная демократия. У матросов есть вопросы?
— Есть. А что записано в «итоговом» протоколе?
— Чеченцы — за развал страны, — Кныш в упор глянул на Мастаева, вновь закурил и после долгой паузы: — Я думаю, что, по логике, после депортации об ином и гадать не надо. Но в то же время вас, чеченцев, понять нелегко, в Афгане я вашего брата повидал — молодцы!.. Хе-хе, но и «логике» — вы не поддаетесь, так что давай вольный эксперимент, посмотрим как есть, по правде. Рискнем демократией.
— Еще вопрос, — осмелел Мастаев. — Почему именно я?
— Ну, твоя мать сказала «честный», «порядочный». Ха-ха-ха, ну, не обижайся. Просто тебе как истинному пролетарию нечего терять, кроме своих цепей.
— Так я уже не рабочий — инженер.
— А это пожизненный диагноз.
Мастаев от этого приговора огорчился, уже уходил, но в дверях замялся:
— Еще вопрос. З-з-значит, я по жизни буду бедным? Всегда?
— Из искры возгорится пламя! — выдал Кныш ленинский лозунг.
Через месяц в «Общество «Знание» Мастаев Ваха принес «итоговый протокол» голосования на референдуме; жители Чечено-Ингушетии почти единогласно проголосовали «за сохранение СССР».
— Вот это да! Вот это чеченцы! Я ведь говорил, что вы вне логики, и Афган это подтвердил — ни одного предательства, даже намека на трусость и измену. Публикуй, срочно в газету. Мы победили, мы отстояли страну! А ты, Мастаев, получишь коммунистическое поощрение.
Это поощрение выразилось в том, что Ваху наградили Почетной грамотой и повысили на работе. Начальник его отдела, который по старинке не только противостоял всякой автоматизации производства, но и просто видеть не мог компьютеры, вышел на пенсию, и теперь Мастаеву предстояло компьютеризировать все производство. Однако из Москвы прибыла часть оборудования, а комплектующие так и не поступают; вместо этого какие-то непонятные телеграммы: «пока не определится статус республики, финансирование и поддержка из центра приостановлены». О каком «статусе» твердят из столицы, Мастаев понять не может, он даже не обратил внимания, что республиканская газета опубликовала «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской Республики».
Вахе не до «суверенитета», зарплата его и матери — сущие копейки, а цены на все, прежде всего на продовольствие, с каждым днем растут. Он уже подумывал все бросить и вновь уехать к деду, в родной Макажой, там хоть подсобное хозяйство выручит. И уже, вопреки просьбе Самохвалова, написал заявление на увольнение (ведь он должен на что-то жить), как в типографию поступило распоряжение: «журналиста республиканской газеты «Грозненский рабочий» Мастаева В. Г. командировать в г. Москву на курсы повышения квалификации. Все расходы под гарантией государства».
— Я-я-я не журналист, — удивился Мастаев.
— Значит, станешь, — доволен Самохвалов.
— У меня и денег на билет нет.
— О, гарантия государства. Правда, какого государства — непонятно, какая-то идет буза. Но ты не расстраивайся, твое дело под контролем.
Так оно и было. Дома ждало извещение явиться в Дом политпросвещения. В «Обществе «Знание», где еще красовалась советско-ленинская символика, угрюмый, весьма не похожий на себя молчаливый Кныш вручил ему проездной билет в плацкартный вагон и немного командировочных.
— Теперь пошли туда, — они перешли через просторное фойе в новую секцию «Независимая Россия», здесь новая мебель, кондиционер, доселе незнакомый флаг — триколор.
— О, символ французской революции! — решил показать свои знания Мастаев.
— Все перевернуто — флаг царской России. На, — Кныш протянул еще какие-то бумаги.
— А это что? — удивился Мастаев.
— Тоже твое обучение проплачивают другие, так сказать, пророссийские спонсоры. Хм, богатенькие дяди: авиабилет — бизнес-класс, ну и куча денег.
— А-а это куда? — в другой руке Мастаева працкарта с верхним боковым местом.
— Выбирай! — сух голос Кныша. — А я солдат, присягал СССР и чту Устав СССР. И не понимаю, что значит «Независимая Россия»? От кого она зависит?! Мое место определено навсегда! — он стал спускаться по ковровой дорожке лестницы.
С документами в обеих руках Мастаев плелся вслед и, попав в «Общество «Знание», он лишь теперь ощутил, какой здесь спертый, «бумажный» воздух, поблекшие, запыленные портреты вождей коммунизма, обшарпанный паркет и затхлая атмосфера.
— А-а как мне быть? — Мастаев с недоумением смотрит то на одну, то на другую руку.
— По совести — как рабочий; тогда — поездом, двое суток парься. По уму — как журналист — два часа комфорта. Выбирай, — Кныш закурил и очень печально: — Кстати, я тоже туда же вызван.
— А вы на чем?
— Срочно вызывают, — Кныш тяжело вздохнул. — Полечу.
С первой же минуты, как Мастаев приземлился в Москве, он понял, что сделал правильный выбор. Во-первых, совесть чиста и ум есть, потому что над аэропортом по-прежнему портреты классиков марксизма-ленинизма и лозунг «Слава КПСС». А во-вторых, от аэропорта Внуково до Академии общественных наук при ЦК КПСС всего десять минут езды и прямо в холле видно, что это за заведение — огромный плакат: «В немногих словах заслуги Маркса и Энгельса перед рабочим классом можно выразить так: они научили рабочий класс самопознанию и на место мечтаний поставили науку» (Ленин).[36]
С первого дня Мастаеву, впрочем, как и всем остальным, а их более сотни слушателей со всех концов страны, предоставлены великолепные условия в общежитии и не очень напряженный график занятий.
С первого занятия Мастаев приятно удивлен: от Чечено-Ингушетии больше всего слушателей. Кроме него, сам руководитель республики, еще какой-то генерал и даже сам Кныш. Правда, познакомиться, тем более поговорить с уважаемыми земляками, Вахе никак не удается: эти важные люди появляются лишь на некоторых занятиях и их места где-то на галерке в самом конце, и появляются они позже всех, раньше всех занятия покидают, и после — их даже в коридоре не видно, словно по потайным путям они приходят и уходят.
Места слушателей строго определены. У Мастаева — первый ряд, и он считает, что ему повезло: рядом с ним всегда жизнерадостная комсомолка Галина Деревяко из Липецкой области.
Деревяко на вид обыкновенная провинциальная девушка с веснушчатым лицом, вздернутым носиком и крупными губами. Как за партой рядом, так и в общежитии они живут по соседству с Мастаевым, и по вечерам Галина заходит к Вахе, рассказывает, что всю жизнь (а она у нее не долгая, даже короче, чем у Вахи) мечтала из своей глухой деревни перебраться в райцентр, потом в областной, а теперь сверхмечта — в столице! — ЦК КПСС! Как ей повезло, простой секретарше: заболел шеф и она напросилась, все, что надо было, исполнила, и обратно в «эту дыру» — ни за что! Это ее шанс, мечта всей жизни!
Ваха думал, что с его ПТУ и незаконченным заочным образованием он будет самым отстающим: ведь курсы при ЦК КПСС. А, оказывается, приехавшие из Средней Азии и по-русски плохо говорят, а Деревяко заливается как соловей — просто оратор. И не зря она была секретарем комсомольской организации колхоза, следом рост — секретарь у председателя профкома металлургического комбината. И как сама Галина рассказывает, этот профсоюзный работник, ее односельчанин, приехал к старикам в деревню порыбачить, ягодки и грибочки пособирать. Да откуда ему помнить грибные поляны да рыбные заводи — это Галина с комсомольским задором все ему показала, помогла и такой она оказалась полезной, что односельчанин ее в город забрал. И у нее кроме средней сельской школы никакого образования нет, а вот сразу на курсы в Москву, да еще при ЦК КПСС. И все, даже взрослые дяди, даже кандидаты наук здесь тушуются, комплексуют, а Деревяко хоть бы хны: на любой вопрос она тянет вверх руку и несет такую ахинею, что вначале все от нее были в шоке, а потом поняли — компанейская дивчина, никогда не унывает, в танцах первая, частушки знает, если надо выпьет, тем более на брудершафт, и поэтому опытные педагоги, чтобы изредка дать разрядку во время лекции, спросят что-либо у Деревяко, и она такой комсомольско-колхозный откровенный ответ даст, что порой от хохота стекла в зале звенят.
Однако это — редкие моменты, а в основном, обучение очень интенсивное, ведь здесь преподают по-ленински архиважные предметы, такие как «История КПСС», «Марксистско-ленинская философия», «Политическая экономия» и далее по специальностям. Мастаев дополнительно изучает «Советскую журналистику», и по этой дисциплине нужно конспектировать труды вождя и заучивать наизусть его великие слова: «Буржуазия понимала под свободой печати свободу издания газет богатыми, захват прессы капиталистами, на деле приводивший повсюду во всех странах, не исключая и наиболее свободных, к продажности прессы».