ружественной обстановке пьют чай, прямой эфир:
— Я горда и для меня великая честь быть замужем за чеченцем, — говорит Деревяко.
— Я испытываю те же чувства по отношению к русскому народу, — любезен генерал.
— Так выпьем же за вечную дружбу между Россией и Чечней.
— Стоп, стоп, что вы несете! — закадровый полушепот, — СССР еще не распался, — вот теперь этот голос напоминает голос Кныша.
А слышавшему это в чуланчике по телевизору Вахе стало страшно, даже не по себе: как это «СССР еще не распался?» Что они говорят? Такое не только говорить, слушать, даже думать не смей — посадят, сгноят, расстреляют или, как принято в СССР, репрессируют. Да и как такая держава, империя, что от океана до океана, распадется?!
От этих мыслей Мастаеву стало не только страшно, даже холодно, словно он уже в тюрьме. Он вскочил, выключил телевизор. Мрак. Тишина. Только дождь на улице, мирный храп матери на кухне, пульс в его ушах и такой же ход часов дают знать, что он еще на свободе. И, может, его мать об этом не знает, а он прилично классиков марксизма-ленинизма перечитал и помнит, что дед Нажа говорил: «Время или времена не меняются, законы общества и природы не меняются — они как Бог их нам послал, а меняются только люди». И неужели эти коммунисты вдруг стали либералами, демократами, верующими? Нет!.. Это проделки Кныша. Именно на его приемник послали эту передачу, и они, как всегда, уже знают, что он эту антигосударственную речь слушал, поздно телевизор выключил. Вот-вот за ним придут, в дверь постучат. От страха он вспомнил о потайном ходе Кныша в кладовке, даже заглянул туда: еще гуще мрак, спертая, пыльно-крысиная вонь. И если бы не стыд бросить мать, он туда бы полез, а так полез под одеяло с головой, ожидая, — вот-вот за ним придут, а вскочил от телефонного звонка:
— Мастаев? Срочно в Дом политпроса.
— Утром буду.
— Объявлено военное положение. Не подчинишься, знаешь, что будет, гвардии сержант?
— Знаю. Репрессия.
— Бегом! Засекаем, пять минут.
Ваха вновь попал в «Общество независимых» («анархистов»). Тут людей поменьше, и их президент-генерал попросил спешно убраться, а Мастаев сразу же определил: здесь был Кныш. Генерал курящих не любит, да, видимо, Кнышу запретить не может: только Кныш так усердно сминает в пепельнице окурки, а потом окурком же эту пепельницу с краев очищает, образуя в центре бугорок.
— За всю историю Чечни впервые из Москвы добрые вести, — сообщил генерал Мастаеву.
— Нам дали независимость! — ляпнул Ваха.
— Гм, — кашлянул генерал, — этого мы добились в день, когда я народу присягал, — он продемонстрировал свою офицерскую осанку, мельком глянув на себя в зеркало.
— А новость в чем? — вернул генерала в реальность Мастаев.
— А. Нам обещают оружие. Много оружия.
— Даже подлодки и корабли?
— Но-но-но! — как Кныш сказал генерал. — Это военная тайна, — заложив руки за спину, он прошелся по кабинету, о чем-то размышляя, и вдруг победно воскликнул: — Я такой залп устрою — весь мир содрогнется, будет обо мне говорить.
— Да, в день вашей присяги столько стреляли.
— Хм, это цветочки.
— А нельзя без «цветочков», то есть залпа?
— Что? Где ты видел, чтобы свободу без борьбы и войны добывали? Салага! На, — он небрежно кинул какую-то папку перед Мастаевым. — Мои первые указы, чтобы утром все «твою» газету «Свобода» читали.
— Она уже готова? Напечатана в Москве?
— Да, — важно сказал президент-генерал и вновь мечтательно уставился в потолок, говоря: — Я ныне властвую не только в Грозном, но вскоре буду и в Москве.
Мастаев развернул добротно изданную газету «Свобода». На первой полосе огромный красочный портрет генерала-президента в форме летчика. И тут же первые указы.
Президента Чеченской Республики «О государственном суверенитете Чеченской Республики» ноябрь 1991 г. № 1 г. Грозный.
Руководствуясь декларацией о государственном суверенитете и волеизъявлении граждан ЧР, объявить о государственном суверенитете Чеченской Республики с 01.11.1991 г.
— Дэла,[104] — произнес Мастаев. — Что это за указ? У нас ведь не было никакого волеизъявления граждан, никакого референдума, чтобы провозглашать суверенитет.
— Но-но-но! — погрозил пальцем генерал. — Разве ты против? И кто из чеченцев против?
— Надо спросить, — удивлен Ваха. — Да и не одни ведь чеченцы в республике живут?
— Товарищ сержант! — это генеральский тон. — Если командир будет каждый вопрос обсуждать с боевым составом, то что получится?
— Но мы ведь не состав, тем более боевой. Мы общество.
— Какое общество?! — генерал потрогал свои усы. — Чеченцы — воины. И положение у нас военное. Читай мой второй указ.
Президента Чеченской Республики «О государственном суверенитете Чеченской Республики» ноябрь 1991 г. № 2 г. Грозный.
В связи с объявлением Москвой ЧП, что является политической провокацией и государственным терроризмом в отношении суверенной Республики НОХЧИЧОЪ:
— Ввести в структуру государственной власти:
Военное министерство.
Всем воинским формированиям, независимо от порядка подчиненности, перейти в безоговорочное и полное мое подчинение.
— На всей территории республики отменить ЧП и объявить военное положение.
— Незаконно назначенному Москвой главе администрации и его заместителю добровольно сложить свои полномочия до 12 часов следующего дня.
— Возобновить всеобщую мобилизацию.
— Обращаюсь ко всем мусульманам, проживающим в Москве, превратить Москву в зону «БЕДСТВИЯ» во имя нашей общей свободы от куфра.[105]
— Теперь, сержант, ты ознакомлен с указом: время военное, а шуток на фронте нет. Сам знаешь, ослушание — что?
— Расстрел?
— Ну, зачем так грубо, просто некая репрессия.
— Э-э, — стал заикаться Мастаев. — А-а можно спросить?
— Можно тетку за титьку. А в армии — разрешите спросить. Что?
— Я, конечно, не юрист, — тихо начал Мастаев. — Однако даже по логике в преамбуле вашего указа явная неточность: нет в конституции и нигде в документах Республики Нохчичоъ.
— Ну и что?
— Значит нет и государственного терроризма и провокации.
— Но-но-но, ты мне мозги не пудри, сержант. Указ во имя нашей свободы, и нечего к словечкам придираться.
— Да, насчет «словечек»: а что такое «куфра»?
— Что? — генерал бесцеремонно выхватил у сержанта «Свободу». — Куфра. А что это значит? Болваны. А в целом твоя газета ничего, — генерал с удовольствием смотрел на свой портрет.
— Я к этому отношения не имею.
— Как не имеешь? Посмотри.
Мастаев раскрыл газету и обомлел: это и есть конспект его дипломной работы, написанной в Академии общественных наук при ЦК КПСС. Только кто-то этот конспект адаптировал под местные условия: «Указы — Письма — Распоряжения».
1) «Изо всех сил убеждаю товарищей горцев, — теперь все висит на волоске, что теперь стоят вопросы, которые не совещаниями, не съездами, а исключительно борьбой вооруженных чеченцев. Надо во что бы то ни стало сегодня ночью арестовать все правительство партократов. Надо добить его. Промедление смерти подобно».
2) «Дело, за которое веками боролся чеченский народ, свершилось! Немедленное объявление независимости и суверенитета, отмена госсобственности на землю, национальный (рабочий) контроль над производством, создание чеченского правительства — это дело обеспечено.
Да здравствует революция горцев Кавказа!»
3) Предъявитель сего, тов. Мастаев В. Г., является представителем Военно-революционного комитета и пользуется правом реквизиции всех предметов, необходимых для нужд армии и газеты «Свобода». Президент-генерал.
4) Есть ли бумажка от меня, чтобы спирт, коньяк и вино не выпивать и не выливать (мы создаем исламское государство), а тотчас продать в Россию. Споим русских! Президент-генерал.
5) Вся власть у нас. Подтверждения и выборы не нужны. Ваше отрешение одного и назначение другого есть Закон. Президент генерал.
6) В целях стабилизации общественно-политической обстановки в республике немедленно выпустить из тюрьмы всех арестованных.
7) Аресты имеют исключительно большую важность, должны быть произведены с большей энергией.
8) Властвуют не те, кто выбирают и голосуют, а те, кто правят (гл. редактор Мастаев В. Г.).
— Это не мои слова, — вымученно вымолвил Ваха. — Это цитаты Ленина и Сталина.
— Хм, еще бы, — согласился генерал. — Будут тебя цитировать.
— И еще, если позволите, товарищ президент, — генерал лишь кивнул, — у Ленина написано «выпустить из тюрьмы арестованных по политическим делам», а не всех подряд.
— Правильно, — дернулись усы генерала. — Мы всех выпустим, а политических посадим. Хе-хе-хе! — он посмотрел на часы. — О, как поздно. И я устал. Завтра столько дел. Пойду покемарю в соседней комнате, а ты, сержант, за дежурного. Приказ понял?
— Да.
— Не «да», а так точно.
— Дик ду,[106] — перейдя на чеченский, несколько огорошил генерала Мастаев и, пользуясь моментом, что было на уме, спросил по-русски: — Простите, а вы коммунист?
Наступила долгая, долгая пауза. Генерал даже сделал шаг назад, ткнул пальцем в стол, как бы подтверждая.
— Глупый вопрос. Не коммунист не может быть генералом. Понял? А ты, я знаю, в партию не был принят. Оттого вечно будешь сержантом. Хе-хе-хе, — его лицо как-то расплылось. — Ничего, будешь верно служить, до капитана и без партстажа я тебя возведу.
— Спасибо, вы так щедры. Сразу видно, что вы свой, земляк, а они, — Ваха указал пальцем в потолок, — русские, ни в партию, ни выше сержанта меня не пустили бы.