Пчелки деда Нажи на него обиделись, мол, давно он их не посещал, слегка покусали. А мед, уже свежий, сочный, словно в капле этого нектара весь аромат и вкус вселенной! А как рой пахнет! Вот пример, вот чистота помыслов, все в труде, все поровну, все равны. Не отсюда ли выросли утопии ленинизма? У людей психология не та, не боятся они греха, значит, не верят в вечность и бесконечность. Говорят, что всему есть конец, то есть драма, трагедия жизни!
А вот Ваха. Как он чудно с пчелками спал. И они его вместе с лучами горного солнца разбудили. Остался бы он здесь, вновь бы дом свой здесь отстроил, пасеку бы расширил. Однако видит он вокруг фортепьяно темные иссохшие пятна — следы его крови. Вновь варвары-драконы прилетят, окончательно инструмент Марии разобьют, пчелок уничтожат. И вновь, хоть и нельзя древний миф с современностью сравнивать, да аналогии ведь налицо, и, как в «легенде о Гильгемеше», должен Ваха понять команду «Дом проблем», значит, необходимо провести видимость выборов, мол, выбирает народ лучшего из лучших, ведь современные правители не средневековые деспоты и тираны, они легитимно избраны обществом, и тогда будь добр его волю и законы исполняй. Словом, в России на носу выборы президента, нужен местный бог и царь. Без свободных выборов в воюющей Чечне, выборы и во всей России будут признаны недействительными. Понимает Мастаев, что от Кнышева не спрятаться — следят, найдут, и лучше самому — подобру-поздорову.
По пути в Грозный, пробираясь лесными тропами, решил наведаться в свой отряд. Соскучился он по соратникам, и хочет он поделиться своим опытом, так и сказал:
— Бросайте оружие, это бесполезное, даже вредное дело. Нам война не нужна, война — всегда зло. Нам нужна борьба. И борьба эта — в знаниях. Кто более познает мир — только тот герой.
— Мы все знаем. Ты якшаешься с русскими и евреями. Ты трус и предатель. Убирайся, пока мы тебя не убили.
— Жизнь и смерть — не в ваших руках. На все воля Божья. А что касаемо русских и евреев, то и среди вас и русские, и семиты-арабы, и турки и прочие-прочие, вроде свершающие газават.
— Да, мы за истинную веру. Мы очистим весь мир от ереси!
— Вместо того чтобы очистить свое собственное сердце, фанатик пытается очистить мир. Но-но-но, — Мастаев отшвырнул от себя бородатого юнца. — Это я тебе из чеченского сказания процитировал. Ну а если хочешь достойно воевать, вон дракон-вертолет — сбей его. Эй-эй, хе-хе, а ты под куст. Герой — наш современник!
Более Ваха ни от кого не прятался и ничего не боялся, он знал, что впредь надо проявлять мудрость, то есть терпение ко всему, и тогда барьеры сопротивления будут разбиваться. А он на время, это время войны — время инициаций и метаморфоз, должен отречься от своего достоинства, добродетели, красоты и жизни подчиниться и покориться абсолютно невыносимому, зная, что он и его противоположность, кто бы он ни был, не разнородность, а есть одна плоть — те же грешные люди. И впереди целая жизнь, страна, полная испытаний, и он в начале долгого и действительно опасного пути озарений и завоеваний. И по пути он должен будет убить дракона, отрубать головы гидры многоголовой, побывать в чреве кита, в подземном царстве, да и мало ли чего. И на этом пути будет много сомнительных побед, преходящих наитий и потрясающих картин поистине чудесной планеты Земля.
Согласно большевистско-ленинской теории и практике демократического централизма, меньшинство всегда должно подчиниться большинству. В этом отношении Мастаев Ваха не только в меньшинстве, он почти в одиночестве. И мало того, он где-то оппортунист-троцкист. В общем, в глазах многих — шпион. Трудно бы ему пришлось, если бы не знания, которые он в жизни приобрел. Уже зрелый человек, пошел четвертый десяток, Ваха с присущей ему пытливостью и данной природой памятью смог не только со многим ознакомиться, а, главное, проанализировать, сравнить, действовать. И если бы он остановился в своем развитии на классовой теории большевистского заговора, то так бы и остался в этом мире, где надо жить здесь и сейчас, и иного нет, где побеждает сильнейший, и есть буржуй и пролетарий, или член бюро обкома-райкома и рабочий-колхозник, то есть в некоем смысле хозяин и раб! Однако Ваха вернулся к истокам народной мудрости, к тому, что человечество выработало за тысячелетия и что должно быть, пока человечество есть, — это герой, который не соблазнится мирскими утехами, который бросится в пропасть, зная, что нет конца, есть вечность! Который является не защитником сущего, а борцом за грядущее.
Герой — он всегда появляется из безвестности, он несет в себе импульс жизни, энергию будущего. Но его враг велик и прославлен на тропе власти; он враг, дракон, тиран, потому что использует преимущества своего положения. И его деспотизм не в том, что он удерживает прошлое, а потому что задерживает развитие, порабощает в этом людей.
Кажется, что сила тирана непоколебима. И он себя считает настолько великим, что все-все его собственность и иного не может быть. Из-за этого он горд. И в этой гордыне его погибель, ибо тиран в конце концов оказывается в роли шута, ошибочно принимающего тень за сущность; быть одураченным — его рок. И даже самая великая фигура истории существует для того, чтобы быть разбитой, разрубленной на куски, которые не собрать.
Ибо страшный тиран — защитник чудовища-факта. А жизнь должна идти вперед, и безвестный герой — борец созидания.
Все структуры власти сосредоточены в Доме политического просвещения. Вокруг всего здания усиленная охрана, птичка не пролетит. Это охрана не оттого, что боятся мифического героя Ваху Мастаева или десятка тысяч таких, как Мастаев. Просто знают, что противоположности не разнородны, есть одна плоть, а более боятся себе подобных, боятся продажности, предательства, трусости, коварства. Потому что все выходцы из СССР, все в школе изучали, что бывают войны «справедливые» и «не справедливые». Например, Великая Отечественная война — справедливая, и спору ни у кого нет. А вот афганская кампания по исполнению какого-то интернационального долга — уже осуждена как авантюра. И если в Афгане ни за что погибло, по официальной версии, около тринадцати тысяч советских воинов, то в Чечне за эту войну «по наведению конституционного порядка» уже погибло на порядок больше. Однако официальной статистики нет. В целом результат достигнут, по крайней мере и на всей территории Чеченской Республики должны пройти выборы президента Российской Федерации. И по этому вопросу в Доме политпросвещения в Обществе «Знание» под председательством советника президента России Кнышева проходит совещание в преддверии выборов.
В иное время Мастаев Ваха, как бессменный председатель избиркома, удивился бы составу присутствующих, здесь почти все: и русские, и чеченцы (одного лишь погибшего президента-генерала нет); оказывается, объявлен мораторий на военные действия, вроде идут переговоры; якобы разум возобладал. Да все знают, хотя они вчера, а может, и завтра будут в разных окопах, — главнокомандующий у них один. А Ваха добавит — плоть одна, предпочитает доллар.
Именно доллары, пачки долларов, получили все, по списку, даже расписались в получении. Только Мастаев не удостоился этой чести, зато его одного председатель попросил остаться:
— Что-то мне не нравится твое поведение в последнее время, Ваха Ганаевич, — как-то уж больно официально ведет себя Кнышев, нет и намека на прошлое, порою панибратское, отношение. — По-моему, у тебя с контузией последние мозги отшибло.
— Война и души вышибает.
Искоса, с нескрываемым презрением Кнышев осмотрел Мастаева:
— Да, помню, как я тебя рабочим пареньком, в одних драных штанах сюда пригласил.
— И я вас помню, в рваной тельняшке, как с утра мы вместе вокруг «Образцового дома» окурки собирали.
— Что ты хочешь сказать?
— Плоть одна.
— За мать мстишь? И много наших убил?
— Тут только наши. А «ваши» те, что расписались, наверное, думают, что под вашей «крышей», что вы, как боги, их и себя сохраните.
— Молчи! — Кнышев подошел к шкафу, достал бутылку коньяка, рюмку. Выпил одну, две. Потом, закурив, сел в кресло, и чуть подобревшим голосом: — Выпьешь?.. Надо достойно провести выборы президента России.
— «Итоговый протокол», небось, готов?
— Хм, — ухмыльнулся Кнышев. — Протокол, конечно, готов. Но мы должны обеспечить хотя бы видимость явки избирателей. Будут наблюдатели из Европы, всякие корреспонденты.
— И как вы эту «явку» обеспечите?
— Не «вы», а мы вместе, — вскипел Кнышев. — Сам сказал «одна плоть». Вот и думай. А жить будешь здесь, со мной.
— Боитесь, что убегу?
— Куда ты и кто другой убежите? Все под контролем. А ты организовывай выборы. Надо выманить народ к урнам из подвалов.
— Так это ваши бомбы их в подвалы загнали.
— Мастаев, замолчи! Явку не обеспечишь.
— И что будет?
— А ты осмелел.
— А вы ожидали иные всходы бомбежки?
— Гм, — забегали желваки на лице Кнышева. — И все же я верю в твое благоразумие. Спи здесь. Я в соседней комнате.
Не только Мастаев, но и сам советник были здесь под своеобразным домашним арестом. И если Ваха как-то по-своему, с некоторой игривостью относился к этой ситуации, то Митрофан Аполлонович, по мере приближения выборов, все больше нервничал, даже злился. Он постоянно куда-то звонил, говорил и на английском, и на арабском, и на русском с какими-то важными людьми, разговор, даже если говорил по-русски, был Мастаеву непонятен. Однако чувствовалось одно — политика, значит большие деньги, а Кнышев все время под нос бубнит ПСС Ленина:
— Все собрания переполнены, и кто говорит всех резче, тот становится героем дня. Война идей революции, война в печати, война от имени всех со всеми. А от социалистической революции они отрекаются под тем предлогом, что нам «пока» не надо «просто-таки» организоваться для участия в «предстоящем конституционном обновлении России»!.. Какой это том, Мастаев?
— Боюсь, Митрофан Аполлонович, что этот диамат