[162] И когда приходит день победы нашей смерти, она неминуемо настигает нас. И мы ничего не можем сделать, кроме как пророк Иса[163] принять распятие и воскреснуть, быть расчлененным, а затем возродиться. Именно поэтому, желая перемен в жизни, в обществе, как в своей душе, Мастаев вновь написал на «Образцовом доме» «Дом проблем». И, примерно зная, что тот, кто это раньше сам писал, теперь сам же стирает, он сел, не как герой, да как охотник в ночную засаду, в кустах перед домом во дворе.
Летняя ночь недолгая. И все равно высидеть в кустах было бы нелегко: нормального человека в нормальных условиях клонило бы ко сну. Да в том-то и дело, что каким бы ни был Мастаев, да условия в Грозном далеко не нормальные — столица войны. То там бабахнет, то там пальнут. Собаки лают, где-то тень прошмыгнет, рядом крыса принюхалась. Как и ночной лес, не спит прифронтовой город. И уже забрезжило утро, едва-едва заря, а с нею прохладный, свежий ветерок, и обильная роса словно очищает весь этот грязный мир. Это время суток, когда ночь расходилась с днем, когда мир должен был вновь пробудиться, ожить, улыбнуться, он ощущал с необъяснимым трепетом, потому что в этот ранний час каждый день, сколько он жил и помнил, вставала его бедная, как все матери, добрая мать, чтобы убрать, а значит, украсить для людей эту улицу и двор, и все это за копейки, чтобы вырастить и на ноги поставить сына. Тут никакая мифология и бессмертность души не помогут. Воспоминания о матери щемящей тоской охватывают душу и сознание Вахи. У него слезились глаза, и он даже не обратил внимания, как где-то рядом, сквозь густые утренние сумерки, закаркала ворона, и тут щелчок. Он встрепенулся — щелчок затвора. Действительно, как головы дракона, от торца «Образцового дома» отделилось полкорпуса бесшумной разведывательной БМП. От нее уже отделились несколько вооруженных теней.
«Неужели столько людей прибыло одно слово зачеркнуть?» — подумал о своем Мастаев. А у него на вооружении только кинжал и два рожка к автомату.
Нет, эти люди явно не чеченцы: действуют слаженно, по-военному четко. Один остался в торце, другой — у входа, четверо поднялись. На третьем этаже в подъезде раздался глухой взрыв, полетели стекла. Ваха понял — подорвали дверь в чью-то квартиру.
Женский вопль, крик, короткая очередь — тишина. Потом спускающийся по подъезду шум. Видно, жертву оглушили, пришлось на руках нести. Тело огромное. Мастаев догадался — это уже не молодой сосед, всю жизнь был одним из руководителей нефтекомплекса республики — Захаров Яков Львович. За год до начала войны покинул Грозный, вместе с российскими войсками вернулся для восстановления нефтекомплекса. И вот его грузное тело чуть ли не уронили, вынося из подъезда.
— Он хоть живой? — услышал Мастаев. Вот тут бандиты совершили оплошность: сгрудившись, они в испуге склонились над поверженным, и Мастаев выпустил весь заряд. Сменив позицию и на ходу зарядив новый рожок, взял на прицел БМП. Машина въехала во двор, стала у подъезда. Словно ужасные глаза дракона, по кругу, выискивая цель, вертелось дуло крупнокалиберного пулемета. Услышав длинную автоматную очередь, на ближайших блокпостах стали стрелять.
Из БМП никто не вышел. Машина, как змея, бесшумно скользя, быстро убралась. Контролируя ситуацию, Мастаев еще немало просидел в засаде, пока совсем не рассвело и не послышался вновь истошный крик в подъезде.
С окровавленным лицом, в одном исподнем, лохматая, как ведьма, выскочила супруга Захарова. От ее крика один из военных, видно, только раненный, попытался встать, хватаясь за оружие. Одиночный выстрел Мастаева, и только после этого, и то оглядываясь, Ваха поспешил к подъезду.
От крика жены нефтяник было ожил, да оказался гораздо слабее своей половины: увидел гору трупов, кровь, опять потерял сознание. Пришлось его по щекам побить, еле-еле, при помощи решительной женщины затащили Захарова в квартиру:
— Звони, звони, быстро вызывай свою охрану, — подавала жена рацию. — Как ее включать?.. Быстрее! — и пока, видно еще еле соображавший хозяин пытался нажимать кнопки на аппарате, сама Захарова вдруг бросилась на Мастаева. — Я все знаю. Я знаю, кто это сделал, — твой друг или кто он тебе — шеф, твой хренов благодетель — твой Кныш.
— Митрофан Аполлонович? — изумился Ваха.
— Да-да, твой Кныш, эта мразь!.. Он угрожал. Больше некому.
— А за что? — все еще не верит Ваха.
— Как «за что»? Нефть!!! — орала Захарова.
— Что «нефть»?
— Ты дурак? Не соображаешь? Оттого, что бомбят, нефть-то самотеком и даже фонтанируя, не перестает течь.
— Ну и что? При чем тут Кнышев?
— А то, твой Кныш хотел лучшие скважины за копейки выкупить, как сейчас говорят, прихватизировать.
— Нона! — вдруг очнулся муж. — Не болтай! — и тут он быстро заговорил на непонятном языке.
— Да, — отпихивая Мастаева, женщина с вызовом стала против него, ее перепачканное, обезображенное лицо перекошено от гнева. — Кстати, сосед, а ты что делал в такую рань во дворе? Был бы с метлой, а ты с автоматом.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Мастаев, вспомнив по мифологии, что любое геройство, как и благо, доставленное из бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир. — А вы, дорогие соседи, почему с войною вернулись? А, небось, уже на пенсии. Нефть?.. Какой же я, и вправду, дурак, до сих пор об этом и не знал, и не думал. — Услышав со двора шум, Ваха тайком выглянул в окно: — О, теперь вы в безопасности. У подъезда очень много людей, в том числе и местная милиция, подъехали машины «Грознефть» с охраной. Я вам более не нужен, прощайте.
— Э-э, постой, постой, — замахал руками Захаров. Довольно прытко исчез в соседней комнате, вскоре вернулся: — На, бери, — он протянул Мастаеву пачку долларов и, видя, что тот решительно отвел его руку, достал из кармана еще пачку: — Возьми, больше тут нет, а я потом сколько хочешь добавлю.
— Спасибо, ничего не надо, успокойтесь, — супруги недоуменно переглянулись, а Мастаев продолжил: — Богу угодны добродетель и искренность, а не материальные подношения, сколько бы их ни было. Ха-ха, но я, понятно, не Бог. Прощайте, — с этими словами он вышел в подъезд. Снизу уже слышны шаги. Стараясь не шуметь, он побежал наверх, прикладом сбил примитивный амбарный замок, попал на с детства знакомый, огромный полумрачный чердак, где, как всегда, в уголке пугающая небольшая колония летучих мышей, а вот голуби, птицы мира, в войну исчезли, их след — высохшая куча помета, в которой Ваха припрятал автомат.
Наверное, с юности Ваха на чердаке «Образцового дома» почти не бывал, разве что пару раз антенну менял. А вот теперь, став хозяином многих квартир, он с инспекцией все осмотрел. В первом подъезде, где его чуланчик и все квартиры, кроме одной, его, он по-хозяйски всюду замки навесил, так что сверху просто не проникнешь. Он воспользовался выходом в центральном подъезде.
Делая вид, что торопится и не хочет видеть кровь у третьего подъезда, Ваха на улице уже резво сделал шаг в сторону родного чуланчика, как будто кол меж лопаток. Он остановился и, не веря, глянул внимательно — надписи «Дом проблем», как он ни охранял, уже не было. Значит, все будет по-прежнему. И в подтверждение тому в чуланчике, что был заперт и металлическая дверь, — на столе знакомый конверт, и никакой деликатности: «Больше пощады не будет. Лишь последний совет — убирайся в свои горы. Прощай».
Это было более чем серьезно, потому что Кнышев либо кто другой — посыльный — действовал очень нагло: дверь в кладовку — настежь, и даже потаенный секретный лаз демонстративно не прикрыли. Именно этот ход спас Мастаева, он в окно увидел, как перед чуланчиком во дворе остановилась та же БМП. Не так чтобы штурмом, во дворе больно много людей, в том числе и чеченской милиции; спецназовцы двинулись прямо к чуланчику. Пока они, пытаясь особо не шуметь, взламывали входную дверь, Ваха понял, что это, оказывается, не его дом и не его город, надо воспользоваться не только «последним» советом, но и лазом Кнышева.
В отличие от последнего, Ваха постарался тщательно замуровать путь своего отступления. Уже попав в едко-вонючий, темный, как могила, лаз, он понял, точнее, давно знал, есть путь вниз — лабиринт подземных ходов, коммуникаций, бомбоубежище, а по его мифологическому мировоззрению — это путь в преисподнюю, где трепет приключения оборачивается путешествием во тьму, где царят ужас, отвращение и фантасмагорические страхи, преодолев которые он, как легендарный Гильгемеш, добудет из глубин цветок вечной жизни. Мастаев стал карабкаться вверх. Со временем железные ступеньки местами проржавели, и он не раз чуть было не свалился в мифологическую глубину вечности. Однако в теорию эпоса он пока еще до конца не верил, догмы Ленина налицо, а, может, проще — не герой. Словом, он воспользовался ключами, через тот же чердак попал вновь в подъезд Захаровых, затесался меж людей и бежал, бежал в родные горы, где не добывают и не торгуют нефтью из преисподней.
Миф и ленинизм. Человеческая древность и современность. Сказка и религиозная догма, претворенная в жизнь. Эмпиризм и рационализм. Пещерная наивность и космический прорыв. Деградация или прогресс? Иллюстрированная метафора или портреты живых вождей? Танец жертвоприношения Богу или ритуальный парад и фейерверк в честь главы? Общая земля, космос, вселенная или государство, граница, конституция? Сказка, где все заканчивается миром, счастьем, бессмертием, или теория на базе раздора, противопоставления, пропаганды и самовосхваления. Метафоры, в основе которых плоды глубоких раздумий, поисков и столкновений мысли на протяжении веков или все — все себе, только здесь и сейчас! И если строгая современная теория — это наука, история и ее цель — господство и власть! То, рассматривая наивный, сказочный миф, не надо искать интересные параллели сегодняшнего, а надо познать божественный намек относительно истины или же откровения — что нас ждет по ту сторону жизни и как вести себя по эту.