– Ай Лан, следи за языком, дитя мое! Он ведь твой дядя.
– Потому я и говорю, что хочу! – дерзко отвечала она. – А моя тетя, Юань, его первая жена, ненавидит город и мечтает вернуться в деревню. Но оставлять его одного боится: мало ли, вдруг какая-нибудь девица помоложе позарится на его денежки. Современные девушки в наложницы не идут, только в жены, а первая и вторая жена тогда останутся не у дел. Хотя бы в этом они согласны: ни за что не пустят в дом третью… Такой вот женский союз на современный лад, Юань! А три моих двоюродных брата… Ну, про старшего ты знаешь, он женат, и жена в их семье за главного, спуску никому не дает, поэтому моему бедному двоюродному брату приходится тайком искать наслаждений на стороне. Но женщина она умная: то новые духи на нем учует, то пудру на халате приметит, то любовную записку в кармане найдет. Словом, недалеко он ушел от родного отца. А второй мой кузен, Шэн, тот поэт, красавец и умница, пишет стихи для журналов и милые рассказики про любовь и смерть. Он немножко бунтарь – мягкий, нежный, улыбчивый бунтарь, каждый день у него новая возлюбленная. А вот третий кузен – тот бунтарь самый настоящий, Юань. Он революционер, я точно знаю!
Ее мать на сей раз воскликнула с неподдельной тревогой:
– Осторожнее с такими словами, Ай Лан! Он ведь родственник, а в наши дни и у стен есть уши!
– Да он мне сам признался, – отвечала Ай Лан, но уже тише и при этом украдкой косясь на спину человека за рулем.
За время пути она много всего успела рассказать Юаню, и когда Ван Юань вошел в дом своего дяди, он сразу узнал в лицо всех родных, так точно их описала сестра.
Дом этот очень отличался от большого дома, который Ван Лун купил в старом северном городишке и оставил своим сыновьям. Тот был старинный и просторный, с огромными, глубокими, темными залами и крошечными комнатками при дворах. Верхних этажей у него не было, зато он разрастался вширь множеством пристроек, так что места под высокими стропилами крыш хватало для всех. Окна были забраны раковинами каких-то завезенных с юга моллюсков.
А этот новый дом в новом приморском городе стоял на улице среди точно таких же домов, плотно прижимаясь к ним стенами. То были дома, выстроенные по заграничному образцу: высокие, узкие, вытянутые, без садов и дворов, с тесными комнатками, и очень светлые, потому что на стеклянных окнах не было решеток. Ослепительное солнце свободно лилось в комнаты и высветляло все краски на стенах и атласной обивке мебели с цветочным узором, и яркие шелка одежд на женщинах, и алый цвет их губ. Потому Юань, войдя в зал, где собралась вся его родня, сперва зажмурился от блеска – именно от нестерпимого блеска, а не от красоты.
Тут же ему навстречу поднялся, придерживая руками огромное брюхо, дядя. Парчовые одежды свисали с него, как шторы, и он, задыхаясь, приветствовал гостей:
– Здравствуй, дорогая невестка, и племянник, и Ай Лан! Что ж, Юань, ты вырос высоким и ладным мужчиной, совсем как отец… Хотя нет, нет, клянусь… Ты, пожалуй, поласковей Тигра будешь…
Он засмеялся сиплым надрывным смехом и вновь опустился на свое сиденье, а его жена поднялась, и Юань, покосившись на нее, увидел опрятную женщину с белыми волосами, неказистую и очень степенную в своих черных атласных одеждах. Руки, спрятанные в рукава, она сцепила вместе и слегка покачивалась на своих маленьких забинтованных ножках. Поприветствовав гостей, она сказала:
– Надеюсь, у вас все хорошо, невестка и племянник. Ай Лан, ты очень похудела – так нельзя! Нынче все девицы морят себя голодом и носят маленькие узкие платьица, дерзкие, как мужские одежды! Прошу тебя, садись, сестра…
Рядом с ней стояла женщина, которой Юань не знал, с отмытым до блеска румяным лицом, по-деревенски убранными назад волосами и блестящими, но не слишком умными глазами. Никто из присутствующих не подумал представить ему это женщину, и Юань не знал, слуга она или нет, покуда госпожа не поздоровалась с ней по имени, и тогда он понял, что это дядина наложница. Тогда он слегка склонил голову в знак приветствия, и женщина, покраснев, поклонилась ему на деревенский манер, сцепив перед собой руки, но ничего не сказала.
Наконец, когда с приветствиями было покончено, двоюродные братья позвали Юаня в отдельную комнату пить чай, и они с Ай Лан ушли, радуясь возможности отделаться от старших. Юань сидел молча и слушал болтовню родственников, для которых он, даром что двоюродный брат, пока был чужим человеком.
Он сразу понял, кто из них кто: старший двоюродный брат был уже не молод и в теле, с брюшком, как у отца. В своем суконном сюртуке он отчасти походил на чужеземца, и его бледное лицо еще не утратило привлекательности, руки были мягкие, а беспокойный блуждающий взгляд слишком надолго останавливался даже на двоюродной сестре, так что его хорошенькой громкоголосой супруге то и дело приходилось глумливыми усмешками возвращать его внимание к своим словам. Еще там был Шэн, поэт, средний двоюродный брат, с прямыми волосами, тонким лицом, белыми изящными пальцами и рассеянной улыбкой на задумчивом лице. Лишь третий двоюродный брат не отличался приятной внешностью и манерами. То был парень лет шестнадцати, одетый в простую серую школьную форму, застегнутую под горло, и лицо у него было некрасивое, вылепленное наспех и прыщавое, а руки длинные, тощие, угловатые и разболтанные. Он молчал, пока остальные говорили, и только ел арахис из стоявшего рядом блюда, ел жадно, но с выражением такого отвращения на лице, словно его заставляли есть.
По комнате, под ногами у взрослых шныряли дети – пара мальчишек десяти и восьми лет, две девочки и закутанный в отрез материи орущий двухлетка, за которым ходила нянька. На груди у кормилицы висел младенец. То были дети дядиной наложницы и его сыновей, однако Юань стеснялся и не отваживался их приструнить.
Поначалу разговаривали все, а Юань сидел молча – хоть ему и велели угощаться различными сластями, разложенными по тарелкам на маленьких столиках, а жена старшего двоюродного брата велела служанке разлить чай, – казалось, о его присутствии все совершенно забыли, а учтивым обращением с гостями, которому был обучен Юань, никто из них себя не утруждал. Поэтому он безмолвно щелкал орешки, прихлебывал чай, слушал да смотрел по сторонам, время от времени угощая орехами кого-то из детей. Те с жадностью набрасывались на орехи и никогда не благодарили дядю.
Но вскоре разговор клеиться перестал. Старший двоюродный брат все же задал Юаню вопрос-другой о том, где тот собирается учиться. Услышав, что Юань, возможно, поедет за границу, он с завистью произнес: «Хотел бы я тоже учиться за границей, но отец никогда не тратил на меня деньги!» Потом он зевнул, сунул палец в нос и о чем-то задумался; наконец он взял на колени своего младшего сына, угостил сладостями, немного понянчил на руках и громко захохотал, когда тот разозлился, а потом засмеялся еще громче, когда тот принялся в ярости молотить его по груди своими кулачками. Ай Лан вполголоса беседовала о чем-то с женой двоюродного брата, а та отвечала с отчетливой злобой, тихо, но Юань все равно слышал ее и понял, что речь идет о свекрови, которая требует от нее того, чего ни одна женщина в наши дни не делает для другой.
– В доме, где полно слуг, она хочет, чтобы именно я подносила ей чай, Ай Лан, и еще она бранит меня на чем свет, если в одном месяце я потрачу больше риса, чем в прошлом. Сил нет терпеть! Не каждая современная женщина согласится жить с родителями мужа, и я тоже отказываюсь! – И так далее, и тому подобное.
С особенным любопытством Юань приглядывался к среднему брату, Шэну, которого Ай Лан назвала поэтом. Юань и сам любил стихи, кроме того, ему понравился изящный облик юноши, его грация и стремительность, подчеркнутые простым темным платьем заграничного кроя. Он был красив, а Юань очень ценил красоту и с трудом мог отвести взгляд от золотистого овального лица Шэна и от его девичьих глаз с поволокой, мягких, черных и мечтательных. В этом брате Юань разглядел родственную душу, почувствовал некое глубинное понимание жизни, похожее на его собственное. Ему не терпелось поговорить с Шэном, однако и Шэн, и Мэн хранили молчание, и скоро Шэн погрузился в книгу, а Мэн, доев орехи, и вовсе ушел.
В людной и шумной комнате разговор не клеился. Дети чуть что рыдали, двери без конца скрипели, когда в них входили слуги с чаем и угощениями, а на заднем плане бубнила жена старшего двоюродного брата и раздавался поддельный смех Ай Лан, изображавшей интерес к ее байкам.
Так тянулся долгий вечер в семейном кругу. Начался и закончился пышный ужин, во время которого дядя и его старший сын объедались сверх всякой меры, жалуясь друг другу, если то или иное блюдо не оправдывало их ожиданий, сравнивая способы приготовления мясных и сладких яств и вознося громкие хвалы повару за хорошо приготовленные кушанья. Причем всякий раз повара звали к столу – слушать их суждения. Стоя перед ними в грязном, почерневшем от трудов переднике, он испуганно выслушивал хозяев, и его маслянистое лицо расточало улыбки от похвал, а от порицаний он, наоборот, вешал голову и рассыпался в извинениях и обещаниях все исправить.
Что же до госпожи, жены дядюшки, у той были свои печали: про каждое блюдо она спрашивала, есть ли в нем мясо, сало или яйцо, потому что недавно стала буддисткой и поклялась не есть никакой животной пищи, и у нее был собственный повар, умевший очень хитро готовить овощи, так что те по вкусу и виду напоминали мясо, и блюдо, которое любой принял бы за суп с голубиными яйцами, не содержало ни единого голубиного яйца, а рыба так точно имитировала настоящую рыбу с глазами и чешуей, что распознать подделку можно было только путем разрезания: внутри не было ни рыбьего мяса, ни костей. Всем этим госпожа просила заниматься наложницу мужа, причем делала это напоказ, говоря: «Вообще-то обо мне должна заботиться жена сына, но в наши дни невестки пошли не те, что прежде. Считай, невестки-то у меня и нет!»
А невестка сидела прямо и неподвижно, очень красивая, но с заметной прохладцей во взгляде, делая вид, что не слышит упреков. Наложница, имевшая легкий и миролюбивый характер, ласково отвечала на это: «