Тогда Юань улыбнулся и сказал:
– Я и есть крестьянин, Ай Лан, но ведь ты мне не веришь!
Часто, сидя за учебниками или посреди ночных увеселений вдали от своего надела он вдруг вспоминал о нем и, читая или играя, обдумывал, какие еще семена можно там посеять, или гадал, какие овощи успеют созреть до прихода лета, или с тревогой вспоминал пожелтение на кончиках листьев какого-нибудь растения.
Про себя Юань иногда думал: «Будь все бедные такими, как этот крестьянин, пожалуй, я присоединился бы к Мэну и загорелся бы его делом».
Хорошо, что у Юаня появилось это важное и тайное дело, которым он занимался на выданном ему в пользование участке земли. Тайное – потому как ни одной живой душе он не мог признаться, что любит работать на земле, и в ту пору своей юности он даже стеснялся своего увлечения, ведь городская молодежь имела обыкновение высмеивать деревенских жителей, называя их «быдлом», «батраками» и прочими оскорбительными словами. Мнение друзей имело значение для Юаня, потому даже Шэну он не мог рассказать об этом, хотя с Шэном они обсуждали разное – например, красоту, которую оба различали в оттенке или очертаниях того или иного предмета; и тем более он не мог поведать Ай Лан о странном, глубинном удовольствии, которое он получал от земельных работ. При необходимости Юань мог бы рассказать об этом мачехе: пусть они редко беседовали с ней о сокровенном, все же ели они часто вдвоем, и госпожа много рассказывала – в своей мягкой и серьезной манере – о своих любимых занятиях.
Ибо она много времени посвящала тихим добрым делам, а не предавалась азартным играм, чревоугодию, собачьим бегам или скачкам, как это делали многие горожанки. Все это не доставляло ей удовольствия; по просьбе Ай Лан она могла посещать подобные мероприятия и внимательно наблюдала за происходящим, отрешенная и изысканная, словно то был ее долг, а не развлечение. Настоящее удовлетворение она получала от благих дел, помогая детям – новорожденным девочкам, от которых отказались бедные родители. Находя таких детей, она приносила их в особый дом, где работали няньками две нанятые ею женщины, и сама она тоже бывала там ежедневно: учила воспитанниц, присматривала за больными или истощенными. На ее попечении находилось почти двадцать таких найденышей. Об этой своей работе госпожа порой рассказывала Юаню: как она собирается обучить девочек честному ремеслу и найти каждой хорошего мужа – крестьянина, торговца, ткача или любого честного человека, которому нужна хорошая работящая жена.
Однажды Юань ходил вместе с ней в приют и потрясенно наблюдал за переменами, которые происходили там с этой уравновешенной и степенной женщиной. Дом был небогатый, потому что госпожа не могла тратить на его содержание много денег: даже ради этих детей она не хотела обделять Ай Лан и лишать ее удовольствий. Стоило ей войти во двор, как дети гроздьями облепили ее, крича, что она их мама, принялись тянуть ее за платье и за руки и окружили такой любовью, что она расплылась в счастливой улыбке и застенчиво взглянула на Юаня, который ошалело наблюдал за происходящим: он еще ни разу не слышал, чтобы госпожа смеялась.
– Ай Лан про них знает? – спросил он.
Тут госпожа вновь помрачнела и кивнула, сказав лишь:
– У нее сейчас своя жизнь.
Затем она стала водить Юаня по этому неказистому дому; от двора до кухни все было очень опрятное и чистое, но самое простое.
– Я не хочу приучать их к богатой обстановке, – пояснила госпожа. – Им предстоит стать женами простых работящих людей. – К этому она прибавила: – Если среди них найдется одна, хотя бы одна, в ком я увижу те задатки, что видела прежде в Ай Лан… Тогда я заберу ее к себе домой и не пожалею для нее ничего. Мне кажется, вот в этой девочке что-то есть… Я пока точно не знаю…
Она окликнула одну из девочек, и та пришла на ее зов из соседней комнаты. Она была старше остальных и имела более серьезное выражение лица, хотя ей было не больше двенадцати-тринадцати лет. Девочка уверенно подошла, подала госпоже руку, взглянула на нее и проговорила ласково:
– Я здесь, мама.
– В этой девочке, – пылко произнесла госпожа, глядя в обращенное к ней лицо девочки, – живет особый дух или дар, но я пока не знаю какой. Я нашла ее сама, на пороге этого самого дома, новорожденную, и внесла в дом. Она старшая и была найдена первой. Грамота дается ей очень легко, она быстро усваивает любую науку. Можно надеяться, что, если так пойдет и дальше, я уже в этом году заберу ее в свой дом… Что ж, Мэй Лин, можешь идти.
Девочка улыбнулась – быстрой и светлой улыбкой, – и напоследок бросила на Юаня глубокий взгляд. Хотя она была всего лишь дитя, Юань запомнил ее взгляд, таким он был ясным, прямым и пытливым. Казалось, так она смотрит на все, что ее окружает, а не только на него. Затем девочка ушла.
Словом, с такой женщиной, как госпожа, Юань мог бы побеседовать начистоту, но разговор о его интересах никак не заходил. Он знал лишь, что ему приятно трудиться на земле. Эти труды помогали ему почувствовать свои корни, поверить, что он, в отличие от многих других, имеет эти корни, а не просто плавает по поверхности городской жизни.
Как только Юань чувствовал, что его одолевает смутное беспокойство или в голове крутятся неясные вопросы, он сразу шел на свой крохотный участок и там, потея под жарким солнцем или промокая до нитки под прохладными дождями, работал молча или тихо беседуя со своим соседом-крестьянином. И хотя казалось, что такой труд и такие разговоры не имели большого смысла или значения, вечером Юань возвращался домой с чистой душой и головой, избавившись от внутренней маеты. Он мог спокойно читать книги и размышлять о прочитанном, а мог идти веселиться с Ай Лан и ее друзьями и часами беззаботно плясать под музыку, обретя в трудах на земле спокойствие и душевное равновесие.
Это равновесие, это ощущение земли под ногами и собственных прочных корней очень ему пригодились, ибо той весной его жизнь приняла оборот, о котором он прежде не мог и помыслить. В одном Юань очень сильно отставал от Шэна, Ай Лан и даже от Мэна. Эти трое обитали в куда более жарком климате, чем тот, к которому привык Юань. Они провели все детство в этом большом городе, и все его соблазны и страсти были у них в крови. Сотни и сотни сотен соблазнов сулил молодежи город: стены всюду были расписаны изображениями красавиц и любовных сцен, в увеселительных домах висели портреты чужеземных женщин в объятьях мужчин; в веселых домах за серебряную монету можно было купить на ночь женщину – то были самые низменные соблазны.
Чуть выше обретались печатные истории и стихи о любви, продававшиеся в любой, самой захудалой лавке. В старину все подобное считалось большим злом; любому было ясно, что это – факел для разжигания молодых сердец, и читали их лишь тайком. Теперь же изощренные, развратные порядки прочих стран проникли в страну, и под видом искусства, гениальности и прочих возвышенных понятий молодежи стали подсовывать подобную писанину, а те охотно ее читали и изучали; однако при всей поверхностной красоте факел оставался факелом, и он, как и встарь, разжигал огонь в сердцах.
Молодые люди осмелели, и девушки тоже, и о приличиях никто больше не вспоминал. Влюбленные держались за руки, и это больше не порицалось; юноша мог сам предложить девушке помолвку, и отец девушки не подал бы за это в суд на отца юноши, как было заведено в давние времена, а в глубинке, куда еще не добрались порочные чужеземные порядки, принято и по сей день. После помолвки молодые свободно разгуливали вдвоем, точно дикари, и порой случалось так, что кровь в них взыгрывала до свадьбы и плоть встречалась с плотью раньше срока, и тогда молодых вовсе не убивали за бесчестье, как во времена их родителей. Нет, просто свадьбу играли пораньше, чтобы ребенок появился на свет уже в законном браке, и молодые вели себя свободно и беспечно, мня себя порядочными людьми, и только их несчастные родители обменивались устыженными взглядами, но терпели, потому что таково было новое время. Многие отцы проклинали новое время и оплакивали честь своих сыновей, а матери – честь дочерей, но все же новое время наступило и никто не мог повернуть его вспять.
В этом времени жил Шэн, и брат его Мэн, и Ай Лан, они были детьми нового века и ничего иного не знали. Но Юаня воспитали иначе. Ему Тигр передал все древние традиции, а от себя добавил ненависть ко всему женскому роду. Юаню даже не снились девушки. А если он все же нечаянно видел их во сне, то просыпался в муках, сгорая от стыда, вскакивал с кровати и лихорадочно принимался читать книги или долго бродил по улицам или занимал себя еще каким-нибудь делом, чтобы очистить разум от порока. Однажды, он знал, настанет день, когда он женится, как и все остальные мужчины, чтобы зачать сыновей в законном браке, однако задумываться об этом он не хотел, покуда ему предстояло столько узнать и столькому научиться. Сейчас Юань мечтал лишь об учебе. Он ясно дал это понять отцу, и с тех пор его желания не изменились.
Однако весной того года его одолели еженощные сновидения. Они не давали ему покоя. Это было очень странно, ведь днем он никогда не позволял себе задумываться о любви или женщинах. Однако по ночам разум его наполнялся такими развратными образами, что он пробуждался в поту и спешил на свой участок, чтобы очиститься от них, и работал там исступленно, а ночами после таких дней, проведенных в трудах, спал особенно крепко и не видел снов. Оттого Юань еще охотнее работал на земле.
В сердце Юаня, хоть сам он о том не догадывался, пылал такой же жар, как у остальных юношей, и даже жарче, чем у Шэна, который расточал огонь своей души на сотни маленьких любовей, и жарче, чем у Мэна, горевшего только своим делом. Юань вышел с холодных дворов своего детства прямо в этот раскаленный добела город. Он, никогда прежде не державший девушку за руку, все еще не мог без стыда обхватить тонкую девичью талию или ощутить на щеке ее дыхание и крутить ее под музыку в разные стороны, не испытывая при этом сладкой дурноты, которой он одновременно ждал и боялся. И все же он до последнего соблюдал приличия, которые подвергались безжалостным насмешкам Ай Лан: едва придерживал ладонь партнерши и никогда не прижимал к себе ее тело, как охотно и беспрепятственно делали многие юноши. Однако насмешки сестры сделали свое дело и направили его мысли по тому пути, которому прежде они следовать не осмеливались, и Юаню вовсе не хотелось, чтобы они по нему шли.