Когда же к этому восхищению новой страной стала примешиваться злоба? Спустя шесть лет Юань уже мог оглянуться и увидеть свой второй шаг к ненависти.
Пути Юаня и Шэна разошлись почти сразу. В конце того долгого путешествия на поезде Шэн влюбился в большой город, где он нашел много себе подобных и заявил, что таким, как он, учиться здесь лучше, чем в других городах, поскольку он хотел изучать стихи, музыку и философию, а к земледелию его сердце не лежало. Юань решил в этой чужой стране научиться тому, что хотел делать всегда, – выращивать растения, возделывать землю и всему в этом роде, – и последнее путешествие окончательно убедило его в верности своего выбора, потому что он решил, что богатство этого народа происходит от земли и несметных урожаев. Поэтому Юань оставил Шэна в том городе и поехал дальше, в другой город, где его могли научить земледелию.
Первым делом Юаню в этой чужой стране нужно было найти себе кров и пропитание. Когда он пришел в университет, там его вполне вежливо встретил седовласый белокожий господин. Он дал ему список мест, где его могут поселить и накормить, и Юань вознамерился найти лучшее из них. В первом же доме, куда он наведался, ему открыла дверь исполинская женщина, немолодая и грузная. Она вытирала голые красные ручищи о передник, обтянувший ее громадный живот.
Юань прежде никогда не видел женщин таких размеров, и в первые мгновения ему даже пришлось отвести взгляд – так невыносим был ее вид, – но потом он как можно любезнее спросил ее:
– Могу ли я поговорить с хозяином этого дома?
Тут женщина подбоченилась и ответила очень грубо, резко и громогласно:
– Это мой дом, и никакого хозяина тут отродясь не было, только хозяйка!
Услышав это, Юань пошел прочь, решив заглянуть в другое заведение – ведь не всеми здешними домами заправляют столь отвратительные женщины, и лучше все же жить в доме, где хозяин – мужчина. Ибо эта женщина была поистине невероятна и необъятна, а на голове у нее росли волосы такого цвета, какого Юаню не доводилось прежде видеть на живых людях, и он не поверил бы, что это возможно, если бы не увидел собственными глазами. То был яркий красно-рыжий цвет, чуть потускневший от кухонного жира и дыма. Под этими диковинными волосами блестело толстое круглое лицо, опять-таки красное, но уже багрового оттенка, а на нем сверкали маленькие глазки, голубые, как новый фарфор. Вид этой женщины был невыносим, поэтому Юань опустил взгляд и увидел два бесформенных столба ее ног, смотреть на которые тоже было нельзя, поэтому он отвернулся и, вежливо попрощавшись, поспешил прочь.
Однако, когда он зашел в другие два дома, где сдавались комнаты, ему отказали. Поначалу он не понимал, в чем дело. Одна женщина сказала: «Все комнаты заняты», однако Юань знал, что это не так, поскольку у входа висела табличка с указанием, что свободные комнаты есть. Потом то же самое повторилось и в третьем, и в четвертом доме. Наконец ему открыли глаза на истинную причину. Хозяин одного из постоялых дворов грубо пробурчал: «Цветных не принимаем». Сперва Юань даже не понял, что это значит, и не сообразил, что его желтоватая кожа имеет необычный для местных окрас, и что его черные глаза и волосы тоже не такие, как у всех. Но в конце концов он все понял, потому что видел тут и там чернокожих людей, и заметил, что они не в почете у белокожих.
Кровь ударила Юаню в лицо, и хозяин, увидев, как тот вспыхнул и помрачнел, добавил уже извиняющимся тоном:
– Жена помогает мне по хозяйству в эти трудные времена, и у нас все жильцы – местные. Они разбегутся, если узнают, что мы селим иностранцев. Но есть места, где таких селят.
И он назвал улицу и номер дома, где Юань видел ту отвратительную женщину.
Так он сделал второй шаг к ненависти.
С подчеркнутой горделивой вежливостью поблагодарив хозяина, он вновь отправился к первому дому, и, пряча глаза, сообщил хозяйке, что хотел бы взглянуть на свободную комнату. Комната пришлась ему вполне по душе – небольшая мансарда под самой крышей, очень опрятная, отделенная от остальных лестничным пролетом. Всем хороша, если забыть о хозяйке. Юань представил, как будет жить тут один, тихо учиться, сидя за столом под этим уютным скошенным потолком, и остался, и эта комната стала его домом на дальнейшие шесть лет.
По правде говоря, хозяйка, при всей ее ужасной внешности, оказалась хорошей женщиной. Год за годом он жил под ее крышей, и она была добра к нему, и он разглядел доброту ее сердца, прятавшуюся за отвратительной внешностью и грубыми манерами. Жил Юань тихо и воздержанно, почти аскетично, и нехитрые его вещи всегда лежали на своих местах. Хозяйка полюбила его и частенько, испуская могучий вздох, говорила: «Если бы все жильцы у меня были такими как ты, Ван, и причиняли бы мне так же мало хлопот, я сейчас была бы совсем другим человеком!»
Прошло несколько дней, и Юань узнал, что эта дюжая и громогласная женщина очень добра. Хотя он всякий раз невольно ежился от ее могучего рева и вздрагивал от вида ее толстых красных рук с закатанными до плеч рукавами, все же он искренне благодарил ее, находя у себя в мансарде принесенные ею яблоки, и знал, что лишь добрые побуждения двигали ею, когда она кричала ему за столом: «Я вам сварила рис, мистер Ван! Небось, соскучились по привычной пище!» – а потом разражалась громовым смехом и добавляла: «Но рис – это все, на что я способна. Улиток, крысятину и собачатину вы у меня на столе не увидите!»
Робкие возражения Юаня о том, что он и дома никогда такого не ел, хозяйка пропускала мимо ушей. Со временем он научился отвечать молчаливой улыбкой на подобные шуточки и в таких случаях неизменно напоминал себе, как щедро она его кормила, подкладывая на тарелку больше, чем он мог осилить, и поддерживала тепло и чистоту в его комнате, и старалась готовить его любимые кушанья. Наконец он научился вовсе не смотреть ей в лицо, которое по-прежнему его ужасало, и думать только о ее доброте, и тем лучше это у него получалось, чем больше он узнавал о других городских домах, где селили его соотечественников, оказавшихся в том же положении, что и он. Выяснилось, что живется в тех домах куда хуже, и хозяйки там злы на язык, прижимисты за столом и презирают все народы кроме своего собственного.
Одна странность не переставала удивлять Юаня, когда он о ней задумывался: эта неприятная женщина с громовым голосом когда-то была замужем. У него на родине это никого не удивило бы, ведь до наступления новых времен молодые сочетались браком с теми, кого выбирали их родители, и юноша не имел права воротить нос, даже если невеста оказывалась дурнушкой. Но в этой стране юноша сам выбирал себе невесту. Значит, эту женщину кто-то когда-то выбрал себе в жены! И в этом браке успела родиться девочка, которой сейчас было около семнадцати лет, и она по-прежнему жила с матерью.
И вот что еще было странно: девушка уродилась красавицей. Юаню прежде ни одна белокожая женщина не казалась красивой, однако эта девица при всей ее бледности была, несомненно, красива. От матери ей достались кучерявые волосы, но волшебство юности превратило их в нежнейшие кудри медного оттенка, постриженные коротко и мягко увивающие ее хорошенькую головку и белую шею. Глаза у нее тоже были мамины, но куда мягче, темнее и больше, и она едва заметно подкрашивала коричневой краской брови и ресницы, чтобы они не казались такими бледными, как у матери. Губы у девушки были мягкие, пухлые и алые, тело стройное, как юное деревце, и руки тонкие сверху донизу, а ногти покрыты ярко-красным лаком. Она носила одежду из такой тонкой материи – причем это замечал и Юань, и все остальные молодые мужчины в доме, – что ее узкие бедра, маленькие грудки и все подвижные изгибы ее тела просвечивали сквозь эту материю, и она прекрасно знала, что Юань и остальные это видят. Когда Юань понял, что она это знает, он испытал безотчетный страх и даже неприязнь к девушке, и с тех пор стал держаться с нею неприветливо, лишь холодно кивая в ответ на любые ее приветствия.
Он был рад, что голос ее не очень красив. Ему нравились девушки с приятными низкими голосами, а ее голос был не приятен и не низок. Разговаривала она всегда громко, резко и гнусаво, и если Юаня одолевал страх при виде ее ласкового взгляда или он случайно оказывался рядом с ней за столом и невольно ронял взгляд на ее белую шею, он всякий раз радовался, что у нее такой неприятный голос… Вскоре Юань заметил в ней и другие неприятные черты. Она совсем не помогала матери по дому, а когда за едой мать просила ее принести из кухни что-нибудь забытое, она вставала, надув губы, и ворчала: «Вечно ты все забываешь, ма, когда накрываешь на стол!» Ни за что на свете она не согласилась бы опустить руки в воду с примесью жира или грязи, так она берегла их белизну и красоту.
Все эти шесть лет Юань радовался ее неприятным повадкам и нарочно себе о них напоминал. Он мог залюбоваться ее хорошенькими бойкими ручками и тут же говорил себе, что они ленивы и не служат никому, кроме нее самой, а девичьим рукам не пристало быть такими, и хотя ее случайная близость по-прежнему иногда вызывала волнение в его душе, он тут же вспоминал первые два слова, которые он услышал здесь в свой адрес. Для этой девушки он тоже чужеземец. Вспоминая это, он вспоминал и о том, насколько чужды друг другу его и ее плоть, и вновь холодно отстранялся, и довольствовался одинокой жизнью.
Нет, говорил он себе, с девушками покончено. Они могут предать, а если его предадут здесь, на чужбине, за помощью обратиться будет не к кому. Нет, лучше держаться подальше от девушек. И Юань сторонился хозяйкиной дочери, и никогда не позволял своему взгляду падать на ее грудь, и отвечал упрямым отказом на все приглашения сходить вместе на танцы, ибо ей порой хватало бесстыдства открыто его приглашать.
И все же бывали ночи, когда Юань не мог заснуть. Он ворочался в постели, вспоминал погибшую революционерку и гадал одновременно с грустью и свербящим любопытством, что же это вспыхивает так жарко между мужчиной и женщиной любой страны. Впрочем, любопытство было праздное, поскольку Юань так и не узнал ту девушку, и она подло с ним обошлась. Лунными ночами спалось особенно плохо. Когда он все-таки засыпал, то вскоре просыпался среди ночи и долго наблюдал за молчаливым танцем теней, отбрасываемых ветвями деревьев на белую стену мансарды, сияющую в лунном свете.