дел свою лучшую одежду и вновь отправился домой к учителю. Сперва он испытал некоторую неловкость, потому что на пороге дома его встретила Мэри. Ясно было, что она не ожидала его увидеть: глаза ее потемнели, и она не улыбнулась. Одета она была в длинное синее пальто и маленькую шляпку в цвет, и оттого казалась еще выше, чем запомнилось Юаню, и во всем ее поведении чувствовалась некая суровость. Поэтому Юань с запинкой выдавил:
– Ваш отец пригласил меня сегодня посетить место религиозного поклонения вместе с вашей семьей.
Мэри ответила угрюмо, с беспокойством вглядываясь в его лицо:
– Я знаю, что он вас приглашал. Войдете? Мы почти готовы.
И Юань вновь вошел в дом, где в прошлый раз ему оказали столь радушный прием. Однако сегодня дом уже не показался ему таким гостеприимным. В камине не горел огонь, как тем вечером, и в окна лился резкий холодный осенний свет. Было видно, что коврики на полу и обивка мебели сильно потерты. То, что в свете огня и ламп казалось просто темным, уютным и обжитым, теперь выглядело изношенным, старым и требующим обновления.
Впрочем, старый учитель и его жена встретили Юаня с прежним радушием. Они оделись скромно, как подобало для молитв, и старик сказал:
– Я очень рад, что ты пришел! Я больше не уговаривал тебя, потому что не хотел слишком давить.
А его жена добавила:
– Но я молилась! Я молила Господа, чтобы он привел вас к нам. Я молюсь о вас каждый день, мистер Ван. Если Господь ответит на мои молитвы, как я буду рада и горда, когда вы…
Тут старую комнату пронзил чистый и светлый, как солнечный луч, голос дочери – приятный и не лишенный доброты голос, но очень резкий, отточенный и чуть более холодный, чем прежде:
– Ну что, идем? Служба скоро начнется, а нам еще ехать.
Она вывела всех на улицу и села за руль машины, на которой они собирались ехать в церковь. Старшие устроились на заднем сиденье, а Юаня она усадила впереди, рядом с собой, однако за всю дорогу, вертя руль туда-сюда, не сказала ему ни слова. Юань, соблюдая приличия, тоже не заговаривал с Мэри и даже не смотрел на нее, разве только случайно, когда хотел разглядеть что-то необычное за окном. Подмечая мельком выражение ее лица, он видел, что на нем нет ни улыбки, ни света. Оно было серьезное, почти печальное; точеный крупный нос, чуть поджатые губы, округлый подбородок над меховой оторочкой воротника; серые глаза смотрели только вперед, на дорогу. Сейчас, когда она сидела так прямо и молчаливо, ловко и быстро вращая руль, Юань даже немного боялся ее. Она казалась совсем не той, с кем он легко и свободно беседовал пару дней назад.
И вот они подъехали к большому зданию, к которому стекались многие мужчины, женщины и дети. Вместе с ними они вошли и сели на скамью; Юань сел между старым учителем и его дочерью. Он с невольным любопытством разглядывал все вокруг, потому что посещал такой храм второй раз в жизни. У себя на родине он часто видел храмы, но они были для простого неученого народа и для женщин, а Юань никогда не поклонялся ни одному богу. Пару раз он из любопытства входил туда и разглядывал храмовое убранство, и прислушивался к низкому предостерегающему гулу большого колокола, в который ударяли священники в серых халатах, и с презрением глядел на них, ибо его учитель говорил, что эти священники – злые и невежественные люди, наживающиеся на простом народе. Потому Юань никогда не поклонялся богам.
Очутившись в иностранном храме, он принялся внимательно смотреть и наблюдать. То было жизнерадостное место, и сквозь длинные узкие окна лилось сентябрьское солнце. Большие столпы света падали на цветы на алтаре, на пестрые одежды женщин, на лица людей, в основном немолодых, отмеченные разными чувствами. Затем по воздуху поплыла музыка. Она лилась из неизвестного источника и поначалу была очень тихой, но постепенно становилась все громче и мощнее, и вот уже сотрясала сами стены и воздух храма. Юань завертел головой в поисках источника музыки и увидел рядом старого учителя со склоненной головой, закрытыми глазами и радостной, восторженной улыбкой на устах. Юань огляделся и увидел много других людей, склонивших голову в похожем благоговейном молчании, и стал гадать, как следует поступить в таких обстоятельствах ему самому. Однако, взглянув на Мэри, он увидел ее в той же позе, что и за рулем автомобиля: она сидела с прямой спиной, гордо подняв подбородок, и смотрела куда-то вдаль. Глядя на нее, Юань решил, что и ему можно не склонять головы перед неизвестными богами.
Потом он вспомнил слова старого учителя о том, что его народ черпал силу в религии, и стал наблюдать за окружающими, пытаясь понять, в чем же заключается эта сила. Но увидеть ее было не так-то просто. Ибо когда громкая торжественная музыка вновь заиграла тихо, а потом и вовсе спряталась обратно в свое пристанище, на помост вышел священник в длинных одеждах и стал произносить некую речь, а остальные почтительно слушали. Юань приметил, что некоторые прихожане больше внимания уделяют одежде соседей, их лицам и прочим мелочам вокруг, но старый учитель с женой слушали священника очень внимательно, а Мэри, чей взгляд по-прежнему был устремлен вдаль, все это время ничуть не менялась в лице, и Юань не мог понять, слушает она или нет. Вновь и вновь начинала звучать музыка, и раздавались молитвы, которых Юань не понимал, и священник в длинных одеждах читал прихожанам проповедь, заглядывая то и дело в раскрытую перед ним большую книгу.
Все это Юань слушал, и слова священнослужителя с добрым лицом казались ему добрыми и безобидными. Тот призывал своих соотечественников к доброте, воздержанию и послушанию – словом, говорил все то, что говорят священники по всему миру.
Закончив, он велел собравшимся склонить головы, а сам в это время вознес молитву богу. И вновь Юань осмотрелся, гадая, что ему делать, и вновь увидел, что пожилой учитель с женой благоговейно склонились в молитве, а молодая женщина рядом с ним сидит, гордо вскинув голову, и потому он тоже не склонился. Он смотрел во все глаза и ждал, что священник вот-вот покажет прихожанам какой-нибудь образ, поскольку люди, склонившие головы, готовы были поклоняться богу. Но священник ничего не показывал, никаких богов Юань не увидел, и через некоторое время, когда священник закончил речь, люди зашевелились, встали и разошлись по домам, и Юань тоже вернулся к себе домой, ничего не поняв из увиденного и услышанного. Яснее всего у него перед глазами стоял образ гордой девушки, отказавшейся склонить голову перед богом.
Однако благодаря тому дню жизнь Юаня приняла новый оборот. Как-то раз он вернулся домой с поля, на котором сеял озимую пшеницу в ряды различной глубины, чтобы потом сравнить результаты, и увидел на столе письмо. Письма были большой редкостью в жизни Юаня на этой чужой земле. Раз в три месяца он находил на столе письмо от отца. Начертанные на бумаге иероглифы всякий раз складывались в одно и то же послание: Тигр поживает хорошо, но до весны будет отдыхать, а уж потом отправится в очередной военный поход. Юаню следует прилежно учиться всему, что он желает узнать, а потом без промедлений возвращаться домой, как только выйдет срок его обучения, поскольку он – его единственный сын и наследник. Еще Юаню иногда приходили письма от госпожи, матери Ай Лан, – спокойные и добрые письма о ее делах и заботах, о том, что Ай Лан пора выходить замуж, и та уже трижды была обещана, причем всякий раз выбирала жениха сама, но потом своевольно разрывала помолвку. Своеволие Ай Лан вызывало у Юаня легкую улыбку; после таких рассказов госпожа всегда добавляла, как бы себе в утешение: «Зато на Мэй Лин можно положиться. Я взяла ее к нам в дом, и она учится всему так охотно, и делает все так хорошо, и наполнена таким естественным чувством правильности, что порой я вижу родную дочь в ней, а не в Ай Лан».
Вот таких писем Юань мог ждать, да еще раз или два ему приходили послания от Ай Лан – на родном языке вперемешку с иностранным, полные своевольных намеков, игривых угроз, требований привезти ей ту или иную западную безделушку, а желательно и западную невестку. Шэн писал очень редко, и рассчитывать на его письма не приходилось. Юань с грустью сознавал, что его жизнь была наполнена всем, чем должна быть наполнена жизнь молодого человека с красивым телом и умением красиво говорить, которого иностранное происхождение делало лишь еще более привлекательным в глазах тех горожан, что неустанно и всюду искали новых и необычных впечатлений.
Однако это письмо было другим. Белый прямоугольный конверт лежал на столе, и на нем было отчетливо выведено черным имя Юаня. Юань открыл письмо, оно оказалось от Мэри Уилсон. Вот оно, ее имя, крупными и ровными буквами внизу, написанное энергичной и умелой рукой – совсем не похоже на хозяйкины каракули, которыми та ежемесячно подписывала счета. В письме Мэри просила Юаня прийти к ней домой по особому поводу в любой удобный час, поскольку той, что пишет эти строки, нет покоя со дня, когда они вместе ходили в церковь, и она должна сказать Юаню нечто, оставшееся невысказанным тогда, и освободиться наконец от этого бремени.
Юань в великом замешательстве надел свой лучший темный костюм, смыл с тела следы земли и в тот же вечер, сразу после ужина отправился к Уилсонам. Когда он уходил, хозяйка крикнула ему вслед, что днем оставила у него на столе письмо от одной леди: уж не к ней ли он намылился? Вся компания дружно загоготала, и громче всех смеялась юная хозяйкина дочь. Юань промолчал. Его разозлило, что грубый смех связан с именем Мэри Уилсон – она слишком благородна, чтобы такие люди его поминали. В сердце Юаня вспыхнул гнев на этих людей, и он дал себе зарок, что никто впредь даже не услышит от него ее имени. Ему было горько, что, идя к ней, он вынужден вспоминать чужие гадкие взгляды и смех.
Однако воспоминание отказывалось его покидать. Оно смущало его, и оттого, когда Мэри открыла ему дверь, Юань был холоден, застенчив и не стал пожимать тепло протянутую ему руку, сделав вид, что не заметил ее, так противен ему был грубый смех тех людей. Холодность Юаня не ускользнула от внимания Мэри. Свет ее лица тотчас угас, она спрятала мягкую улыбку, которой хотела его встретить и тихим сдержанным голосом пригласила Юаня в дом.