– Однако я пришел сюда не только за убежищем. Мною двигала еще и величайшая любовь к тихой жизни на земле. Отец воспитывал меня военачальником, но я ненавижу кровь, насилие, ружейную вонь, лязг мечей и весь шум войны. В детстве, навещая этот дом вместе с отцом, я увидел здесь женщину с двумя странными детьми – и позавидовал им. Даже в военной школе, среди товарищей, я нередко вспоминал это место и надеялся, что однажды смогу сюда приехать. Завидую я и вам, всем жителям этой деревушки.
Тут крестьяне опять начали переглядываться. Никто не понимал и не верил, что их нелегкой доле можно позавидовать. Люди лишь еще больше прониклись недоверием к этому молодому человеку, говорившему с ними пылко и открыто о своей любви к глинобитным домам. Они прекрасно знали, как он жил и к какой привык роскоши, потому что видели своими глазами, как жили его дядья и двоюродные братья – первый как настоящий принц в далеком городе, а второй, Ван Купец, нынешний хозяин этих земель, чудовищно и тайно разбогател, ссужая деньги. Этих двоих ненавидели все деревенские, при этом они завидовали их богатству и с растущей злобой и страхом смотрели на незваного гостя, в глубине души понимая, что он лжет, потому что поверить ему они не могли. На свете нет и не может быть человека, полагали они, который предпочел бы глинобитный дом дворцу.
Наконец они встали, и Юань тоже встал, хотя не знал точно, полагается ему вставать или нет, поскольку он не привык вставать перед кем-либо, кроме нескольких старших, а кем приходятся ему эти простые крестьяне в заплатанных халатах и широких ситцевых одеждах, он толком не понимал. Но все же ему хотелось сделать им приятно, потому он встал, и они поклонились ему и сказали несколько вежливых слов на прощанье, хотя на их простых лицах читалось недоверие, и с тем ушли.
Остались лишь старики-арендаторы. Они с тревогой поглядели на Юаня, и старик, не выдержав, взмолился:
– Господин, умоляю, расскажите нам не тая, зачем вы здесь, чтоб мы заранее знали, каких ждать несчастий и зол! Расскажите, что за войну затеял ваш отец, и что вы хотите выведать здесь по его приказу. Помогите нам, простым нищим крестьянам, жизнь которых целиком зависит от милости богов, военачальников, богачей, правителей и прочих могучих лиходеев!
Тогда Юань ответил, поняв наконец причину их страха:
– Говорю вам, я приехал сюда не выведывать! Отец не посылал меня лазутчиком, и все, что я вам рассказал, – чистая правда.
Однако супруги по-прежнему не могли ему поверить. Старик вздохнул и отвернулся, а старуха жалобно молчала, глотая слезы, и Юань не знал, что с ними поделать, и уже хотел прикрикнуть на них, как вдруг вспомнил про своего коня и спросил:
– Что с моим конем? Я про него забыл…
– Я завел его в кухню, господин, – отвечал старик. – Покормил сеном и сухим горохом да налил ему воды из пруда.
Юань поблагодарил его, и старик сказал:
– Не за что… Вы ведь внук моего прежнего господина. – С этими словами он вдруг рухнул на колени и громко запричитал: – Господин, ваш дед давным-давно был таким же простым человеком, как мы! Он тоже жил в деревне, но судьба обошлась с ним добрее и милостивее, чем с нами. Мы-то всегда жили плохо и бедно… А все же ради деда, который когда-то пахал землю, как и мы, скажите правду, что вам тут нужно!
Тогда Юань поднял старика с колен, притом не слишком ласково, потому что недоверие местных начало ему надоедать, и он привык, что ему, сыну великого военачальника, все верят на слово, и воскликнул:
– Я сказал вам правду и повторять не стану! Подождите и увидите сами, навлеку ли я на вас беду! – А женщине он сказал: – Принеси мне поесть, добрая женщина, я голоден!
Тогда они молча подали ему еды. На сей раз она показалась ему не такой вкусной, как вчера, и он быстро наелся, встал из-за стола и опять лег в кровать. Но сон теперь не шел к нему, потому что в груди поднимался гнев на крестьян. «Глупцы! – кричал он про себя. – Может, народ и честен, но все равно глуп… Ничего не знают и знать не хотят… Живут в глуши, отрезанные от мира…» Он уже начал сомневаться, стоит ли за них воевать, и почувствовал себя очень мудрым и знающим человеком в сравнении с ними. А потом, утешившись осознанием своей мудрости, вновь глубоко заснул в темноте и тишине.
Шесть дней прожил Юань в глинобитном доме, прежде чем отец нашел его, и то была самая приятная пора его жизни. Никто больше не приходил к нему с расспросами, старики молча прислуживали ему, и он забыл об их недоверии, и не думал ни о прошлом, ни о будущем, а только о дне сегодняшнем. Он не ездил в город и даже ни разу не навестил дядю, жившего в большом доме. Каждый вечер с наступлением темноты он ложился спать, а поднимался рано утром, с восходом яркого зимнего солнца, и еще до завтрака выглядывал на улицу и смотрел на поля, подернутые зеленью озимой пшеницы. Земля расстилалась далеко во все стороны, гладкая, ровная и черная, и на этой ровной черной глади он видел синие точки – мужчин и женщин, что готовили землю к весне или брели по дорожкам к городу или в деревню. И каждое утро Юаню приходили в голову стихи, и он вспоминал красоту далеких холмов из песчаника на фоне безоблачного голубого неба, и впервые ему по-настоящему открылась красота его страны.
Все детство Юань слышал из уст капитана эти два слова: «моя страна». Иногда он говорил «наша страна», а порой, обращаясь к Юаню с особым жаром, «твоя страна». Однако слова эти не внушали Юаню никакого благоговения. По правде говоря, Юань жил очень закрытой и замкнутой жизнью. Он почти не ездил в лагерь, где ели, спали и дрались солдаты, а когда отец уезжал воевать за границу, Ван Юань жил в окружении особой стражи, состоявшей из тихих мужчин среднего возраста, которым было велено молчать в присутствии молодого господина и не забивать ему голову дрянными непотребными байками. Словом, между Юанем и миром всегда стояли солдаты, мешавшие ему увидеть то, что он мог бы увидеть.
А теперь он каждый день смотрел, куда хотел, и никто ему не мешал видеть все, что открывалось его взору. Он видел свою страну вплоть до того места, где небо встречалось с землей, видел тут и там небольшие деревушки в окружении рощиц, а далеко на западе городскую стену, черную и зазубренную против фарфорового неба. И вот, каждый день свободно глядя по сторонам, гуляя или катаясь верхом по округе, Юань решил, что теперь знает, какая она – «его страна». Эти поля, эта земля, вот это самое небо, чудесные бледные голые холмы вдалеке – это и есть его страна.
Что удивительно, Юань почти перестал ездить верхом, потому что конь, казалось, отделял его от земли. Сначала он по привычке еще садился в седло, потому что ездить верхом для него было так же естественно, как ходить. Однако, куда бы он ни поехал, всюду на него пялились крестьяне, и, если они не знали его, то говорили друг другу: «Конь явно боевой, а значит, честный человек на нем сидеть не может». За два-три дня сплетни о нем расползлись по всей округе, и народ начал судачить: «Вот сын Вана Тигра, разъезжает всюду на своем высоком коне и строит из себя знатного господина, как вся его родня. Зачем он здесь? Небось, высматривает, где какие поля да урожаи, чтоб его отец мог обложить нас новыми налогами». Выходило так, что, стоило Вану куда-то выехать на коне, как люди начинали бросать на него косые взгляды, отворачиваться и тайком сплевывать в пыль.
Поначалу это презрительное сплевыванье удивляло и злило Юаня, потому что такое обращение было ему внове. Он никогда никого не боялся, кроме отца, и привык, чтобы слуги моментально исполняли все его пожелания. Но со временем он начал задумываться, почему это происходит, и о том, как народ издавна угнетали, ведь так его учили в военной школе, и тогда он снова добрел. Пусть плюются, рассуждал он, если так им делается легче на душе.
В конце концов он привязал коня к иве и стал всюду ходить пешком. Поначалу ноги с непривычки уставали, но через пару дней он приноровился. Он убрал подальше свои кожаные башмаки и носил такие же соломенные сандалии, как у крестьян, и ему нравилось чувствовать под ногами твердую почву проселочных дорог и тропинок, иссохшую за несколько месяцев зимнего солнца. Ему нравилось смотреть в глаза встречным мужчинам и воображать себя простым человеком, а не сыном военачальника, вслед которому летят испуганные проклятия и плевки.
За те несколько дней Юань научился любить свою страну так, как он никогда прежде ее не любил. Благодаря этой свободе и одиночеству стихи приходили к нему сами собой, сияющие и отточенные: бери и записывай. Ему даже не приходилось искать подходящие слова – он просто выписывал то, что возникало у него внутри. Ни книг, ни бумаги в глинобитном доме не оказалось, только старое перо, купленное давным-давно его дедом, чтобы поставить подпись под какой-нибудь купчей на землю. Но все же этим пером вполне можно было пользоваться и, отыскав в чулане засохшие чернила, Юань начал выводить стихи на беленых стенах средней комнаты. Старый жилец молча наблюдал, с восхищением и страхом глядя, как возникают на стене волшебные неведомые слова. Теперь Юань писал другие стихи: не только о ветвях ив, струящихся над гладью безмолвных озер, или о плывущих по небосводу облаках, серебряных дождях и порхающих в воздухе лепестках. Новые строки шли из самой глубины его души и получались не такими гладкими, ибо в них Юань рассказывал о своей стране и новой любви к ней. Если раньше стихи выходили у него красивыми, ладными и пустыми, точно переливчатые пузыри на поверхности разума, то теперь красоты в них было мало, зато они полнились каким-то не до конца понятным Юаню смыслом, имели более грубый ритм и странную мелодику.
Так шли дни, и Юань жил наедине с переполнявшими его мыслями. Что ждет его впереди, он не знал. В голове не возникало никаких отчетливых картин собственного будущего. Он был рад, что может дышать суровой и яркой красотой этого северного края, сверкающего на безоблачном солнце; самый свет казался здесь голубым, с такого ярко-голубого неба он лился. Юань слушал разговоры и смех людей на улицах маленькой деревушки; он подсаживался к крестьянам в придорожных харчевнях, слушал, но сам почти не говорил – так путник прислушивается к чужому наречию, малопонятному, но радующему слух и сердце; он отдыхал от разговоров о войне, наслаждаясь обыкновенными деревенскими сплетнями: у кого родился сын, кто да почем купил или продал землю; кто собрался жениться или выходить замуж; когда лучше сеять то-то и то-то.