Прочтя эти гордые смелые строки, Юань мысленно воскликнул с восторгом: «А ведь это письмо от Мэна, который был в бегах – и вот где он теперь!» Мысль, что для него уже есть место, согрела ему сердце. Он немного покрутил ее в голове. Хочет ли он учить молодежь? Возможно, это самый быстрый способ принести пользу своему народу. Он решил отложить эту мысль и вернуться ней позже, когда его долг перед родными будет исполнен.
Сперва он должен был навестить дядю и его дом, затем, через три дня, побывать на свадьбе Ай Лан и, наконец, съездить к отцу. Два письма от отца ждали Юаня в приморском городе. Увидев дрожащие крупные буквы, начертанные стариковской рукой на одной-двух страницах, он испытал знакомую нежность к отцу и забыл, что когда-то боялся и ненавидел его, ибо сейчас, в это новое время, Тигр казался ему беспомощным, как старый актер на забытой сцене. Да, нужно поехать и навестить отца.
Если за шесть лет Ай Лан стала только краше, а Мэй Лин из девочки превратилась в женщину, то на Ване Помещике и его жене это время оставило тяжелую печать старости. Если мачеха Юаня за все эти годы почти не постарела – лишь чуть белее стали ее белые волосы, а мудрое лицо стало еще чуть мудрее и терпимее, – то эти двое превратились в настоящих стариков. Они теперь жили не отдельно, а в доме их старшего сына, где Юань их и нашел. Дом был построен сыном по западному образцу и окружен приятным садом.
В этом саду дядя сидел под банановой пальмой, умиротворенный и счастливый, как умудренный жизнью старец. Он давно избавился от сластолюбия и изредка позволял себе лишь одну слабость – купить очередную картинку с изображением красивой девушки. Таких картинок у него накопилось около сотни, и, когда на него находил такой стих, он звал служанку, та приносила ему альбом, и старик листал картинки, подолгу разглядывая каждую. За этим занятием и застал его Юань. Стоявшая рядом служанка отгоняла веером мух и листала картинки, как листают перед ребенком страницы книги.
Юань с трудом признал в старике дядю. До последнего момента похоть в нем благополучно отражала атаки возраста, но теперь – возможно, отчасти потому, что он теперь иногда покуривал опиум, что водилось за многими пожилыми людьми, а может была и другая причина, – старость обрушилась на него внезапно и беспощадно, как ураган, иссушая плоть и сгоняя жир, и кожа болталась на нем свободно, как снятое с чужого плеча платье. Там, где раньше была твердая жирная плоть, теперь висели складки желтой кожи. Халат, сшитый по прежней мерке, тоже висел на нем мешком, пусть и мешком из дорогого узорчатого атласа. Полы халата лежали у ног, рукава спадали с плеч, а в распахнувшемся вороте виднелось тощее морщинистое горло.
Когда Юань подошел, старик рассеянно поздоровался и сказал:
– Я сижу здесь один и разглядываю картинки, потому что жена моя считает их злом.
Он усмехнулся на прежний похотливый манер, но усмешка эта жутковато смотрелась на истерзанном старостью лице; смеясь, он поглядел на служанку, и та ответила ему громким неискренним хохотом, не сводя при этом глаз с Юаня. Дядины голос и смех показались Юаню тонкими и жалкими, как никогда.
Через некоторое время старик, не отрываясь от картинок, спросил Юаня: «Давно ли ты уехал?» – и тот ответил. Тогда дядя задал второй вопрос: «Как дела у моего второго сына?» – и Юань ответил. Старик забормотал слова, которые, по-видимому, всегда приходили ему на ум при мысли о Шэне: «Он тратит слишком много денег в этой чужой стране… Да, мой старший говорит, что Шэн транжирит деньги…» И он погрузился в скорбное молчание. Тогда Юань решил его подбодрить:
– Зато он вернется уже следующим летом!
И старик пробормотал в ответ, разглядывая изображение девицы под молодым бамбуком:
– Да, да, он говорил… – Тут ему пришло что-то в голову, и он с большой гордостью произнес: – А слыхал ли ты, что мой младший сынок Мэн теперь офицер?
Юань с улыбкой кивнул, и старик гордо продолжал:
– Да, он теперь большой начальник в армии, очень хорошо зарабатывает. Я рад, что в такие смутные времена у нас в семье есть настоящий воин… Мой сын Мэн – военачальник, подумать только! Он как-то приезжал. В красивой военной форме – такую, говорят, носят солдаты за рубежом, – с пистолетом за поясом, а на сапогах шпоры, я сам видел!
Юань сохранял невозмутимость, но все же не смог сдержать улыбки при мысли о том, как за несколько лет Мэн из беглого революционера, судьбу которого отец оплакивал вслух, превратился в военачальника – гордость семьи.
Пока они с дядей беседовали, тот словно испытывал неловкость перед Юанем – сперва он то и дело отвешивал любезности и кланялся, как чужому человеку, а не родному племяннику, затем начал возиться со стоявшим на подносе чайником, пока Юань не остановил его, и долго искал на груди трубку, чтобы дать гостю покурить. Наконец до Юаня дошло, что он в самом деле принимает его за гостя. Беспокойно оглядев его, старик дрожащим голосом произнес:
– Ты отчего-то похож на чужеземца… И одет, и ходишь, и говоришь как настоящий чужеземец.
Хотя Юань и посмеялся над дядиными словами, они не слишком его обрадовали. На него нашло странное стеснение, и ответить он не смог. Очень скоро Юань понял, что ему нечего больше сказать дяде, хоть он и не видел его шесть лет, и собрался уходить. На пороге дома он обернулся и хотел помахать на прощанье, но дядя уже забыл о нем. Он задремал, жуя губами, потом челюсть у него отвисла, а глаза окончательно закрылись. На глазах у Юаня старик погрузился в глубокий сон и даже не замечал, как по его щекам и отвисшим губам ползает муха (служанка так загляделась на чужеземца Юаня, что перестала обмахивать хозяина веером).
Юань отправился на поиски тети, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. В ожидании тети он сел в гостиной и начал осматриваться по сторонам. Сам того не замечая, он теперь все оценивал по тем меркам, к которым привык в чужой стране. Комната ему очень понравилась: такой красоты и роскоши он еще нигде не встречал. На полу лежал большой ковер с богатым путаным узором из зверей и цветов, красных, желтых и голубых, а на стенах висели заграничные картины с изображениями солнечных гор и голубых вод, все в золоченых рамах; окна были обрамлены тяжелыми портьерами красного бархата, и всюду стояли одинаковые красные кресла, очень глубокие, мягкие и удобные, и крошечные столики резного черного дерева, а на них – плевательницы, и даже те были не простые, а изукрашенные голубыми птицами и золотыми цветами. На дальней стене гостиной, между двумя окнами висели четыре свитка с временами года: сливовые ветви с красными цветами символизировали весну, белые лилии – лето, золотые хризантемы – осень, а припорошенные снегом алые ягоды нандины – зиму.
Юаню эта гостиная показалась самой роскошной и красивой комнатой из всех, что ему доводилось видеть. В ней было столько диковинок, что гость мог разглядывать их часами, ибо на каждом столике помещались маленькие резные статуэтки и игрушки из серебра и слоновой кости. Здесь оказалось гораздо больше интересного, чем в той далекой потрепанной комнате, когда-то казавшейся Юаню теплой и гостеприимной. Он стал расхаживать туда-сюда в ожидании служанки, которая должна была пригласить его в комнату госпожи, и в эту минуту у ворот раздался визг тормозов, и в дом вошли двоюродный брат Юаня с женой.
Оба производили впечатление несказанно богатых людей. Юань не припоминал, чтобы когда-нибудь встречал таких. Брат был теперь мужчиной средних лет, такой же толстый, как когда-то его отец, и даже толще, потому что заграничный костюм плотно облегал его формы. Над строгим черным пиджаком, обтянувшим громадное брюхо, сверкала круглая, обритая наголо и оттого похожая на спелую желтую дыню голова. Брат вошел, отирая с нее пот, и повернулся отдать шляпу служанке. В этот момент Юань увидел под его бритым затылком три огромных жировых валика.
Зато жена брата была очень хороша собой. Она родила уже пятерых детей, но никто об этом не догадался бы, поскольку сразу после родов она отдавала младенца какой-нибудь кормилице из бедных – такой обычай бытовал у богатых светских горожанок, – а грудь перевязывала, так что тело ее очень быстро обретало былую стройность. Юаню она показалась стройной, как девушка, и даже в сорок лет лицо ее было свежо и румяно, а волосы черны и блестящи, и красоту ее не омрачали ни годы, ни заботы. Даже жара, казалась, была ей нипочем. Она изящно приблизилась к Юаню и ласково поздоровалась с ним; лишь по мимолетному недовольному взгляду, который она бросила на взмокшего от жары мужа-толстяка, можно было догадаться о ее некогда сварливом нраве. С Юанем она вела себя учтиво, ибо перестала видеть в нем лишь неотесанного юнца из захолустья и очередного малолетнего племянника. Он вырос и побывал за рубежом, даже получил диплом заграничного университета, и ей стало небезразлично, что он о ней подумает.
Все сели и стали ждать, пока слуги принесут чай. Юань решил скоротать время за беседой и спросил:
– Чем теперь занимается мой старший двоюродный брат? Вижу, что состояние ваше изрядно увеличилось!
Брат разразился очень довольным смехом и, теребя толстую золотую цепь на брюхе, ответил:
– Я теперь вице-президент банка, Юань. Банки в этом заграничном городе позволяют очень хорошо заработать, потому что войны нас не касаются, а отделения банков открылись по всей стране. Раньше люди вкладывали серебро в землю. Помню, как наш дед не мог успокоиться, покуда не купит землю на все вырученные за урожай деньги. Но теперь на землю положиться нельзя. Есть даже такие деревни, где крестьяне-арендаторы восстали и отняли все земли у своих господ.
– Разве их нельзя остановить? – удивился Юань.
– Переубивать их надо, вот что! – резко вставила жена брата.
Но брат лишь едва заметно пожал плечами – ему мешал тесный заграничный костюм, – всплеснул пухлыми руками и сказал:
– А кто их остановит? Где теперь найти на них управу?
Юань робко пробормотал что-то о правительстве.