Пока они говорили, он поймал себя на том, что очень внимательно слушает девушку, которая всегда говорила мягким, ясным и спокойным голосом, не стеснялась и не хихикала без конца, как это водилось за многими девушками ее возраста. Она всегда была занята каким-нибудь рукоделием, и раз или два, когда служанка заходила задать вопрос по хозяйству или стряпне на завтра, Юань заметил, что она обращается к Мэй Лин, а не к госпоже, и девушка привычно отдает распоряжения, словно делала это множество раз. Говорила она свободно и без стеснения. Поскольку госпожа и Юань почти все время молчали, Мэй Лин взяла разговор на себя и принялась рассказывать о своей учебе и давней мечте стать врачом.
– Впервые меня навела на эту мысль именно мама, – сказала она, обратив на госпожу сияющий взгляд. – И теперь мне очень нравится это дело. Правда, учиться придется долго, и стоит такое образование дорого, но мама все взяла на себя, и в благодарность я всегда буду заботиться о ней, всегда буду рядом. Когда-нибудь я надеюсь открыть в городе свою больницу для женщин и детей, чтобы в центральном дворе был сад, а вокруг корпусы с палатами для больных. Больница будет не очень большой, но чистой и красивой.
Девушка так увлеклась рассказом о своей мечте, что на минутку отложила шитье, и Юань, наблюдавший за ней с сигаретой в руке, удивленно подумал: «А ведь эта девушка очень хороша собой!» – и так залюбовался ею, что перестал слушать. Тут он заметил в себе некое недовольство и, заглянув в себя, чтобы понять его причины, обнаружил: ему не по душе, что эта девушка собирается жить сама по себе и никто ей не нужен, настолько она самодостаточна. Ему казалось, что женщинам все же следует задумываться о замужестве. И тут он заметил лицо госпожи. Впервые со дня свадьбы Ай Лан в ее глазах вспыхнул интерес, и она внимательно слушала рассказ Мэй Лин. Дослушав, она сказала:
– Не будь я так стара, сама бы пошла работать в твою больницу. Все-таки нынешние времена лучше прежних. Как хорошо, что женщин теперь не заставляют выходить замуж!
Юань услышал эти слова и, хотя готов был признать их справедливость, все же они странным образом его задели. Отчего-то он считал самим собой разумеющимся, что женщине положено хотеть замуж, пусть мужчине и не пристало говорить о таком с двумя женщинами. Их пылкие речи о свободе оставили в его душе холодный след, и, когда он прощался с ними, он не чувствовал того тепла, на которое рассчитывал, и дивился самому себе, ибо внутри у него что-то саднило, только он не понимал, что это саднит и почему.
Позже, лежа на узкой койке в вагоне поезда, Юань стал думать об этом и о женщинах нового времени, о том, как Ай Лан опозорила мать, но та по-прежнему радуется великим планам Мэй Лин на будущее. И Юань с легкой досадой подумал: «Вряд ли она сможет быть такой уж свободной. Ей не удастся все сделать в одиночку. И когда-нибудь, несомненно, она тоже захочет семью и детей, как все женщины».
Он вспоминал знакомых женщин – все они, в любой стране, стремились понравиться мужчине, пусть не всегда открыто. Однако, вспоминая лицо, голос и речи Мэй Лин, он не видел ни единого намека на такое стремление. Юань принялся гадать, влюблена ли она в кого-нибудь, и вспомнил, что в медицинской школе она учится вместе с юношами. Внезапно, словно налетевший тихим летним вечером ураган, его охватила ревность ко всем этим незнакомым юношам, да такая жгучая, что он даже не смог посмеяться над собой и спросить себя, какое ему дело до мечтаний Мэй Лин. Юань стал раздумывать над разговором с госпожой: нужно мягко намекнуть ей, чтобы теперь она была настороже и внимательней присматривала за девушкой. Отчего-то судьба Мэй Лин волновала его как ничья другая, и ему даже в голову не приходило спросить себя, отчего это так.
В таких раздумьях, под стук, покачивание и скрип поезда он наконец погрузился в беспокойный сон.
Вскоре на Юаня столько всего навалилось, что ему стало не до подобных раздумий. Со дня своего возвращения из чужой страны он жил только в большом приморском городе и не видел ничего кроме его просторных улиц, днем и ночью запруженных автомобилями, трамваями и пешеходами в ярких нарядах, спешащих по своим делам. Если ему и встречались бедные люди – обливающиеся потом рикши и лоточники, – то летом вид у них был не такой жалкий, как у зимних нищих, бежавших из родных деревень от голода и наводнений. Такой веселой и благополучной жизни, как здесь, Юаню прежде видеть не доводилось, и очень большое впечатление на него произвели новый дом двоюродного брата, великолепная свадьба и роскошные подарки. Перед тем, как он сел в поезд, мачеха вложила ему в ладонь толстую стопку бумаг – он сразу понял, что это деньги, и принял их без малейших колебаний, рассудив, что их прислал отец. К тому времени Юань почти забыл, что в мире вообще существуют бедные, в такой сытости и богатстве он привык жить.
Однако, проснувшись утром в поезде и выглянув в окно, он увидел совсем не ту страну, которую привык считать своей. Поезд остановился у могучей бурной реки. Здесь пассажирам нужно было выйти и, переплыв реку, сесть в другой поезд. Юань так и сделал, втиснувшись вместе с остальными на широкий открытый паром, который, впрочем, оказался недостаточно вместительным, и Юаню, подоспевшему последним, пришлось встать у края, над самой водой.
Он прекрасно помнил, что и по дороге на юг пересекал эту же реку, однако в тот раз он не видел того, что увидел теперь. Его глаза, давно привыкшие к иным зрелищам, восприняли все совершенно по-новому. Он увидел на реке целый город из крошечных лодок, жавшихся друг к другу, и от лодок этих поднималась тошнотворная вонь. То был восьмой месяц года, и, несмотря на ранний рассветный час, все вокруг окутал густой зной. Солнце едва пробивалось сквозь темные тучи, лежавшие, казалось, прямо на воде и земле, и в воздухе не было ни единого дуновения ветра. В тусклом вязком свете лодочники спешно уступали путь парому, и из маленьких люков выбирались, зевая, полуголые мужчины с одрябшими и клеклыми от бессонной жаркой ночи лицами, и женщины кричали на плачущих детей, расчесывая их спутанные волосы, и выли от голода немытые и раздетые младенцы. На каждом из утлых суденышек ютились люди, и от воды, на которой они жили и которую пили, поднималась вонь нечистот и грязи.
Тем утром у Юаня наконец открылись глаза. То было лишь мимолетное зрелище, ибо паром очень быстро вырвался из прибрежной полосы, кишевшей лодками, на середину реки, и спустя несколько минут Юань уже смотрел не на дряблые лица нищих, а на бурный желтый поток. Не успел он осознать перемену, как паром наполовину развернулся против течения и пополз мимо огромного, выкрашенного белой краской корабля, белой снежной горой вырисовывавшегося на сером небе, и Юань, задрав нос, как и остальные пассажиры, глядел на нос заграничного корабля и на сине-красный чужеземный флаг. Но вот паром прополз дальше, и им открылся другой борт корабля, из которого торчали черные пушки – чужеземные пушки.
Тут Юань и думать забыл о вони и жалких лодчонках. Паром шел дальше, и Юань, покрутив головой, насчитал на желтой речной груди целых семь таких военных судов – здесь, в самом сердце его родной страны! Считая заграничные суда, Юань забыл обо всем на свете. В нем вскипел гнев на эти корабли. Ступив на берег, он, не в силах ничего с собой поделать, обернулся и воззрился на корабли полным ненависти взглядом, гадая, зачем они здесь. Нет, они ему не померещились, вот они: белые, безупречные, неуязвимые. Множество раз из таких вот черных пушек, уставившихся бесстрашно на берега его родной страны, лились огонь и смерть. Юань прекрасно это помнил. Глядя на военные корабли, он забыл обо всем, кроме этого смертоносного огня, что мог в любой миг обрушиться на его народ, и забормотал возмущенно: «Им нельзя здесь находиться! Мы обязаны прогнать их из наших вод!» – и в том же великом гневе он сел на другой поезд и поехал к отцу.
И вот что странно: пока Юань поддерживал в себе этот гнев на белые корабли и помнил, как те поливали огнем его народ, помнил все зло, что творили здесь чужеземцы, угнетавшие и мучившие его соотечественников, – а такого зла было немало, ибо в чужеземном университете он узнал о коварных соглашениях, к которым чужеземцы принуждали императоров прошлого, чтобы грабить и разорять его родину, и даже в его время происходило немало подобного зла, ведь Юань хорошо запомнил, как белокожие солдаты расстреливали молодых бунтовщиков его страны, – пока все это было живо в его памяти, он чувствовал внутри приятный жар, даже огонь, и, завтракая или глядя в окно на проносящиеся мимо поля и села, думал: «Я должен сделать что-то для своей родины. Мэн прав, он лучше меня! Он может истовей служить стране, потому что он всегда один. А я слишком слаб. Мне все чужеземцы кажутся хорошими из-за одного-единственного добряка-учителя… и умной девушки, умеющей красно говорить. Я должен брать пример с Мэна и ненавидеть их всем сердцем, и этой ненавистью помогать своему народу! Одна лишь ненависть может нам помочь…» Так он думал, вспоминая чужеземные корабли.
Однако, как бы Юань ни старался поддерживать в себе этот пыл, он мало-помалу остывал. Холод проникал в сердце Юаня исподволь, почти незаметно. В поезде напротив него уселся огромный толстяк. Он сидел так близко, что Юань при всем желании не мог отвести глаз от его могучей туши. Время шло, солнце все сильнее жгло воздух сквозь неподвижные тучи и накаляло крышу поезда; толстяк понемногу раздевался и в конце концов остался в одном исподнем. Он сидел, выкатив на всеобщее обозрение свою обнаженную плоть, груди, желтые складки жира на брюхе и потные брыли, свисавшие до самых плеч. Вдобавок ко всему он без конца кашлял, хотя на дворе стояло лето, и громко бранился из-за этого кашля, и часто сплевывал мокроту прямо на пол, так что скоро Юаню уже некуда было ступить. К его праведному гневу за родину начало примешиваться недовольство этим толстяком, его соотечественником, а потом пришло уныние. В трясущемся поезде стояла почти невыносимая жара, и Юань начал подмечать то, чего прежде не желал видеть. От жары и усталости пассажирам все стало безразлично – они думали только о том, как дожить до конца поездки. Дети вопили и хватали матерей за грудь; мухи, залетавшие на каждой станции в открытые окна вагонов, садились то на потные тела, то на плевки на полу, то на еду, то на лица детей. Юань, в юности не замечавший мух, – те были всюду, что толку обращать на них внимание? – побывал в других краях и узнал там, что мухи несут смерть, и теперь с ужасной брезгливостью смотрел, как те садятся на его стакан с чаем или ломоть хлеба, купленного на станции у торговца, и на тарелку риса с яйцом, которую ему принес в полдень прислужник. При этом он не мог не задаваться вопросом, к чему эта его ненависть к мухам, если он прекрасно видит черноту рук слуги и липкую грязь на тряпке, которой тот отер тарелку, прежде чем насыпать в нее рис. В конце