концов Юань не выдержал и заорал в гневе:
– Не надо! Лучше оставьте тарелку пыльной, чем вытирать ее этой грязной тряпкой!
Слуга лишь добродушно улыбнулся и именно в этот миг решил отереть пот со лба той же самой тряпкой, после чего повесил ее обратно себе на шею. Юаню так поплохело, что он не смог притронуться к еде. Отложив ложку, он принялся осыпать бранью слугу, и мух, и плевки на полу. Слуга оскорбился, призвал на помощь небеса и закричал:
– Я ведь только разношу еду, какое мне дело до мух и грязных полов?! Это не моя работа! Да и кто в своем уме будет летом убивать мух и тратить на это свое время? Даже если все люди этой страны решат всю жизнь только и делать, что бить мух, им и тогда не одержать победы! Мухи – это природа!
Излив таким образом свое возмущение, слуга весело расхохотался, потому что даже в гневе человек он был благодушный, и, усмехаясь, пошел дальше по вагону.
Зато остальные пассажиры поезда, уставшие от жары и потому готовые смотреть на что угодно и слушать кого угодно, внимательно выслушали эту перебранку и заняли сторону слуги. Некоторые из них закричали Юаню:
– Правду он говорит, мухам нет конца! Никто не знает, откуда они берутся, но им тоже хочется пожить!
Одна старушка подхватила:
– Вот именно, и они имеют право на жизнь! Лично я никогда не посмела бы отнять жизнь даже у мухи!
А другая презрительно добавила:
– Да он, небось, из тех студентов, что учатся за рубежом, а потом возвращаются домой и хотят навязать нам свои заграничные порядки!
Тогда толстяк напротив, который успел слопать весь рис с яйцом и теперь угрюмо хлебал чай, то и дело громко рыгая, вдруг заявил:
– Ах вот он кто! А я-то целый день сижу, гляжу на него да все не разберу, кто он такой!
Толстяк, прихлебывая чай и отрыгивая газы, продолжал с довольным видом разглядывать Юаня, который был ему теперь понятен. Юань не выдержал и уставился в окно на ровные зеленые поля.
Гордость не позволила ему ответить толстяку и остальным пассажирам. Есть он тоже не мог. Шли часы, а он все сидел и смотрел в окно. Под хмурым жарким небом местность вокруг становилось все более бедной, унылой и плоской, и все чаще поезд проезжал мимо затопленных полей. С каждой станцией люди за окном выглядели все более нищими и убогими: покрытая волдырями и коростой кожа, воспаленные глаза. Хотя кругом стояла вода, никто здесь не мылся, а женщинам по-прежнему бинтовали ноги – по тому самому варварскому древнему обычаю, который, по мнению Юаня, давно канул в прошлое. Юань смотрел на этих людей и страдал. «И это мой народ!» – с горечью подумал он наконец и выбросил из головы мысли о чужеземных военных кораблях.
Однако впереди его ждал еще один горький удар. В дальнем конце вагона сидел белокожий, которого Юань сначала не увидел. Теперь он двинулся мимо по проходу, собираясь сойти с поезда на станции некоего обнесенного глинобитной стеной городка, и вдруг заметил печальное молодое лицо Юаня. Вспомнив, как тот сетовал на мух и желая поддержать его, он сказал на своем родном языке:
– Не унывайте, дружище! Я тоже бьюсь с мухами – и сдаваться не собираюсь!
При звуке чужеземной речи Юань вскинул голову и увидел щуплого белокожего человечка в невзрачном сером костюме и белом шлеме от солнца, с простым небритым лицом и вполне добрыми голубыми глазами. Юань сразу понял, что это священник. Ответить ему он не смог. К горлу подкатила неизъяснимая горечь, потому что этот белый человек видел и знал все, что теперь узнал он. Юань молча отвернулся. В окно ему было видно, как священник сошел с поезда, побрел сквозь толпу и поднял взгляд на обнесенный стеной город. Сами собой вспомнились слова другого священника: «Если бы вы только повидали все, что повидал я…»
И Юань с укором спросил себя: «Почему же я раньше всего этого не видел? Какой я был слепец!»
Однако испытания для Юаня только начались. Когда он наконец пришел к отцу, Вану Тигру, то увидел его таким, каким никогда прежде не видел. Тигр стоял в дверях своего большого зала, вцепившись в дверную стойку, и ни следа не осталось ни от его былой силы, ни от взрывного нрава. Теперь это был жалкий седовласый старик с длинными жидкими усами, свисавшими до подбородка, красными глазами, которые от старости и пристрастия к спиртному затянула белая пелена, так что он даже не видел Юаня, пока тот не подошел к нему вплотную, и внимательно прислушивался к тишине в надежде услышать его шаги и голос.
Юань недоуменно смотрел на заросли сорной травой во дворах, на остатки отцовской армии – считаных лентяев в лохмотьях, – и на безоружного часового у ворот, без вопросов впустившего Юаня в дом и не удосужившегося даже поприветствовать его так, как подобает встречать генеральского сына. Однако самым большим потрясением для Юаня стал вид иссохшего и исхудавшего родного отца. Старик стоял в дверях в своем старом халате из серой материи с заплатами на локтях – в тех местах, где его кости протерли рукава до дыр о подлокотники кресла, – а на ногах у него были матерчатые тапочки со стоптанными задниками, и в руке его больше не было меча.
Когда Юань воскликнул: «Отец мой!» – старик, задрожав, отозвался: «Ты ли, сынок?» Они обнялись, и Юань почувствовал, как слезы выступают на его глазах при виде отцовых морщин, носа, рта и тусклых глаз, которые отчего-то казались больше, чем раньше, и были теперь слишком велики для его сморщенного лица. Юань не мог отделаться от мысли, что этот дряхлый старик не может быть его отцом, не может быть Тигром, которого все боялись, чьи хмурые черные брови некогда вселяли в него такой страх, чья рука всегда, даже во сне сжимала любимый меч. Однако это был тот самый Тигр, и, увидав Юаня, он тут же закричал: «Вина мне!» Послышался медленный шорох, и к ним приблизился слуга с заячьей губой, тоже глубокий старик, по-прежнему верно служивший своему генералу. Безобразное лицо его озарила улыбка, и он принялся разливать вино, а отец взял сына за руку и повел его в зал.
Тут появились еще двое, которых Юань прежде не видел – или не замечал, – два маленьких благообразных человека, пожилой и молодой. Старичок был в опрятном старомодном халате из темно-серого шелка с мелким узором и темной шелковой куртке. Голову его венчала круглая шелковая шапочка с белой пуговицей, символизировавшей траур по близкому родственнику. Над черными бархатными башмаками тоже белели две белые хлопчатобумажные ленты. Из этого скорбного одеяния выглядывало лицо без бороды и даже без щетины, но испещренное глубокими морщинами, с блестящими и проницательными, как у куницы, черными глазками. Юноша был очень похож на старика, однако его взгляд нельзя было назвать проницательным. Скорее, он был задумчив, как у обезьяны, взирающей на человека, своего ближайшего родственника, с которым, однако, у нее нет и не может быть понимания. Юноша был сыном старика.
Когда Юань нерешительно взглянул на них, старик произнес сухим высоким голосом:
– Здравствуй, племянник! Я твой средний дядя. Мы не виделись с тех пор, как ты был еще мальчиком. Это мой старший сын, твой двоюродный брат.
Юань удивленно поздоровался – впрочем, без особого радушия, поскольку он совсем не знал этих людей со старомодными манерами и в старомодном платье, но все же он был с ними вежлив. Куда вежливее Тигра, который вовсе не обращал на них никакого внимания и лишь восторженно глядел на Юаня. Детская радость отца растрогала его. Старый Тигр не мог отвести глаз от сына. Налюбовавшись, он зашелся в безмолвном смехе, а затем встал, подошел к Юаню, пощупал его руки и крепкие плечи, вновь засмеялся и пробормотал:
– Так же силен, как я в молодости! Да, помню, у меня были такие руки, что я мог без труда метнуть железное восьмифутовое копье и таскать тяжелые камни. На юге, служа под командой старого генерала, я тешил такими представлениями своих соратников. Встань, дай посмотреть на твои ноги!
Юань послушно встал, терпеливо и ласково улыбаясь, а Тигр повернулся к своему брату и не без былой живости воскликнул:
– Видал, какой у меня сын? Клянусь, ни один из твоих четырех сыновей ему и в подметки не годится!
Ван Купец ничего не ответил на это, а лишь улыбнулся скупой снисходительной улыбкой. Зато юноша терпеливо и осторожно сказал:
– Кажется, мои младшие братья получились такими же рослыми и крепкими, как он, да и средний немал. Один я не вышел ростом, даром что старший.
Он скорбно поморгал. Юань, выслушав его, полюбопытствовал:
– И как теперь поживают мои двоюродные братья, чем занимаются?
Сын вопросительно посмотрел на отца, но тот сидел молча, с прежней улыбочкой на лице, и тогда юноша осмелился ответить Юаню:
– Со сбором аренды и торговлей зерном отцу помогаю я. Раньше мы все этим занимались, но времена в нашем краю пошли дурные. Арендаторы так обнаглели, что отказываются платить, да и урожаи стали беднее. Моего старшего брата отец еще мальчиком отослал служить Тигру. Один из младших уехал повидать мир и живет теперь на юге, работает счетоводом в лавке, потому что очень хорошо умеет обращаться со счетами. Он богат, так как все серебро проходит через его руки. Второй сидит дома с семьей, а младший учится, потому что в нашем городе теперь есть новая школа, и мы надеемся женить его, как только позволит возраст, поскольку моя мать скончалась несколько месяцев тому назад.
Тут Юань вспомнил бойкую и голосистую деревенскую женщину, которую однажды видел в дядином доме, когда они с отцом туда приезжали. Она всегда была весела, и не верилось, что теперь она неподвижно и тихо лежит в могиле, а этот жалкий старичок, его дядя, живет себе и живет, почти не меняясь. Юань спросил:
– Как это случилось?
Тогда сын взглянул на отца, и оба притихли. Тигр, услышав вопрос сына, решил ответить сам, хотя его не спрашивали:
– Как это случилось? Есть у нашей семьи один враг – главарь мелкой шайки бандитов, что разбойничают в горах над нашей старой деревней. Однажды я отобрал у него город: долго держал его под осадой, а потом хитростью пробрался за стены. С тех пор он не может мне этого простить. Клянусь, он нарочно разбил становище неподалеку от наших земель, чтобы следить оттуда за моими родными. Один из моих братьев прознал, что этот разбойник нас ненавидит, и испугался сам ехать за данью и арендной платой, а послал вместо себя жену. Она ведь только женщина, ее не тронут, решил он. А бандиты поймали ее по дороге домой, ограбили, отрезали ей голову и бросили в канаву. Я сказал брату: «Подожди пару месяцев, пока я соберу людей. Клянусь, я разыщу этого бандита… Клянусь… Клянусь…»