нку. Она глядела на него, опираясь на очищенную от коры палку, что служила ей тростью, и в ее глазах читался немой вопрос: «Что мой сын такое?»
А Юань, рослый и статный в заграничном платье, глядел на старушку в простой черной юбке из бумажной материи и спрашивал себя: «Неужели я мог выйти из тела этой старухи? Почему же я не чувствую никакого родства плоти?»
Однако он больше не страдал от стыда за нее. Той белокожей девушке, если бы он полюбил ее, он сказал бы смущенно: «Это моя мать». Но Мэй Лин можно сказать без всякого стеснения: «Это моя мать», и та все поймет, ведь она знает, что тысячи мужчин ее страны родились от таких матерей, и не удивится, как не удивляется здесь ничему. Она просто знает, что это так, и ей этого довольно. Даже перед Ай Лан ему было бы стыдно за мать, а перед Мэй Лин нет. Он может открыть ей свое сердце, не ведая стыда. От этого осознания в душе воцарилась безмятежность, которой не нарушало даже его нетерпение, и в один прекрасный день он сообщил матери:
– Я теперь помолвлен или считай, что помолвлен. У меня есть избранница.
И старуха спокойно ответила:
– Да, твой отец говорил. Что ж, я и сама побеседовала с парой знакомых девушек, но отец ни к чему тебя не принуждал, ты всегда все делал по-своему. Папенькин сынок, не мой… А характер у отца такой, что и слова поперек ему не скажешь. Да, ученой-то повезло, она сумела уехать, а я сидела тут и позволяла ему изливать на меня свой гнев. Ладно, надеюсь, девушку ты выбрал приличную и покладистую, которая и халат раскроить может, и рыбу переворачивать умеет. Хотелось бы мне, конечно, на нее взглянуть. Но я знаю, какая нынче пошла молодежь и какие у вас теперь нравы. Невестка может вовсе не приехать к свекрови, хотя должна!
Юаню показалось, что мать даже рада, что ее избавили от лишних хлопот. Она села и по своему обыкновению уставилась в пустоту, моргая и едва заметно двигая челюстями. Забыв про Юаня, она начала клевать носом. Они были из разных миров, эти двое, и их кровная связь утратила для Юаня всякое значение. По правде говоря, ничто больше не имело для него значения – кроме желания поскорей увидеться с возлюбленной.
Попрощавшись с родителями – Юань сделал это с соблюдением всех приличий и делая вид, что ему горько с ними расставаться, – он сел на поезд и отправился обратно на юг. Удивительное дело: теперь он практически не замечал других пассажиров. Ему было безразлично, вели они себя подобающе или нет. Мысли его целиком и без остатка занимала Мэй Лин. Он вспоминал все, что знал о ней. Например, что у нее узкие ладони – и при этом очень сильные, – и изящные пальчики. Тут Юаню пришло в голову, что для отсечения больной плоти требуется как раз такая сила и сноровка. Все тело Мэй Лин обладало этой упругой силой, силой крепкого и ладного остова под тонкой светлой кожей. Юань вновь и вновь вспоминал ее расторопность, как хорошо у нее спорились любые дела, как равнялись на нее слуги, как Ай Лан заявляла, что лишь Мэй Лин способна оценить, правильно ли подшит подол халата, и лишь Мэй Лин может сделать все так, как того хочет госпожа. Юань мысленно приговаривал: «В двадцать лет она умелей многих тридцатилетних хозяек».
Еще ему запомнилось ее разностороннее обаяние: она обладала серьезностью и спокойствием женщин в возрасте, которых он уважал, – его мачехи и тети, воспитанных по всем канонам и заветам прошлого, – но при этом в ней нашлось место и новому. Она не стеснялась мужчин и не замолкала в их присутствии, говорила прямо и открыто в любом обществе, как Ай Лан, но на свой особый лад.
За этими воспоминаниями Юань совсем не замечал ни грохота колес, ни тряски, ни полей и городов за окнами несущегося на юг поезда. Он сидел и предавался мечтам о Мэй Лин, припоминая каждый ее взгляд и каждое слово, а после собирая из этих мелких осколков единое прекрасное целое. Вспомнив все, что можно было вспомнить, Юань позволил мыслям устремиться в будущее, к мигу их новой встречи – как он с ней заговорит, как признается в любви. Он видел воочию, словно это происходило с ним прямо сейчас, с каким приятным спокойствием она его выслушает. А потом – о, нельзя забывать, что она еще совсем юна и целомудренна, не чета нынешним развязным, готовым на все девицам!.. – но все же потом он возьмет ее прохладную, тонкую, добрую ладонь в свою…
Однако способен ли кто-нибудь претворить задуманное в жизнь точно так, как оно было задумано? Разве влюбленный юноша знает наверняка, как на самом деле поступит в заветный час? Слова, что в поезде так легко складывались у Юаня в голове, в нужный миг отказались слетать с языка. В доме стояла полная тишина, и встречала Юаня одна только служанка. Безмолвие дома заставило его содрогнуться, как от внезапного мороза.
– Где она? – крикнул он служанке, а потом, осекшись, добавил: – Где госпожа, моя мать?
Служанка ответила:
– Они ушли в приют, там новая малышка тяжело заболела. Сказали, что могут вернуться поздно.
Юаню оставалось охладить пыл своего сердца и терпеливо ждать. Он ждал, пытаясь направлять мысли то туда, то сюда, однако разум его не слушался и своевольно возвращался к одной и той же мечте. Пришел вечер, а мать и Мэй Лин все не возвращались. Когда служанка пригласила Юаня ужинать, он вынужден был сесть за стол и есть в одиночестве, но еда показалась ему сухой и пресной. Он готов был возненавидеть младенца, по чьей вине все не наступал заветный час, о котором он мечтал столько недель.
И вот, когда Юань уже хотел встать, потому что есть не мог, дверь отворилась, и вошла госпожа, изнуренная и печальная, а следом за ней Мэй Лин, тоже молчаливая и грустная, как никогда. Она взглянула на Юаня отрешенно, словно и не видела его, а потом сдавленно прокричала, как если бы Юань никуда не уезжал:
– Малышка умерла! Мы сделали все, что могли, но она умерла!
Госпожа вздохнула и так же сдавленно произнесла:
– Ты вернулся, сын мой?.. Ах, Юань, я в жизни не видела малютки краше… Ее три дня назад подбросили нам на порог… И ведь она была не из бедной семьи, в шелковой распашонке… Поначалу она показалась нам здоровенькой, но сегодня утром начались судороги… Эта древняя младенческая хворь забирает новорожденных еще до десятого дня. Самые крепкие, самые хорошенькие младенцы вмиг гибнут от нее, словно их души забирает злой ветер. И ничего нельзя предпринять…
Девушка слушала речь госпожи молча, не притрагиваясь к еде. Стиснув тонкие кисти в кулаки, она ударила ими по столу и гневно воскликнула:
– Я знаю эту хворь! Так не должно быть!
Юань еще никогда не видел ее в таких расстроенных чувствах. Слезы в ее горящих глазах вмиг остудили его сердце, точно лед, ибо он понял, что Мэй Лин сейчас не до него. Да, сам он думал о ней и только о ней, но ее мысли в тот миг были не с ним, и она как будто вовсе не заметила нескольких недель разлуки. Поэтому Юань сидел, слушал и тихо отвечал на вопросы госпожи о делах отца, невольно замечая, что Мэй Лин не слышит ни вопросов, ни ответов. Она сидела в странном онемении, сложив руки на коленях и переводя взгляд с лица госпожи на лицо Юаня, однако не произносила ни слова. Лишь один раз глаза ее вновь наполнились слезами. Убедившись, что в мыслях она очень далеко от него, Юань решил не заговаривать с ней тем вечером.
Но как он мог спать, не признавшись ей в своих чувствах? Всю ночь он то засыпал, видя смутные, обрывочные сны о любви, то вновь просыпался.
Утром он встал измученный этими снами. День за окном тоже был сер и угрюм, как бывает, когда лето окончательно сменяется осенью. Поднявшись с постели и увидев за окном сплошную серость – плоский серый небосвод над плоским серым городом и серыми улицами, по которым вяло брели люди, ничтожные и серые, как сама земля, – пыл его сердца вновь угас, и Юань уже не представлял, как могло его сердце так томиться по Мэй Лин.
В таком настроении он спустился к завтраку, и пока он молча ел, с трудом глотая пресную, лишенную вкуса и соли пищу, в столовую вошла госпожа. Она не ела и сначала лишь сдержанно поздоровалась с Юанем, но потом заметила его уныние и стала мягко расспрашивать его, в чем дело. Понимая, что нельзя рассказывать ей о своих чувствах к Мэй Лин, Юань вместо этого рассказал о том, что отец задолжал дяде очень много серебра. Госпожа ошарашенно воскликнула:
– Что же он не говорил мне о своей нужде? Я могла бы затянуть пояс! Хорошо хоть на Мэй Лин я трачу только свое серебро. Да, гордость не позволила мне брать у мужа деньги на ее воспитание, к тому же отец оставил мне немало, ведь сына у него не было, а еще ему хватило ума положить деньги в надежный банк, где они все эти годы пролежали в целости и сохранности. Отец меня очень любил, даже распродал большую часть земель ради меня и все перевел в серебро… Если б я только знала о бедственном положении мужа, я могла бы…
Юань перебил ее:
– Зачем? Нет, я найду себе хорошее место, где мои знания оценят по достоинству, буду откладывать жалованье и расплачусь со всеми долгами.
Тут ему пришло в голову, что если он в самом деле поступит так, где ему взять денег на свадьбу, новый дом и все остальное, что нужно молодой семье? В прежние времена сын, женясь, оставался жить с отцом, и его жена с детьми ели из общего котла. Но теперь Юань не мог даже помыслить о таком. Вспоминая пыльные дворы дома, где жил Тигр, и старую мать, которая придется Мэй Лин свекровью, он клялся, что никогда не приведет туда жену. Нет, у них будет свой дом, который Юань научится любить, чистый, с картинами на стенах и мягкими креслами, и принадлежать он будет только им двоим. Когда он подумал об этом, сердце его охватила такая тоска, что госпожа не могла ее не заметить. Она спросила очень ласково:
– Ты еще не все мне рассказал, верно?
Тут сердце Юаня не выдержало, и он, покраснев и чувствуя, как слезы жгут веки, закричал:
– Да, не все! Не все! Я, сам того не заметив, полюбил ее! Если она не будет моей, я умру!
– Она? – озадаченно переспросила госпожа. – И кто же это?
– Кто, как не Мэй Лин?! – воскликнул Юань.