Юань глядел на рабочих и, сам до конца не веря в происходящее, искал среди них знакомое лицо крестьянина. Наверное, и его самого, как и его земли, поглотило это новое чудовище. Но нет, крестьянина среди людей не оказалось. То были бледные горожане, что рано утром выползали из своих каморок, а вечером в них возвращались. Крестьянин, должно быть, уехал из этих мест. Он, его жена и их старый бык теперь живут на другой земле. Конечно, так и есть, уверял себя Юань. Они живут своей прежней жизнью, как ни в чем не бывало. При мысли об этом Юань улыбнулся, на миг забыв о своем горе, и в задумчивости отправился домой. Когда-нибудь и он обязательно найдет свое призвание и заживет собственной жизнью.
IV
На следующий день случилось два события, определивших дальнейшую жизнь Юаня. Госпожа с утра пораньше сказала ему:
– Сын мой, не стоит тебе сейчас жить с нами под одной крышей. Подумай, как тяжело будет Мэй Лин видеть тебя изо дня в день, ведь она знает, как ты к ней относишься.
На это Юань ответил в гневе, еще не остывшем со вчерашнего дня:
– Я прекрасно это понимаю, и мне самому тоже неловко, поверьте! Лучше мне уехать туда, где мы с Мэй Лин не будем видеться каждый день и где мне не придется постоянно слышать ее голос и вспоминать, что она меня отвергла.
Речь эту он начинал запальчиво, но на последних словах его голос дрогнул, и сколько бы ни старался он сдерживать свой гнев и сколько бы ни уверял себя, что не желает больше видеть Мэй Лин, все же при мысли о ней он с прискорбием понимал, что вопреки всему хочет быть там, где он сможет видеть ее и слышать ее голос. Однако сегодня утром госпоже не надо было защищать Мэй Лин и отстаивать женские права, поэтому она стала прежней собой, ласковой и понимающей. Она сразу заметила дрожь в голосе Юаня, как быстро тот умолк и уткнулся в тарелку с едой (на сей раз Мэй Лин к завтраку не спустилась), и поспешила его утешить:
– Первая любовь всегда дается тяжело, сын мой. Я знаю, какова твоя природа, ты во многом похож на отца, а тот, говорят, пошел в мать, которая была тихой угрюмой женщиной и крепко привязывалась к людям. А моя Ай Лан пошла в вашего деда – твой дядя говорил, что у нее такой же веселый взгляд. Что ж, сынок, ты еще слишком молод, чтобы крепко привязываться к кому бы то ни было. Поезжай куда-нибудь, найди жилье себе по нраву и хорошую работу, выплачивай потихоньку долг, знакомься с молодежью, а через годик-другой… – Госпожа умолкла и взглянула на Юаня; тот ничего не сказал и терпеливо ждал продолжения. – А через годик-другой, глядишь, Мэй Лин и передумает. Как знать?
Однако Юань не желал тешить себя пустыми надеждами. Он сокрушенно произнес:
– Нет, она не из тех, что легко меняют свое мнение. Я же вижу, она меня на дух не выносит. А я как-то в один миг осознал, что мне нужна только она. На иностранок я и не смотрю, они мне не нравятся. А она замечательная, она тоже стремится к новому и при этом чтит традиции…
Тут Юань осекся, набил рот едой и долго жевал ее, не в силах проглотить: его душили слезы, которые он стыдился проливать, потому что только юнцы плачут от любви, а ему хотелось верить, что он ничего не принимает близко к сердцу.
Госпожа прекрасно это поняла, не стала давить и в конце концов миролюбиво произнесла:
– Что ж, давай пока оставим все как есть, подождем. Ты еще молод, время есть, и тебе в самом деле нужно рассчитаться с дядей. Всегда нужно помнить о сыновьем долге. Как бы там ни было, долг есть долг.
Она сказала это нарочно, чтобы вывести Юаня из уныния, и у нее это получилось: проглотив ком в горле, он, не в силах больше сдерживаться, закричал:
– Да, все так говорят, но, клянусь, мне опротивели эти речи о долге! Я всегда исполнял свой сыновний долг – и что получил в награду?! Отец хотел навязать мне брак с неграмотной крестьянкой и забыть обо мне! Теперь же он опять приковал меня долгами к дяде, и я поступлю так, как уже поступал: уеду к Мэну и посвящу жизнь борьбе с тем, что у стариков зовется долгом… Да, так и сделаю… Даже если отец поступил так не со зла – это не оправдание! Нельзя быть настолько недальновидным, зная, какой вред причиняешь сыну…
Юань и сам понимал, что говорит неразумно – хоть Тигр и пытался силой его женить, все-таки он вызволил его из тюрьмы, потратив на это все серебро, какое только смог найти. Поэтому он распалял свой гнев, готовясь дать отпор госпоже, однако та, вопреки ожиданиям, мягко произнесла:
– Думаю, это очень хорошее решение – поехать к Мэну и пожить в новой столице.
Юань, готовившийся к спору, от удивления проглотил язык, и больше в то утро они ничего не обсуждали.
А днем Юаню как раз пришло письмо от Мэна. Вскрыв конверт, он первым делом наткнулся на упреки от двоюродного брата, который сетовал, что не получил от Юаня никакого ответа: «Я с таким трудом выхлопотал тебе эту должность, ведь в наши дни на подобные места конкурс по сто человек! Приезжай немедленно, бросив все дела, потому что через три дня везде начинается учеба, и времени на переписку просто нет». Свое письмо Мэн закончил такими пылкими словами: «Не каждому человеку выпадает шанс поработать в новой столице. Тысячи людей ждут и надеются получить здесь место. Город рождается заново на наших глазах! Теперь здесь будет все, что есть в величайших городах мира. Старые узкие улочки сносят, а вместо них строят широкие проспекты. Приезжай и внеси свой вклад!»
Прочитав эти смелые слова, Юань воспрял духом, швырнул письмо на стол и вскричал:
– Стало быть, еду!
Тотчас он принялся собирать свои вещи, книги, записи и готовиться к новому этапу своей жизни.
В полдень он рассказал госпоже о письме Мэна и сказал:
– Лучше всего мне сейчас уехать, раз уж все так сложилось.
Та кивнула, и опять они больше не заговаривали об этом, и госпожа была по-прежнему добра и ласкова, разве что казалась чуть задумчивей обычного.
Вечером, когда Юань спустился к ужину, она принялась говорить о своих повседневных заботах: что Ай Лан вернется только через две недели, а сейчас они с мужем в старой северной столице, куда уехали отдыхать на месяц, и что в сиротском приюте ходит заразный кашель, которым заболели уже восемь детей. Затем она спокойно добавила:
– Мэй Лин пробыла там весь день, испытывает жидкое заграничное лекарство от кашля, которое нужно вводить больному прямо в кровь с помощью иглы. Но я ей сказала, что ты вынужден срочно уехать, и велела сегодня прийти к ужину, чтобы провести вместе последний вечер и попрощаться.
За всеми мыслями и планами того дня Юань не раз и не два вспоминал о Мэй Лин и гадал, сможет ли еще увидеться с ней перед отъездом. Тогда он говорил себе, что лучше им больше не встречаться, и тут же его наполняла тоска по ней, желание хотя бы разок, хотя бы издали увидеть Мэй Лин, запомнить ее облик и движения, даже если не удастся услышать ее голос. Но просить о встрече он не смел. Если он все же увидит ее, то будет рад, а если Мэй Лин предпочтет остаться в приюте, что ж, он вынужден будет с этим смириться.
Юань заметил, что отвергнутая любовь запустила у него внутри странное брожение. У себя в комнате он множество раз бросался на кровать и впадал в меланхолию, думая об отказе Мэй Лин. Тогда он принимался плакать, поскольку никто его не видел, или подходил к окну и подолгу смотрел на город, беспечный и равнодушный к нему, как веселая девица, сверкающий на жарком солнце, и тогда его брала обида, что он любит, но не любим, и чувство, что им воспользовались. В очередной такой раз он вдруг вспомнил то, о чем успел забыть: уже дважды женщины любили его, а он не отвечал им взаимностью. При этой мысли его охватил страх, и он воскликнул про себя: «Неужели она не способна любить меня, как я не был способен полюбить их? Неужели ей отвратительна моя плоть, как мне была отвратительна их плоть, и она ничего не может с этим поделать?» Однако страх этот был слишком невыносим, и Юань тотчас напомнил себе: «Нет, здесь другое… Они любили меня не по-настоящему, не так, как люблю я. Никто никогда не любил так, как я…» И вновь он исполнился гордости: «Моя любовь самая высокая и чистая. Я не смел ни дотронуться до ее руки, ни даже подумать об этом… Ладно, я думал, но совсем чуть-чуть, и лишь при условии, что любовь окажется взаимной…» Юаню казалось, что Мэй Лин должна – должна! – увидеть, как прекрасна и чиста его любовь, и потому им надо увидеться еще хотя бы раз, чтобы она убедилась в незыблемости его чувств.
Услышав теперь слова госпожи, он почувствовал, как кровь прихлынула к его лицу, и в горячке понадеялся, что Мэй Лин все же не придет. Лучше уехать, не увидевшись с нею.
Однако продумать путь к отступлению Юань не успел, ибо в этот миг в столовую тихо и как ни в чем не бывало вошла Мэй Лин. Поначалу он не смел даже взглянуть на нее и встал, дожидаясь, пока она сядет, лишь краем глаза заметив темно-зеленый шелк ее платья и красивые тонкие руки цвета слоновой кости, того же оттенка, что и палочки для еды. Юань не мог вымолвить ни слова, и госпожа, заметив это, непринужденно спросила Мэй Лин:
– Ты все закончила?
Мэй Лин так же спокойно ответила:
– Да, всем девочкам сделала уколы. Но с некоторыми, кажется, опоздала, они уже кашляют. Зато теперь им должно стать лучше. – Тут она тихо рассмеялась и добавила: – А помните шестилетку, которую все зовут Гусенком? Увидев меня со шприцем, она заплакала и запричитала: «Ой, мамочка, я лучше буду кашлять, только не колите – я уже кашляю, слышите?» И тут же изо всех сил закашляла.
Обе женщины засмеялись, и Юань, тоже улыбнувшись, ненароком взглянул на Мэй Лин. Увидев ее, он, к своему стыду, не смог отвести глаз. Он залюбовался ею и, не в силах молвить ни слова, резко втянул воздух, взглядом умоляя ее сказать хоть что-нибудь. Потом он увидел румянец на ее бледных щеках, однако Мэй Лин уже посмотрела на него своим прямым ясным взглядом и заговорила быстро, с придыханием, как не говорила никогда прежде, словно отвечая на заданный Юанем вопрос, хотя он сам не знал, о чем мог бы ее спросить: