– Это заграничные зерна, а не те отбросы, которыми вы засеиваете свои поля!
Издевки крестьян заставили их работать охотнее и лучше, чем наставления учителя. Через некоторое время насмешники приуныли и умолкли. Один за другим они стали разворачиваться и уходить.
Юань был очень рад. Приятно было вновь взяться за дело и набрать в горсть земли. Она была жирная и плодородная, и рядом с заграничным зерном казалась совершенно черной.
Наконец работа подошла к концу. Юань чувствовал свежесть и приятную усталость во всем теле, да и у студентов, даже самых бледных, был здоровый вид. Все они согрелись несмотря на пронизывающий западный ветер.
– Лучший способ согреться, – с улыбкой произнес Юань. – Работа греет лучше любого огня!
Юноши посмеялись, чтобы сделать приятно Юаню – учитель им нравился. Однако деревенские парни по-прежнему хмурились, хотя щеки их и порозовели.
Вечером Юань написал про все это Мэй Лин, ибо потребность рассказывать ей о своем дне стала для него такой же естественной, как потребность в воде и пище. Закончив письмо, он подошел к окну и окинул взглядом город. Тут и там темнели скопления ветхих домов с черепичными крышами, черными в лунном свете. Но из этих скоплений всюду взмывали к небу высокие дома с красными крышами, угловатые, чужеземные, сиявшие сотнями окон. Весь город пронзали насквозь, затмевая луну, широкие улицы, переливающиеся ярким светом.
Когда Юань смотрел на этот меняющийся у него на глазах город, смотрел и в то же время почти не видел его – ибо ярче всего остального перед глазами сияло лицо Мэй Лин, юное и чистое, а город служил ему лишь фоном, – в голове вдруг возникла долгожданная четвертая строчка, отточенная и доведенная до совершенства, словно уже напечатанная на странице книги. Юань кинулся к столу, разорвал заклеенный конверт и добавил к письму несколько строк:
«Сегодня мне пришло в голову это четверостишие: первые три строчки родились, когда я работал на земле, а последняя – уже в городе, когда я вернулся домой и подумал о тебе. Днем она отказывалась выходить, а теперь зазвучала в голове сама собой, столь ясно и отчетливо, словно это ты со мной заговорила».
Так проходила жизнь Юаня в новой столице: днями он работал, а вечерами писал Мэй Лин. Она писала гораздо реже. Ее письма были не сухими, но сдержанными и немногословными, отчего каждое слово приобретало глубокий смысл. Однажды Мэй Лин сообщила, что Ай Лан наконец вернулась домой – молодожены несколько раз продлевали свой медовый месяц и приехали только недавно. «Ай Лан стала еще краше, чем была, но утратила часть тепла, которое излучала. Быть может, после рождения ребенка она станет прежней. Он должен появиться на свет меньше чем через месяц. Она часто приезжает домой, объясняя это тем, что ей лучше спится в своей старой кровати». В другой раз Мэй Лин написала: «Сегодня я провела первую в своей жизни операцию: отрезала ногу женщине, которой с детства нещадно бинтовали стопы, и одну из них поразила гангрена. Страшно не было». Еще она признавалась: «Очень люблю ходить в приют и играть с сиротами, ведь я одна из них. Они – мои сестры». Нередко она рассказывала Юаню смешные случаи из жизни девочек или их забавные высказывания.
Как-то раз он получил от нее такое известие: «Твой дядя и его старший сын отправили Шэну письмо с приказанием вернуться домой. Он тратит слишком много серебра, говорят они, им больше не под силу собирать деньги с арендаторов, а те старые земли были главным источником их доходов. Жена старшего сына не желает посылать Шэну серебро. Следовательно, Шэн должен вернуться домой, потому что содержать его они не могут».
Юань читал это письмо в задумчивости, вспоминая, каким видел Шэна в последний раз: одетый с иголочки, он шел по солнечной улице большого заграничного города и помахивал блестящей тростью. В самом деле, он тратил немало денег на то, чтобы холить свою красоту. Несомненно, теперь он должен вернуться домой, и, конечно, только так и можно вынудить его вернуться. Тут Юань вспомнил женщину, что так заискивала перед Шэном и ластилась к нему, и подумал: «Да, ему лучше вернуться. Лучше наконец уехать от нее».
Мэй Лин всегда старалась ответить на все вопросы Юаня. По мере того, как морозы крепчали, она напоминала ему одеваться потеплей и хорошо есть, не перетруждаться и подольше спать. Вновь и вновь она просила его беречься от сквозняков в старом кабинете. И лишь одну строку в его письмах она неизменно оставляла без внимания. Каждое письмо он заканчивал такими словами: «Чувства мои неизменны: я люблю тебя и жду». Их она не удостаивала ответом.
Тем не менее письма Мэй Лин казались Юаню безупречными. Он знал наверняка, как знал, что новый день непременно наступит: четыре раза в месяц, вернувшись вечером домой, он различит на письменном столе длинный белый прямоугольник конверта, подписанный ее понятным мелковатым почерком. Эти четыре дня стали для него праздничными, и он даже купил себе календарик, в котором заранее пометил все дни, когда будут приходить письма от Мэй Лин. Он пометил их красным, и их оказалось ровно двенадцать до Нового года, когда у него начнутся каникулы и можно будет поехать домой и увидеть ее вживую. Дальше он помечать дни не стал, потому что затаил в сердце одну робкую надежду.
Так Юань жил от одного седьмого дня недели до следующего седьмого дня, нигде не бывая кроме работы и не нуждаясь в друзьях, поскольку душа его была сыта.
Впрочем, иногда к нему приходил Мэн. Он заставлял Юаня выбираться из дома, и они шли вместе в какой-нибудь чайный дом, где Юань весь вечер слушал гневные речи двоюродного брата и его приятелей. Ибо Мэн давно перестал радоваться происходящему. Юань слушал и слышал, что тот по-прежнему зол и по-прежнему сетует на времена, даром что новые. В один такой вечер Юань отправился ужинать с Мэном и еще четырьмя молодыми офицерами в недавно открывшийся на новой улице чайный дом. Офицеры только и делали, что ворчали, все им было не так: то свет над столом слишком ярок, то слишком темен, еды не дождешься, а нужного белого вина и вовсе нет в меню… Стремясь угодить Мэну и молодым господам с блестящими мечами на поясах, прислужник сбился с ног, вспотел и то и дело отирал мокрую лысину. Даже когда на сцену вышли певицы и принялись петь и плясать на новый заграничный лад, высоко закидывая ноги, молодые люди не успокоились, а стали громко обсуждать, что у одной девицы глаза маленькие, как у свиньи, у другой нос толстый, как лук-порей, а третья слишком жирна и стара. Певицы, плача и бранясь, убежали. Юань невольно пожалел их, хотя они тоже не показались ему красивыми, и сказал так:
– Ладно вам, они просто пытаются заработать себе на рис.
Тогда один из молодых офицеров ответил:
– Лучше б с голоду передохли!
С громким и злобным смехом офицеры наконец встали и, звеня мечами, покинули чайный дом.
В тот вечер Мэн пошел провожать Юаня до дома, и, пока они шли вместе по улицам, разоткровенничался:
– Правду сказать, мы все недовольны, потому что начальство обращается с нами несправедливо. Главный принцип революции заключается в том, что мы все должны быть равны и иметь равные возможности. Но даже сегодня начальство нас притесняет. Взять хоть моего генерала – ты его знаешь, Юань! Ты его видел! Он знай целыми днями сидит у себя, как самый обыкновенный воевода из прошлого, получает огромное жалованье – ему ведь подчиняются все войска региона, – а нам, молодым, расти не дает. Я быстро дослужился до офицера и готов был делать что угодно ради правого дела, рассчитывая на новое повышение. Но, сколько бы я ни служил и что бы ни делал, он меня не повышает. Никто из нас не может получить более высокого звания. А знаешь почему? Потому что генерал нас боится. Он боится, что однажды мы его превзойдем. Мы моложе и талантливей, поэтому он не дает нам продвинуться. Какой же это революционный дух?
Мэн остановился под фонарем и стал в сердцах засыпать Юаня вопросами. Тот увидел, что лицо у Мэна пылает от гнева, совсем как в юности. Прохожие стали с любопытством коситься на них, и Мэн, понизив голос, угрюмо зашептал:
– Юань, это не настоящая революция. Нужно устроить еще одну. Это не настоящие предводители, они такие же корыстные и подлые, как военачальники прошлого. Юань, мы, молодые, должны начать заново… Простой народ угнетен, как и прежде… Ради них мы должны нанести новый удар… Свергнуть нынешних начальников… Они совершенно забыли, что простой народ…
Тут Мэн замолчал и уставился вперед, где у ворот одного знаменитого чайного дома затевалась драка. Из окон дома лился красный свет – алый, как кровь, – и в этом свете Юаню и Мэну предстало отвратительное зрелище. Матрос с чужеземного военного корабля – видимо, из тех судов, что Юань видел на большой реке, несшей свои воды мимо этого города, – побивал своими кулачищами несчастного рикшу, который привез его к этому чайному дому на своей повозке. Матрос злобно орал и еле держался на ногах, так он был пьян. Мэн, увидев, что белокожий бьет рикшу, опрометью кинулся к ним, и Юань побежал следом. Вблизи они услышали, как матрос поливает рикшу грязной бранью за то, что несчастный осмелился попросить у него больше монет, чем тот собирался дать, и рикша корчился под его ударами, прикрывая голову руками, потому что белокожий был огромным верзилой, и его пьяные удары нещадно сыпались на щуплое тело возчика.
Подбежав к ним, Мэн заорал на чужеземца-матроса:
– Как ты смеешь… Как смеешь?!.
Он накинулся на матроса и заломил ему руки за спину, но тот не растерялся и дал отпор, потому что ему было плевать, кто Мэн такой. Для него все местные были одинаковы, все заслуживали только презрения, и он принялся осыпать Мэна такой же непотребной руганью. Двое сцепились бы намертво, если бы не Юань и рикша. Те встали между ними, отражая удары, и Юань принялся увещевать двоюродного брата:
– Он же пьян в стельку… Посмотри на него… Обычный матрос, простой парень… Ты не в себе…
Продолжая успокаивать Мэна, он поспешно втолкнул матроса обратно в ворота чайного дома, где тот мигом забыл о драке и, махнув рукой, пошел прочь.