Целый месяц шли дожди, и великая река набухла, поднялась, хлынула в малые речки и каналы, и всюду начались знакомые людям с древности наводнения, а за наводнениями пришел голод. Народ успел поверить, что новое время каким-то образом принесло им новые небеса и новую землю, а теперь увидел, что это не так, и что небеса так же жестоки и беспечны, как всегда, и что земля под водой и в засуху родит не больше, чем прежде. Тогда люди закричали, что новые правители ничем не лучше старых, и в стране опять начали подниматься былые недовольства, ненадолго приглушенные новыми обещаниями и новыми временами.
Юаня тоже вновь душили сомнения: Мэн целыми днями просиживал в конторе и, не имея иной отдушины для молодецкой силы, которую он прежде тратил на муштрование солдат, часто приходил к Юаню, подолгу спорил со всем, что тот говорил, проклинал дожди и проклинал своего генерала, а самыми последними словами клял новых правителей, зарвавшихся, своекорыстных и равнодушных к бедам простого народа. Подчас Мэн бывал настолько несправедлив, что однажды Юань не выдержал и очень мягко сказал ему:
– И все же мы едва ли можем винить их в том, что выпало столько дождей. Даже если будет наводнение, едва ли можно их в этом винить.
Тогда Мэн свирепо заорал:
– А я все равно буду, потому что они предали революционные идеи! – Тут он резко понизил голос и с тревогой проговорил: – Юань, я тебе расскажу кое-что, чего никто больше не знает. Рассказываю только потому, что ты такой бесхребетный и ничему не можешь отдаться всей душой, но все же человек ты порядочный, верный и постоянный. Послушай… Если однажды я исчезну, не удивляйся! Родителям скажи, чтобы ничего не боялись. Видишь ли, внутри этой революции уже назревает другая – новая, настоящая, Юань! Я и еще четыре моих товарища хотим к ней присоединиться. Заберем своих верных людей и уйдем на запад, где сейчас тайно собираются новые силы. К ним примкнули уже тысячи молодых людей! Мой генерал ни во что меня не ставит, но я ему еще покажу! – Несколько мгновений Мэн молча сверкал глазами, а потом вдруг все лицо его просияло – или, по крайней мере, осветилось, ибо до сих пор он был мрачнее тучи, – и он проговорил тихо и мечтательно: – На сей раз мы устроим настоящую революцию, Юань! Во имя и на благо простых людей. Мы захватим власть и никому ее не отдадим. Страной будет править народ, Юань, и не будет больше ни богатых, ни бедных…
Так говорил Мэн, а Юань слушал его с печалью и тяжестью на сердце. Всю свою жизнь он то тут, то там слушал подобные речи, а бедные люди все не исчезали. Они были даже в той богатой чужой стране. Да, бедные были всегда и везде. Юань позволил Мэну выговориться, а когда тот ушел, он долго стоял у окна и смотрел на редких людей, что понуро брели по улицам сквозь дождь и мглу. Мэн стремительно шагал среди них с гордо поднятой головой, но только он один и шел гордо. Кроме него по скользким камням пробирались лишь промокшие насквозь рикши… Юань опять вспомнил то, о чем не забывал почти ни на минуту: от Мэй Лин до сих пор не пришло ни единой весточки. Он тоже ей не писал, говоря себе: «Что толку писать, если она так меня ненавидит?» И эта мысль окончательно повергла его в уныние.
Юаню оставалось лишь работать, и он с радостью вложил бы в работу все силы, однако и тут время подложило ему подлянку. Протестные настроения распространились на студентов: те бунтовали против новых законов и, почуяв свободу, считали себя вправе перечить правителям и учителям, отказывались работать и посещать занятия, и нередко, когда Юань приходил в свой продуваемый всеми ветрами кабинет, тот оказывался пуст. Раз учить было некого, Юань возвращался домой и перечитывал старые книги, не смея тратить деньги на новые, поскольку он исправно посылал дяде половину жалованья в уплату долга. Теми длинными темными вечерами надежда на то, что когда-нибудь он выплатит долг полностью, казалась такой же несбыточной, как его мечты о Мэй Лин.
Как-то раз, измаявшись от безделья, так как в университете его семь дней кряду встречал пустой кабинет, он побрел сквозь грязь и проливной дождь к тому полю, где когда-то посеял со студентами заграничную пшеницу. Но и здесь его ждала неудача: то ли заграничная пшеница не привыкла к таким затяжным дождям, то ли тяжелая глинистая почва привела к застою влаги у нежных корней, то ли случилось еще что-то, но все колосья, не успев налиться, легли в грязь. Всходы были быстрыми, дружными и высокими, но под чужими небесами, в чужой земле растения не смогли хорошенько нарастить корни и загнили.
Пока Юань стоял и в отчаянии смотрел на гибель очередной своей надежды, его приметил один из местных крестьян. Он выбежал к нему и злорадно закричал:
– Не уродилась ваша заграничная пшеница! Сперва пошла высокая да красивая, а как дожди зарядили, так и полегла вся! Силенок ей не хватило. Я еще тогда говорил, не дело это, когда зерна такие крупные и светлые. Гляньте на мою пшеницу: подмокла, конечно, но помирать не собирается.
Юань молча взглянул на его поле. Действительно, там росла пшеница – тощая, коротенькая, но живучая… Ответить крестьянину он не смог. Его простое лицо и глупый довольный смех показались ему отвратительными. В тот миг он почти понял, почему Мэн ударил рикшу. Но Юань не посмел бы никого ударить. Он молча развернулся и пошел прочь.
Что могло развеять тоску и уныние Юаня той злополучной весной, он не представлял. Ночью он лежал в постели и плакал, такое его брало отчаяние, и причиной его слез была не какая-то одна причина, а все сразу. Казалось, ему так горько потому, что сами времена безнадежны: бедные остаются бедными, новый город никак не достроят, всюду грязь, серость и дождь, пшеница сгнила, революция задохнулась, новые войны грядут и недовольные студенты мешают работать. Ничего правильного, ничего достойного не осталось в жизни Юаня, думал он той ночью, а самым неправильным и ужасным было то, что за сорок дней он не получил ни единого письма от Мэй Лин, ни разу ее больше не видел, а ее последние слова до сих пор звенели у него в ушах: «Ох, как я тебя ненавижу!»
Однажды, правда, ему написала мачеха. Увидев на столе конверт, Юань нетерпеливо его схватил, надеясь увидеть на нем имя Мэй Лин, но нет, писала госпожа. Рассказывала она только о маленьком сыне Ай Лан и о своей большой радости: Ай Лан переехала обратно к мужу, а ребенка оставила ей на попечение, потому что с ним слишком много хлопот и возни. Госпожа была несказанно этому рада и писала: «Да, я по малодушию почти радуюсь, что Ай Лан так ценит свободу и развлечения и оставляет ребенка мне. Я знаю, что она не права и поступает плохо… Но я сижу с ним и целыми днями держу его на ручках». Теперь, когда Юань лежал в темноте, эти строки стали для него еще одним маленьким поводом для грусти. Новый маленький сын, казалось, занимал все мысли госпожи, а Юань теперь был ей не нужен. В приступе жалости к самому себе он думал: «Кажется, я никому и нигде больше не нужен!» Так, жалея себя и проливая слезы, он наконец заснул.
Вскоре протестные настроения охватили почти всю страну, но Юаню это было невдомек, поскольку в новой столице он вел очень одинокий образ жизни. Да, он прилежно писал раз в месяц отцу и получал от Тигра ответы. Но домой он больше ни разу не ездил, отчасти потому, что был предан своему делу, но в большей степени потому, что преданных делу людей в эти непостоянные времена осталось очень мало, а кроме того, в новогодние каникулы ему больше всего хотелось повидать Мэй Лин. Из писем Тигра он тоже не мог получить представления о происходящем в стране, потому что старик, сам того не замечая, каждый раз писал об одном и том же: как весной он соберет верных людей и уничтожит главаря шайки, разбойничавшей в тех местах, ибо разбойники эти совсем уж распоясались, но он, Тигр, клянется раз и навсегда положить конец их безобразиям.
Подобные письма Юань просматривал мимоходом, не вчитываясь. Его больше не злило бахвальство старика, и, если он и отвечал отцу, то делал это с печальной улыбкой, потому что когда-то подобные угрозы по-настоящему его страшили, а теперь он знал, что это лишь пустые слова. Порой он думал: «Мой отец и впрямь уже стар. Летом надо поехать домой и навестить его». Однажды он подумал с сожалением: «Лучше бы я поехал к нему на Новый год, а я только зря потратил время». Юань вздыхал и принимался считать, какую часть долга сумеет выплатить к лету, если будет зарабатывать столько же, и надеялся, что его работе больше не станут мешать, как это нередко происходило по нынешним беспокойным временам – не вполне старым, но и не вполне новым, полным сомнений и неизвестности.
Итак, в письмах Тигра не было ничего, что могло бы подготовить его сына к случившемуся. Однажды утром Юань проснулся и сел умываться к небольшой плите, в которой он каждое утро разводил огонь, чтобы хоть немного обогреть свое сырое и стылое жилище. Вдруг раздался стук в дверь, робкий, но все же настойчивый. Юань крикнул: «Войдите!» Дверь отворилась, и на пороге стоял последний человек, которого Юань ожидал увидеть у себя дома: старший сын его дяди Вана Купца.
Юань сразу понял, что с этим маленьким изможденным человечком приключилось несчастье: на его щуплой желтой шее чернели синяки, лицо было иссечено глубокими окровавленными царапинами, на правой руке недоставало одного пальца, а обрубок был замотан грязной, пропитанной кровью тряпкой. Увидев все эти страшные приметы, Юань от потрясения потерял дар речи. Человечек, завидев Юаня, ударился в слезы, но проливал их беззвучно, и Юань понял, что с ним случилась ужасная беда. Он быстро оделся, усадил двоюродного брата на стул, бросил в чайник горсть чайных листьев, залил их кипятком с плиты и сказал:
– Говори, когда сможешь, и расскажи, что с тобой произошло. Я вижу, что случилось страшное.
И он умолк в ожидании.
Тогда его двоюродный брат перевел дух и начал тихим тонким голоском, поминутно с опаской оглядываясь на дверь – не откроется ли:
– Девять дней и одну ночь тому назад в наш город пришла разбойничья шайка. В том был виноват твой отец. Он приехал погостить к моему отцу, чтобы дождаться, когда минует старая луна, и не желал вести себя тихо, как положено старику. Снова и снова мы просили его помалкивать, но нет, он повсюду бахвалился, как весной соберет людей, нападает на логово той шайки и разобьет их, как разбивал прежде. А у нас и без того врагов в округе немало, ведь арендаторы всегда ненавидят помещиков – уж конечно, те все доложили бандитам, чтобы их разозлить. В конце концов главарь шайки не выдержал и послал людей, чтоб те ходили по деревням и всюду кричали, что он не боится старого беззубого Тигра и не станет ждать весны, а прямо сейчас пойдет войной на Тигра и весь его дом… Но даже тогда мы еще могли бы его задобрить. Услыхав такие речи, мы поспешили послать ему и его людям много серебра, двадцать быков и пятьдесят овец, чтобы они их забили и съели, и передали ему наши глубочайшие извинения за болтовню твоего отца, сославшись на его старость и слабоумие. Думается мне, главарь шайки мог бы на этом успокоиться, если б не беспорядки в нашем собственном городе.