Тут двоюродный брат Юаня умолк, и его забила дрожь. Юань поспешил успокоить его и сказал:
– Не спеши. Выпей горячего чаю. Здесь тебе нечего бояться. Я сделаю все, что могу. Рассказывай дальше, когда сможешь.
Наконец тот сумел немного одолеть дрожь и прежним надсадным полушепотом продолжал:
– Я никак не возьму в толк, что это такое творится нынче в стране! У нас в городе открылась какая-то новая революционная школа, и все молодые люди ходят туда распевать песни и кланяться новому богу, портрет которого у них висит на стене, а старых богов они ненавидят. Да и это было бы еще полбеды, если б они не заманили к себе нашего двоюродного брата, горбуна, который ушел в монахи. Ты, верно, никогда его не видел.
Тут он помедлил, и Юань сурово ответил:
– Один раз видел, очень давно.
Он вспомнил горбатого мальчишку, про которого отец однажды сказал, что у него сердце солдата, потому что однажды, когда Тигр наведался в глинобитный дом, горбун взял в руки его заграничное ружье и так им любовался, словно оно было его собственное, и Тигр потом не раз вспоминал о нем: «Если б не горб, я попросил бы брата отдать парня мне». Да, Юань хорошо запомнил горбуна и сейчас сказал:
– Продолжай, продолжай!
Тогда человечек воскликнул:
– Этого нашего брата священника тоже взяло безумие, и до нас дошел слух, что в последние два года он сам не свой – с тех пор, как умерла от затяжного кашля его приемная мать, которая жила в монастыре неподалеку. Покуда она была жива, она шила ему одежду и приносила сладости без животного жира, и он вел тихую жизнь. Но стоило ей умереть, как он принялся буянить, а потом и вовсе сбежал из храма и прибился к какой-то новой шайке, о которой я не знаю ничего кроме того, что они заманивают крестьян и подговаривают их отбирать земли у помещиков. Так вот, эта шайка примкнула к прежним разбойникам, и такие по всей округе начались беспорядки и смятение, каких мы прежде никогда не видели. Эти люди вели ужасные злые речи, и повторять я их не смею, но скажу, что они ненавидят своих родителей и братьев и первым делом убивают свою родню. И тут как назло зарядили дожди, каких не бывало, и все поняли, что грядут наводнения и голод. Новое время сделало народ еще бесстрашнее и безрассуднее, они отбросили всякие приличия…
Двоюродный брат так тянул с рассказом и так дрожал, что Юаню опять стало невмоготу, и он опять стал его подгонять:
– Да, да, я знаю… У нас такие же дожди… Но что случилось?
И наконец брат понуро ответил:
– Этот… эти разбойники, старые и новые, сговорились с крестьянами и напали на город, вынесли все дочиста, а мой отец, братья и наши жены с детьми бежали, в чем были, в дом моего старшего брата, который теперь вроде правителя в городе твоего отца. Но твой отец не сбежал, нет! Он продолжал хвастаться и согласился только уйти в глинобитный дом на земле нашего деда… – Тут он умолк, содрогнулся всем телом и, задыхаясь, продолжил: – Но они его быстро настигли… главарь и его люди… Они схватили Тигра, привязали его за большие пальцы рук к потолочной балке в том большом зале, где он сидел, ограбили дом и, главное, забрали его любимый меч. Ни одного солдата не оставили в живых, только верный слуга с заячьей губой чудом спасся, схоронившись в колодце. Услышав это, я тайно поспешил им на помощь, а они вернулись и поймали меня, отрубили мне палец, но я не сказал, кто я такой, иначе они точно убили бы меня, а так они приняли меня за слугу и сказали: «Езжай и передай его сыну, что он тут висит». И я поехал.
Двоюродный брат горько зарыдал, а потом спешно стянул окровавленную тряпку с пальца и показал Юаню обрубок с раздробленной костью, из которого на глазах Юаня опять полилась кровь.
Тут Юань в смятении сел, обхватил голову руками и стал лихорадочно думать, что же теперь делать. Конечно, первым делом нужно поехать к отцу. Но если отец уже умер… Нет, все-таки надежда есть, раз верный слуга остался при нем.
– Разбойники ушли? – резко вскинув голову, спросил Юань.
– Да, ушли, как только обчистили весь дом, – ответил ему двоюродный брат, а потом снова ударился в слезы и воскликнул: – А дом-то! Большой дом стоит теперь пустой и обгорелый! Жильцы это сделали, они помогали разбойникам, эти жильцы, хотя должны были помогать нам… Они все вынесли… Бедный славный дедов дом… Они грозятся и землю отобрать, отобрать и поделить, я сам слышал эти слова, но разве поймешь, правда это или нет?
Последнее известие стало для Юаня почти таким же ударом, как весть о случившемся с отцом. Если у его семьи отберут землю, тогда они в самом деле останутся ни с чем. Юань тяжело поднялся с места, ошарашенный и раздавленный всем происходящим.
– Я сейчас же поеду к отцу, – наконец произнес он и, подумав, добавил: – А ты поезжай в большой приморский город, по адресу, который я тебе напишу, там живет другая жена моего отца. Объясни ей, что случилось, скажи, что я уже поехал, и пусть она тоже приезжает, если захочет, к своему господину.
Так решил поступить Юань и, накормив двоюродного брата, проводил его на поезд и сам в тот же день отправился к отцу. Все два дня и две ночи пути случившееся казалось ему страшной историей из какой-нибудь древней книги. Он вспоминал большой мирный приморский город, где Шэн жил, не зная хлопот, и где жила припеваючи красавица и хохотушка Ай Лан, никогда не слыхавшая таких историй – да, она знала о них не больше, чем та белокожая за десять тысяч миль отсюда… Юань вздыхал и глядел в окно. Перед отъездом из новой столицы он нашел Мэна, отвел его в тихий угол чайного дома и рассказал о том, что случилось. Он думал, Мэн разозлится не на шутку, закричит, что тоже поедет с Юанем и поможет ему. Но Мэн ничего подобного не сделал. Он выслушал брата, вскинул черные брови и заявил:
– Что ж, думаю, мои дяди в самом деле угнетали народ. Пускай поплатятся за это! Я не собираюсь страдать за их грехи. – Затем он добавил: – А ты, по-моему, поступаешь глупо. С какой стати тебе ехать туда и рисковать своей жизнью, если твой отец уже наверняка мертв? Что тебе до этого старика? Разве ты видел от него хоть что-то хорошее? Мне плевать, что с ними будет.
Потом Мэн взглянул на Юаня, который сидел молча, раздавленный и беспомощный перед лицом новой беды, и, поскольку в душе он все же не был жесток, подался к брату, накрыл ладонью его лежащую на столе руку, и, понизив голос, проговорил:
– Поехали со мной, Юань! Однажды ты уже пошел за мной, но тогда ты не смог посвятить правому делу всю душу… А теперь ты поверишь, всем сердцем и душой поверишь в новое правое дело! Это настоящая революция!
Юань, хоть и не отдернул руки, все же помотал головой. Тогда Мэн сам отдернул руку, резко вскочил из-за стола и воскликнул:
– Прощай же! Когда ты вернешься, меня здесь не будет. Возможно, это наша с тобой последняя встреча…
Сидя в поезде, Юань вспоминал, какой Мэн был высокий, смелый и горделивый в военной форме, и как стремительно он ушел, едва успев договорить свою речь.
Поезд, покачиваясь, ехал дальше. Юань вздохнул, осмотрелся и подумал, что в поездах всегда можно встретить одних и тех же людей – толстых купцов в шелках и мехах, солдат, студентов, матерей с плачущими детьми. Тут Юань приметил на сиденье по другую сторону прохода двух молодых людей, братьев, явно только что вернувшихся из чужих стран. Платье на них было новое и скроенное по последней заграничной моде: внизу короткие широкие брюки, яркие чулки и желтые кожаные туфли, а сверху – толстые вязаные свитера с иностранными буквами, вышитыми на груди. В руках они держали новенькие кожаные портфели. Оба громко смеялись и свободно общались на иностранном языке, а у одного в руках был заграничный струнный инструмент. Он то и дело принимался бренчать на нем, и иногда они оба запевали какую-нибудь заграничную песню, и тогда пассажиры удивленно оборачивались на странный шум. Юань прекрасно понимал, о чем они говорят, но не подавал виду, что понимает, потому что был слишком изможден и сокрушен. Когда поезд остановился, один из братьев сказал другому:
– Чем раньше откроем фабрики, тем быстрее эти несчастные твари начнут работать на нас!
В другой раз он услышал, как второй брат накинулся на прислужника и ругал его на чем свет стоит за грязную тряпку для протирки чайных пиал, и оба брата то и дело бросали негодующие взгляды на купца, сидевшего рядом с Юанем, который без конца кашлял и сплевывал прямо на пол.
Негодование братьев было хорошо понятно Юаню, ведь он и сам недавно испытывал те же чувства. Но сейчас он глядел на толстяка – тот все кашлял, кашлял и харкал на пол, – и ему было все равно. Да, он по-прежнему все видел, однако не испытывал ни стыда, ни горечи, – только смирение. Пусть сам он не волен поступать как хочется, остальные имеют на это полное право, так он теперь думал. Засаленная тряпка прислужника больше не вызывала в Юане желания возмутиться, как и грязные лотки торговцев на станциях. Внутри у него все онемело, и он сам не знал почему, просто ему стало казаться, что изменить такое количество людей все равно нельзя. При этом Юань понимал, что не сможет жить, как Шэн, одними развлечениями, или как Мэн, забыв ради правого дела о сыновнем долге. Каждый из них был по-своему беспечен, и ему тоже хотелось так: не видеть и не слышать вокруг себя ничего неприятного, не связывать себя никакими досадными условностями. Однако он был устроен иначе, и отец оставался для него отцом. Юань не мог пренебречь долгом, который все же был частью его прошлого, а значит, частью его самого. Поэтому он сидел и терпеливо ждал, когда поезд наконец прибудет к месту назначения.
И вот поезд остановился в городке неподалеку от дедова глинобитного дома. Юань сошел и быстро зашагал через город в направлении деревни; хоть он ни разу не останавливался поглядеть по сторонам, все же от его внимания не ускользнуло, что этот город недавно разорили разбойники. Люди были напуганы и молчаливы, тут и там попадались сгоревшие дома – хозяева только сейчас осмелились вернуться к ним и горестно осматривали пепелища. Юань прошагал по главной улице, даже не взглянув на выжженный большой дом его семьи, вышел через другие ворота и нап