Без волнения и торопливости, скорее задумчиво, Зуев заговорил. Он приводил факты, известные ему лично, называл фамилии товарищей, от рядовых колхозников до руководителей района.
— Жизнь в районе никак не наладится. Взять прошлую осень. Что получилось? На трудодни в колхозе, где председателем Манжос, дали картошки. Да еще в двух. А в общем по колхозам ничего не получили. Молодежь из деревень бежит в город. Работать скоро совсем будем некому — да и не за что. Планы составляются в области без учета местных условий. Тракторов и вообще машин все еще мало. Запасных частей к ним почти нет. Хочешь получить — отправляй ходоков в область, а еще вернее — в Москву. Да не с пустыми руками. Очень плохо обстоит дело с резиной. Грузовики с осени стоят босые — это в тех колхозах, где они есть. Плохо дело с промтоварами, хотя на рынке из-под полы все можно купить. Во взаимоотношениях с районным начальством перемен тоже не наблюдается. — Он передохнул. «Вот я ему сейчас про Шамрая все выложу».
— Вы партийный, товарищ… — вмешался сосед.
— Майор Зуев, — с вызовом подсказал Петр Карпыч.
— Партийные поручения вы какие несете, товарищ Зуев? — холодно спросил тот опять.
— Одну минутку, товарищ Прохоров. Мы еще познакомимся, — перебил Матвеев.
— Был уполномоченным райкома по колхозу «Орлы». Вон по тому, который виднеется впереди.
— Это временное партийное поручение? На посевную?
— Нет, я уже больше года…
— Это система такая в вашем районе? — спросил с интересом секретарь обкома.
— Н-не знаю. Нет, кажется. Но со мной так вышло.
— Интересный колхоз?
— Вот именно. Фронтовики, партизаны… Но больше потому, что партийное поручение совпадало со служебными обязанностями. В этом колхозе стояло наше воинское подразделение.
— Понятно.
— Я, с вашего разрешения, товарищ Матвеев, тоже сойду в колхозе, — сказал Зуев. — Дела есть. «Да, надо попрощаться», — подумал он.
— Ну вот и совсем хорошо. Вместе остановимся. К правлению колхоза, — сказал Матвеев шоферу.
Так и случилось, что уполномоченный райкома Зуев привез руководителя области в колхоз «Орлы».
Зуеву понравилось, что Седых, по образованию инженер, видимо, не скрывает того, что не очень глубоко разбирается в сельском хозяйстве. Они обошли скотные дворы и фермы. Седых дотошно расспрашивал председателя Манжоса, щелкал языком, слушая его сообщения о кроликах. Он остался очень доволен их видом.
— Хорошая инициатива была проявлена вашим предрайисполкома товарищем Сазоновым, — сказал он и осекся, так как очень уж изумленный этими словами председатель колхоза Манжос перевел свои выпуклые глаза на Зуева, потом опять на Седых и Прохорова и чуть опустил голову. Дальше шли молча. Осмотрели быков, прошли мимо навозных куч, с которых роем поднялись синие, словно отполированные мухи, и, уже когда Матвеев-Седых подошел к своей машине, Зуев попросил разрешения для откровенного, с глазу на глаз, разговора. Седых покосился на своего помощника, кивнул ему на председателя Манжоса, и те отошли в сторону. Словно в каком-то трансе, Зуев подумал: «Ну ты, «мыслящий», теперь и докажи, что ты человек дела…» И он отбухал напрямик всю правду о руководителях района. Он не скрыл от Матвеева инициативной многообразной работы, которую проводит бюро райкома и его первый секретарь, рассказал, что инициатива с бычками принадлежит Швыдченке или даже, точнее, вот этому колхозу «Орлы», выручившему весь район, разводящему кроликов не только на мясо, но и на племя. Волнуясь и перескакивая с одного на другое, доложил о партийной конференции, на которой пытались съесть Швыдченку.
— Кто из области проводил конференцию? — с глухим раздражением спросил Матвеев-Седых.
— Сковородников, — ответил Зуев.
— Так и думал.
— Ну, тут больше от Сидора Феофановича все идет, — сказал Зуев.
— Это кто еще? — спросил Седых.
— Да Сазонов же.
Собеседник даже крякнул от досады.
— Вот с-сукин сын… Ах и не терплю я этих… любителей славы, — вдруг как-то очень искренне и, как показалось Зуеву, горько, словно жалуясь майору, сказал секретарь обкома.
Он еще долго расспрашивал Зуева, затем, круто повернувшись, отошел от него и прошелся несколько раз по обочине дороги. Потом подозвал к себе Манжоса и долго с ним говорил о чем-то наедине.
Помощник Матвеева-Седых, нахохлившись, приблизился к Зуеву и, искоса поглядывая на своего «хозяина», оживленно беседовавшего с Манжосом, процедил сквозь зубы:
— Так, значит, работал военкомом?
— Врид военкома.
— Гм. А что ж не постоянно? Не утвержден?
— Нет. Прислали подполковника Новикова.
— Хорошо… А колхозами, значит, по любопытству занимаетесь? Или по призванию?
Зуев удивился:
— По партийному заданию. Уполномоченный райкома.
— Так-с. А товарищ Шумейко, как вам кажется, ничего парень?
— Каждый занимается своим делом.
— Ну конечно. А полковника Коржа хорошо знаете?
— Знаком еще с войны.
— Он и на фронте… того?
— Не понимаю.
— Ну, за воротник заливал?
— Такими сведениями о вышестоящем начальнике не располагаю, — отрезал Зуев.
— Вышестоящем… Ну и терминология у вас, фронтовиков.
Зуев взорвался:
— А что фронтовики? Все на один аршин, что ли, вами меряются?
— Нет, почему же, защитники родины… ордена…
— Приходится считаться? — ехидно, уже не скрывая своей неприязни, спросил Зуев.
Прохоров исподлобья глянул на Зуева.
— Не понимаю, не вижу логики, — безапелляционно ответил он.
— Делом логики должна быть логика дела, — спокойно произнес Зуев.
— Как? Что еще за новости. Кто это сказал?..
Подошедший Седых вмешался:
— Спокойно, товарищ Прохоров. Это Маркс сказал.
— Извиняюсь… — смутился Прохоров и отошел в сторону.
Собираясь сесть в машину, Матвеев-Седых крепко пожал руку Зуеву. И как-то совсем не фамильярно, а по-дружески взял его за талию и притянул к себе.
— Швыдченку поддержим, — тихо сказал он.
— Выговором? — спросил Зуев.
— Какой? Кому? — нахмурился первый секретарь.
— Так вы же ему выговор записали…
Седых помолчал, вспоминая. Затем, словно извиняясь перед Зуевым, но все же твердо, сказал:
— Не я, а бюро обкома. По представлению того же Сковородникова. Но я думаю, что сейчас снимем.
— Снимете? — переспросил Зуев дерзко. — Кого?
Седых улыбнулся.
— Не закусывайте удила, товарищ молодежь. А если я тоже горячий человек? Ведь так можно и поругаться. А вы такое честное дело начали.
Зуев сдержался и сказал уже спокойно:
— Так разве дело в выговоре одному товарищу Швыдченке? Он ведь не за ордена старается. И таких, как он, у нас немало. И сам товарищ Швыдченко, и вот предколхоза Манжос, бригадир Евсеевна, и… — он хотел сказать о Шамрае, но почему-то опять не сказал, а только подумал: «Потом скажу, а сейчас можно испортить все».
Зуев продолжал:
— Десятки и сотни рядовых колхозников и активистов… Тех, кто работает не просто для отчета и не для дутой цифры к сводке, — вот этих затирают, исподтишка мешают им. Это не открытый саботаж, а, по-моему, гораздо хуже, более вредное.
— Почему, товарищ Зуев? — спросил Седых.
— Потому, что трудноуловимое…
Зуев замолчал.
— Я слушаю вас… — все так же спокойно нарушил молчание секретарь обкома. — Продолжайте, товарищ…
— Лично я не берусь делать выводов из создавшегося в районе положения. Но дела обстоят именно так. Точно так, товарищ секретарь. Главное звено, колхоз — единицу производящую — пока не повернули к крутому подъему. А при такой системе руководства этого поворота и ожидать нечего.
Но в это время разговор был прерван. На окраине Орлов появился дядя Котя во главе большой группы фабричных девчат, шагавших с веселой песней. Дядя Кобас поздоровался со всеми за руку уважительно и деловито. Подошел Манжос и, видя, что секретарь еще не уезжает, попросил у него разрешения отлучиться по делам. Надо было позаботиться о прибывших девчатах.
Кобас остался и понемногу включился в разговор секретаря обкома с Зуевым. Тот долго присматривался к Кобасу, задавал ему вопросы, а когда вернулся Манжос, сказал, что забирает предфабкома с собой.
Тогда еще не стало ежегодным правилом, неразумным обычаем посылать студентов — с толком или без толку — в села, чуть ли не наполовину закрывать фабрики, направлять квалифицированных рабочих на поля в качестве сельскохозяйственных разнорабочих, срывая производственный план цехов. Кобас делал это от всего сердца, сумев поднять своих спичечниц на помощь колхозникам. И это понравилось Матвееву-Седых, Зуеву и, конечно, больше всех предколхоза Манжосу.
— Нюрка за старшую справится. Этой не впервой, — кивнул Кобас Манжосу, залезая в секретарскую машину.
Зуев козырнул. Глядя вслед машине секретаря обкома, помчавшегося в район, он озабоченно подумал: «Не забыл ли я чего-нибудь? Не напутал бы дядя Котя Кобас чего. Ведь будет проверка фактов. Все-таки разберутся. А про Шамрая так и не сказал…» — горько, с упреком самому себе подумал он.
И не успела улечься пыль, завихренная машиной, как из грозовой тучи, давно уже наползавшей на Орлы с запада, хлынул благодатный ливень.
Обрадованные ребятишки зашлепали босыми ногами, подставляя льняные копенки волос и личики теплому дождю, а старый Алехин, щурясь, произнес:
— Эх, красота, Петро Карпыч. Привез ты нам счастье какое.
— Справедливого руководителя, — сказал Зуев.
— А? — старик Алехин не понял. — Нет, что ты. Майский дождичек.
Грамотей Зуев вдруг вспомнил вычитанное изречение Бисмарка о дожде в мае… Улыбнулся.
— Ты чего это? А ну? — страх как любивший задушевные разговоры, спросил, любопытствуя, Алехин.
— Да вот вспомнил Бисмарка…
— Которого? — спросил старик, словно знал этих Бисмарков столько, сколько в Орлах Алехиных.
Зуев объяснил:
— Был такой немецкий политик и государственный деятель. Канцлер, по-ихнему.
— Понятно.