Поезд едет, а кругом всё зелёное. Я помню все. Я помню.
Солнце большое-пребольшое по зелёному лугу катится чуть в окно к нам не вкатилось. Круглое, красное, так и каталось по лугу. Сначала на него даже смотреть можно было. А еще я увидел на зелёном пригорке маленьких осликов.
— Маленькие ослики! — обрадовалась Анюта. — Мы с Гришей их никогда не видели.
— Да, — повторил Тимоша, — маленькие, а везут большую телегу. Они сильные.
— Ой! — вскрикивала Анюта, и глаза её сияли от радости. — Ты сначала поехал — была зима, а проснулся — лето. И луг зелёный. У нас не так.
— Да, проснулся — кругом все зелёное. И красные цветы на зелёном. Тюльпаны, Я по-ом-ню, — опять протянув букву «о», как-то задумчиво повторил Тимоша. И замолчал.
Он иногда так вдруг остановится и вспоминает молча. Потом снова заговорит.
— А ещё я видел там аистов. Они такие же, как наши Ай и Ая. Их там много, и никто их не обижает.
— Мы своих аистов тоже не обижаем, — сказала Анюта.
— Не обижаем, — повторил Гриша. — Ты рассказывай, — попросил он Тимошу.
Тот продолжал:
— Один раз я видел, как аист летел рядом с планёром… Тихо, даже крыльями не махал. Планёр тихо летает, не как самолёт. Мы с мамой много ездили, — сказал Тимоша и опять замолчал.
А через некоторое время, глядя перед собой, прошептал, — Я всё думаю и думаю: может быть, мама и папа вернутся?
Он не ждал ответа от Анюты и Гриши, но те заволновались и не знали, что ответить.
— Может быть, и вернутся, — тоже шепотом проговорила Анюта.
Вдруг Гриша подхватился и молча выбежал из зеленого дворца. Он побежал домой, посмотреть, где его мама. Увидев, что мама сидит с бабушкой в комнате, он постоял, посмотрел на неё и вернулся, не объяснив никому, почему он так неожиданно убежал.
— Ты много видел, когда был маленький, — проговорила Анюта, — А мы с Гришей ничего не видели. Ни верблюдов, ни осликов. Только лес видели.
Если бы бабушка слышала их разговор, она бы сказала Анюте, что и здесь, дома и в лесу, не уезжая далеко, они с Гришей повидали много чудесного, не подозревая об этом. Она бы сказала, что рядом с ними самое главное чудо — лес. Бабушка говорит, что слово «лес» она писала бы большими буквами: «ЛЕС».
Там есть всё, что нужно человеческому сердцу, его душе. Там тишина, там птицы, там светлячки. Там голоса: голоса деревьев, голоса трав — они шелестят и шепчутся о чём-то. Там песня зяблика, утренняя и вечерняя. Утренняя песня — «Фить-фить-фить-фьють-фьють-фю-фююиии-ить!» А песня вечерняя другая: «Рю-рю-рюю-ююю!»
Круглый год стучит там по дереву пёстрый дятел: тук-тук, тук-тук. И чудо из чудес там — песни соловья.
Нужно выбрать неторную, глухую тропинку и тихо войти в лес. И, прислонившись к дереву, затаиться, чтобы никто не заметил пришельца и не испугался, и слушать.
Всё живое, все дышит в лесу. С ветки на ветку перелетает птица, чуть ли не по ногам прошмыгнёт и исчезнет испуганная ящерка. Пробирается сквозь заросли лось… Никогда не замирает лесная жизнь.
А ещё есть там запахи цветов, прошлогодних листьев, грибов. И есть журчание речки Лебедянки, в которой полно своих жителей.
Но вот лес погружается в сон. А над ним открывается ночное небо, будто невидимая рука раздвинула занавеси, закрывавшие небо днём. И вспыхивают один за другим ночные светильники, так называет дед Игрушечник звёзды и луну.
Удивителен лес с его тишиной и жизнью, удивительно небо с небесными светильниками, но и самая обыкновенная дорога, по которой бабушка с мамой идут на работу в Медвежьи Печи, тоже удивительна.
Древняя, вечная дорога! По этой дороге ходили люди и проезжали на телегах и сто, и двести, и, может быть, тысячу лет тому назад. И слышались на ней разные голоса: и печальные, и радостные, и очень тревожные, и спокойные. Звучали иной раз и непонятные враждебные голоса чужеземцев. Но они звучали недолго, потому что никогда не удавалось врагам удержаться на нашей земле.
И вновь дорога слышала понятные родные голоса, которым и звучать здесь вечно, потому что это дорога нашей Родины.
Живая дорога, древняя! Не обойтись людям без неё.
И без тропинок тоже не обойтись. Если довериться тропинке, она обязательно приведёт путника к роднику, или пчельнику, или крошечному посёлку, затерявшемуся в лесу. И всегда что-то неожиданное встретится на тропинке. Только вглядываться пристальней надо. Иной раз на одной тропинке увидишь больше, чем на дальних дорогах. Чудеса чаще всего и таятся на тропинках!..
Вот о чём бы сказала бабушка Анюте с Гришей, если б слышала их сегодняшний разговор под ракитой в зелёном дворце.
— Знаешь, — заговорила снова Анюта, которой захотелось рассказать Тимоше о том, чего он не знает, — когда нас с Гришей не было и Кирилла тоже, здесь шла война. Здесь стоял другой дом, а не этот. Бабушка говорила, что в войну аисты все равно жили на груше. Бабушка говорила, что всюду стреляли, а аисты все равно прилетали. Потому что они любят свой дом. Мы с Гришей тоже любим свой дом. Правда, Гриша?
— Правда, — согласился сразу Гриша, и его добрые, всегда удивлённые глаза засияли. — Тут хорошо. И мама, и папа, и бабушка тут. Тут хорошо, — повторил он чуть слышно и как-то быстро заморгал и покраснел от смущения, потому что, кроме Анюты, он ни с кем не привык много разговаривать. Он, как и папа, больше любит слушать.
За разговором никто и не заметил, что начался дождь. Сквозь густую зелёную крышу стали просачиваться капли Дождя. Одна капля ловко проскользнула меж листьев и упала прямо на Анютину щёку.
— Ой, — вскрикнула Анюта, — дождик!
Но уходить из зелёного дворца никому не хочется: в нём Уютно и весело слушать, как шумит дождь.
Все трое прячутся поглубже, куда не попадают капли, не Подозревая, что не просто дождевая капля только что скатилась по Анютиной щеке, а дальняя странница, прилетевшая из другого мира — космического.
На земле рады дождю: и зелёный лист, и цветок, и корень дерева; всё впитывает каждую дождинку и начинает расти. Всё зацветает, даёт плоды.
Это очень большое чудо — дождь. Но не все так считают потому, что люди не привыкли считать чудесным то, что само к ним приходит, без их стараний.
Дождь полил с такой силой, что зелёный дворец сразу весь промок и в нём стало неуютно и холодно.
Первой бросилась бежать Анюта, за ней Гриша с Тимошей. Они вбежали на крыльцо и остановились поглядеть на аистов. Куда те спрячутся от дождя? Ведь их гнездо открытое. И нет над ними ни крыши, ни зонтика.
Зонтика нет, зато есть крылья. Ай и Ая распростёрли над гнездом свои белые крылья с чёрной оторочинкой и стояли, не пряча головы, не сгибая шеи. А под крыльями укрывались от дождя три маленьких аистёнка.
ТИМОША И КИРИЛЛ
Тимоша вышел на крыльцо и, никого не встретив во дворе, спустился вниз к Лебедянке, к её широкой излучине, куда любили прилетать старшие аисты, Ай и Ая. Сейчас их там не было, и Тимоша пошёл не торопясь вдоль берега, не сворачивая в сторону, чтобы не заблудиться в лесу. Его заметил Гриша и побежал следом. Он догнал Тимошу и спросил:
— Куда ты идёшь? Ты заблудишься без Анюты в лесу. Это она знает дорогу, а ты не знаешь.
— Я с краю, — ответил Тимоша, — я далеко не пойду.
— А-а-а, — протянул Гриша. — Тогда ты не заблудишься.
И он повернул домой. Он бы и сам пошёл с Тимошей, да бабушка велела ему побыть дома, присмотреть за хозяйством, а сама ушла с Анютой в Медвежьи Печи; мамы тоже не было дома. Да и скучно Грише идти куда-нибудь без Анюты. Он привык ходить с ней всюду вместе.
А Тимоша, хотя последнее время тоже привык быть с Гришей и Анютой, играть с ними и разговаривать, иногда любил побыть один. Пойти куда-нибудь, остановиться, где понравится, и смотреть. Одному даже на самой обыкновенной тропке среди кустов и деревьев можно заметить то, чего не замечаешь вместе с кем-нибудь, особенно когда торопишься.
Тимоша шёл и всё кругом разглядывал. Вот в кустах шиповника он увидел рыжего паука, который бегал по тонким нитям. Пробежит немного, послушает что-то, слышное ему одному, и опять бежит. Удивительно, что паук рыжий. Тимоша никогда раньше не видел рыжих пауков и думал, что они бывают только чёрные.
А вот молоденькая берёзка. Её верхушка раскачивается вместе с длиннохвостой сорокой, которая не переставая вертит хвостом. Он у неё будто на шарнирах приделан, крутится сам по себе.
— Эй, сорока-белобока! — крикнул Тимоша. — Научи меня летать!
Как раз вчера Тимоша услышал от Анюты песенку про сороку-белобоку. Сорока глянула вниз, качнулась вместе с верхушкой берёзки и полетела, ныряя над лесом, будто в лодке по волнам поплыла. Вниз-вверх, вниз-вверх!
Из кустов на Тимошин голос вышел Кирилл с удочкой в руках и холщовой сумкой за плечом. Он всегда брал на рыбалку эту сумку.
— А я рыбу ловлю, — сказал он, не зная, с чего начать разговор. Ему хотелось поговорить с Тимошей, расспросить его про все, что тот видел на Курильских островах, особенно про вулканы. — Хочешь посмотреть партизанские землянки? — предложил он. — Я знаю туда дорогу. Это за папиным пчельником, недалеко от разъезда, где дядя Егор живёт. Там в войну был партизанский лагерь. Пойдём, покажу. Ты ж не видел партизанских землянок?
— Нет, — сказал Тимоша. — Не видел. Пойдем, посмотрим.
Кирилл обрадовался, что Тимоша согласился с ним пойти.
— Подожди, я сейчас, — торопливо повторял он, словно боялся, что Тимоша передумает и не пойдёт. — Я спрячу Удочку.
Он спрятал удочку в кусты, а сумку с едой не стал прятать, взял с собой (а то ещё есть захочется).
Они пошагали вниз по Лебедянке. В одном месте речка сильно сузилась и стала похожа на бутылочное горлышко, только большое; она стремительно выплёскивалась из этого горлышка и разливалась широкой вольной излучиной.
Шли они не той дорогой, которой ходили с Анютой и Гришей, а незнакомой Тимоше. Тогда они шли верхом, а сейчас низом, у самой воды.