— Огонёк! Это папин фонарь! — обрадованно вскрикнула Анюта, которая тоже не ложилась спать, хотя глаза у неё были сонные.
— Наконец-то! — облегчённо сказала бабушка. — Идут.
Она обняла Тимошу, поцеловала его и с беспокойством, как и мама, расспрашивала:
— Жив? Руки, ноги целы?
— Жив, — улыбнулся Тимоша.
— Ах ты, бедняга! Устал, намаялся за день, — пожалела его бабушка. — Ну, пошли теперь чай пить. Мы вас тут ждём.
И бабушка пошла в дом, а за ней все остальные. Одного только Гриши не было. Он уснул в бабушкиной комнате, прислонившись к спинке дивана.
Кирилла не опрашивали ни о чём. Он сам заговорил, когда уже все расходились спать.
— Я хотел сразу пойти к Тимоше, а Каллистратыч попросил; «Отведи, выкупай Звёздочку». Потом ребят встретил. А когда вспомнил про Тимошу, темно стало. Я побежал к нему и вернулся: страшно было около могилы пройти.
— Выходит, виноват во всём Каллистратыч, — сказал папа, — Я считал, что он хороший человек. А он послал тебя на речку, вместо того чтоб Тимошу пойти с тобой выручить. Плохой же у тебя друг.
— Нет, что ты! — испугался Кирилл. — Он хороший друг. Только он про Тимошу не знал, я ему не сказал. Думал, сам успею. Ничего не случится.
Папа нахмурился и молчал. И все молчали.
— И ты мог так поступить? — огорчённым голосом, наконец, сказал папа. — Эх, сынок! Обидел ты меня. Как же ты так мог?
Папа проговорил эти слова тихо, и глаза у него были грустные — грустные.
Он никогда не наказывал ни Анюту, ни Гришу, ни Кирилла. Он даже сердиться, как следует, не умел. И сейчас не рассердился, а разволновался и говорил с такой горечью, что Кирилл чуть не заплакал.
— Как же ты мог оставить человека? Он тебе верил. Ждал. А тем временем ты лихо скакал на Звёздочке. Героя, наверное, изображал… А ведь это предательство, — сказал папа.
— Нет! — закричал оскорблённый Кирилл. — Это не война. А я не предатель.
— А, — махнул папа безнадёжно рукой, — хоть сейчас и мирное время, всё равно это предательство.
— Нет! Нет! Я не предатель! Нет! — доказывал Кирилл. — Я никогда им не буду!
Его щёки горели, а большие голубые глаза потемнели от обиды и были полны слёз. Он бросился из комнаты. Лучше бы ему тут на месте умереть, услышав такие слова. Тогда папе сразу станет его жалко. Он скажет тогда: «Прости, сынок, за обиду. Ты не предатель, я не хотел тебя так назвать». Но папа молчал. Он вышел из комнаты и долго ходил по двору, не возвращаясь в дом.
Неспокойно было сегодня в доме с аистами, всегда мирном и добром. Тревожно.
НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
Да, неспокойно было в доме. Бабушка вышла на крыльцо, заговорила с папой:
— Жалко мне Кирилла. Не просто от отца услышать такие слова. Обидно.
— Он заслужил их, — ответил папа. — Сейчас он Тимошу бросил на произвол судьбы. Завтра ещё кого-нибудь подведет. И вырастет человеком без совести и чести. Я знаю, ему сейчас тяжело. Но зато он научится оценивать свои поступки. В другой раз этого не сделает.
Мама вздыхала. Ей тоже было жалко Кирилла, но она понимала, что папа прав и не время сейчас утешать Кирилла. Она даже сказала:
— Как мне с тобой трудно, Кирилка. Прямо руки опускаются. Не знаешь никогда, чего ждать от тебя.
И не пошла его утешать, как бывало раньше, если он вскакивал из-за стола, на кого-нибудь обидевшись; он был обидчив.
Мама заглянула к Тимоше. Он ещё не ложился спать, сидел у окна и смотрел в сад. Из лесу доносился голос филина: то ухал, то хохотал. Не по себе становится от такого уханья и хохота. Тимоша вздрагивал всякий раз, заслышав этот странный голос ночной птицы.
— Тимоша, — шёпотом окликнула его мама, — так поздно, а ты не спишь. Все уже легли.
Он медленно обернулся на мамин голос и тоже шёпотом проговорил:
— Мне не хочется спать. Я всё думаю и думаю.
— О чём, Тимоша?
— Я всё думаю: живу я или не живу? Когда светло, я живу. А когда темно? — И он вопросительно посмотрел на тетю Лизу и добавил: — Я боюсь, когда темно.
Она села рядом, погладила его по голове, посмотрела в глаза, всегда широко открытые, будто они всматривались во что-то скрытое от других людей. И были они всегда чуть нахмурены, не оттого, что он нелюдим, а, как говорит бабушка, оттого, что он много думает.
— Маленький мой Тимоша, — проговорила она ласково, — вот ты почему так поздно встаёшь! Ты поздно ложишься и не засыпаешь долго.
Она вздохнула, жалея Тимошу и досадуя на себя. Надо было бы раньше заглянуть в Тимошину комнату, посмотреть, как он спит. А он, оказывается, долго не может уснуть, оставаясь один со своими грустными мыслями и страхом.
— Что же ты мне не сказал ни разу, что боишься? Я бы тебя не оставляла одного. Мне казалось, тебе у нас хорошо. Народу в доме много. Рядом за стеной Гриша и Анюта, наверху Кирилл. — И, вспомнив о Кирилле, она сказала: — Ты прости его, не обижайся. Он ведь добрый, я знаю. Только, когда дело коснётся Звёздочки, он всё на свете забывает. И про тебя так вот забыл.
— Я не обижаюсь, — великодушно сказал Тимоша. — Он забыл, потому что ему Звёздочку дали. А то не забыл бы.
Тимоша всегда казался взрослее своих сверстников и умел их понимать. Он и Кирилла понял и не сердился на него. Что ж теперь делать, — забыл человек.
— Тётя Лиза, не уходите. Поговорите со мной, — попросил он. И, будто пугаясь собственных слов, проговорил хрипловатым голосом: — Это я живу или не я?
— Ты, конечно, кто же ещё? — не удивляясь больше, что Тимоше приходят в голову подобные мысли, ответила тётя Лиза.
Она знала, что он много читает — даже взрослые книги — и много думает. Особенно много думал, когда оставался один там, в городе. Горе сделало его старше своих лет, как и её когда-то старше сделала война.
Ни Анюта, ни Гриша, ни Кирилл не задумывались никогда, живут они или не живут. Они знали, что живут и будут жить вечно. А Тимоша уже знал, что бывает не только жизнь.
— Конечно, ты живёшь, — успокоила она его. — Раз ты со мной разговариваешь, значит, живёшь. Ложись спать, Тимоша, и не думай больше ни о чём. Я пойду принесу подушку и одеяло и останусь здесь. Буду спать на диване, чтоб ты ни о чём больше не думал и не боялся темноты.
В коридор просочилась полоска лунного света. Прижавшись к чердачной лестнице, стоит в конце коридора Кирилл. Он шёл к Тимоше, но, услышав разговор в его комнате, остановился. Ему не спится от беспокойных мыслей. Он видит перед собой, то бледное Тимошино лицо с грустными глазами, то огорчённую бабушку, то маму, которая с жалостью смотрит на него, но не пытается его оправдать. Он ведь виноват. И всё время ему слышится голос отца: «Это предательство!»
— Кто тут? — испуганно спросила мама, заметив мелькнувшую тень.
Кирилл выступил из темноты и встал, опустив голову.
— Господи, что это вам всем не спится? — вздохнула мама, — Ну и беспокойная выпала сегодня ночь… — Она понимала, отчего не спится Кириллу, и сказала ему своим обычным добрым голосом: — Иди, иди спи, сынок ты мой неудалый. Поздно уже.
Кирилл поднял голову и, виновато глядя на маму, сказал:
— Правда, мам, какой-то я неудалый… Я и сам заметил. Не хочу делать плохо, а оно само делается. Отчего это так?
— Оттого, что ты себя сильно любишь. Это называется эгоизм. Тебе было весело скакать на Звёздочке и играть с ребятами. А Тимоше каково было? Он ждал тебя! Почему ты не сказал Каллистратычу, он бы пошёл с тобой, помог Тимоше.
— Я сразу не сказал, а потом поздно было. Только я не эгоист, — оправдывался Кирилл. — Я просто забывчивый. Пообещаю что-нибудь и забуду. Теперь уж мне никто не поверит… — вздохнул Кирилл. — Ни папа. Ни Каллистратыч.
— Папа наш делам верит, а не словам, — сказала мама. — И я считаю, что у тебя ещё будет время заслужить уважение, не обещаниями, а делами. Постараешься? — заглядывая ему в глаза, спросила мама.
— Угу! — произнёс Кирилл, кивая головой, и, боясь расплакаться, быстро взлетел по чердачной лестнице в свою комнату.
Мама вернулась к Тимоше, постелила себе на диване и уже собиралась лечь, думая, что Тимоша спит. Но тот проговорил:
— Тётя Лиза, поговорите со мной ещё… — И заговорил сам: — Мне дед рассказывал про вас. Я помню всё. Он говорил: «Жила-была девочка Лиза. Были у неё большие синие глаза и длинные волосы. И была она похожа на красивую куклу-моргунью». У вас синие глаза. Я вас сразу узнал. Только вы не похожи на куклу-моргунью.
Мама засмеялась:
— Твой дедушка добрый, замечательный человек. Я его очень люблю.
Тимоша кивнул в темноте, соглашаясь, что его дёд самый замечательный.
— Мама моя тоже рассказывала про вас, — продолжал Тимоша. — Она рассказывала про девочку, которая искала себе папу. Я помню. А у моей мамы не было тоже мамы. Как у меня.
Тимоша крепко зажмурил глаза. Он никогда не плакал, потому что научился сам утешать деда, когда тот сильно горевал. В такое время Тимоша сам забывал своё горе, чтобы утешить деда, и не плакал. Только глаза у него до сих пор смотрят печально, он редко-редко когда улыбнётся.
— Спи, Тимоша, спи, маленький мой, — проговорила тётя Лиза и подошла к нему, села рядом. Ей хотелось назвать Тимошу «сыночек» и попросить, чтобы он называл её «мамой», но она не сказала об этом, чувствуя, что он не смог бы её так назвать. — Спи, Тимоша, завтра нам всем на работу. Ты ведь тоже пойдёшь с Анютой и Гришей на работу? Тётя Оля сказала, опять много клубники созрело в саду, а рабочих рук не хватает. Там ты трудодни заработаешь и купишь деду подарок. Да? Вот он обрадуется. Скажет: «Это мне внук подарил. Сам заработал на подарок». Так скажет, да?
Тимоша чуть-чуть улыбнулся. И, уже засыпая, сказал:
— А вам я подарю куклу. Потому что у вас её никогда не было.
ПРО ЦИРК И ВОРОБЬЁВ
На рассвете, когда ещё было прохладно, Анюта, Гриша и Тимоша пошли собирать клубнику.
Кириллу тоже хотелось пойти с ними, но его никто не позвал.