– Точно крыша поехала, – шепнул Глебу озабоченный Жабик. – При чем тут могилы? Я бы не трогал… Мало ли чего.
Они продрались через тернии и стали полукругом вокруг замшелых и расколотых надгробий. Было их два.
– Интересно, чьи это могилы? – произнес Арик в пространство.
– Могилы нельзя трогать! – громко прошептала Ляля Бо. – А то проклятие падет на голову осквернителей. Непонятно, чьи.
– Наверное, членов семьи Шоберов. Ты статью читала? – спросил Жабик.
– Не читала. А почему здесь?
– Ну, они были немцы и типа протестанты или католики, на нашем кладбище им не в масть, вот их и поклали здесь. Или вовсе самоубийцы.
Ляля Бо ахнула, зажав рот рукой.
– Подождите! – Федор Алексеев нагнулся, рассматривая серую каменную плиту, лежащую на земле. Смахнул рукой сухие ветки и листья – открылись полустертые буквы. – Старец Ваня Золотенький… – принялся разбирать он. – Дальше нечетко… в одна тысяча семьсот двадцать… каком-то, преставился в Бозе… в одна тысяча восемьсот третьем. Да упокоится с миром душа твоя…
– Старец Ваня Золотенький? – с недоумением повторил Жабик. – А Шоберы где?
Никто ему не ответил.
– А это памятник игуменье Ельницкого женского монастыря, матери Феодосии… – продолжил Федор, расчистив плиту рядом.
– Ничего не понимаю! – воскликнул Жабик. – Откуда они тут?
– Здесь неподалеку был когда-то монастырь, я думаю, памятники оттуда, – сказал Федор. – В девятнадцатом году его разорили и кладбище уничтожили. Эти надгробья, наверное, перенесли сюда, чтобы спасти. Возможно, они были спрятаны в земле, а черные археологи раскопали…
– Так это только памятники или… они тоже? – спросила Ляля Бо. – Какой ужас! Бедные!
– Трудно сказать. Возможно, здесь когда-то было полное захоронение, а что осталось сейчас – одному Богу известно.
– Может, это их души бродят по дому?.. – пробормотал Жабик.
– Можно привести все в порядок, – сказал Федор. – Я готов принять участие.
– Напрасный труд! Дом снесут, и их выбросят на свалку, – возразила Ляля Бо. – Здесь будет аквапарк.
Наступила неловкая пауза.
– Может, не снесут, – наконец сказал Арик. – Охрана памятников не позволит.
– Ой, я вас умоляю! – пропела Ляля Бо. – Кто с ними теперь считается? Их не сегодня завтра вообще прикроют. Бешеные деньги, господа! Вечно одно и то же!
– Можно организовать студентов, – заметил Федор. – У меня есть замечательные ребята. Да и автор статьи, Женя Гусев, мой знакомый, с удовольствием ввяжется. Он вообще фанат.
– И стоять насмерть, – добавил Арик. – В конце концов, это общежитие рабкульта.
– У меня родилась мысль! – Вербицкий поднял указательный палец. – А не устроить ли здесь филиал Молодежного? – Он обвел всех присутствующих взглядом. – У нас же теснота, плюнуть некуда. И назвать «Приют лицедея. Авангард-студия».
– Дохлый номер, – хмыкнул Жабик. – Не отдадут.
– Не нравишься ты мне в последнее время, Петруччо, какой-то прет из тебя нехороший пессимизм! Посмотрим. Главное – ввязаться! – подытожил режиссер. – Федя, за тобой ребятишки. А вообще, господа, как вам известно, революции делают молодняк или военные. Первые – идеалисты без инстинкта самосохранения, у вторых – стволы и походная связь. Предлагаю отметить! Можно на воздухе.
Они гуськом потянулись из сада. Сложили лопаты и уселись на ступеньках крыльца, в глубокой тени старого дома. Настроение у всех было приподнятое – впереди забрезжили новые горизонты, и обещалась новая интересная жизнь. Виталий разлил водку в пластиковые стаканы; Ляля Бо нарезала хлеб и колбасу и красиво разложила на бумажных тарелочках. Прямо на верхней ступеньке.
– За Дом с химерами! – сказал режиссер, поднимая стакан.
– За «Приют лицедея»! – воскликнула Ляля Бо.
– Аминь! – подхватил Жабик.
– Ремонт нужен, – заметил Арик скучным голосом, поднимая стакан. – А откуда деньги?
– Главное – идея! – Виталий опрокинул стакан и громко выдохнул. – Найдем баблонавта, подержимся за вымя. Не парься! У меня есть пара толстых гусиков на примете. Как это я раньше… Инерция, господа. Инерция! – Он постучал себя пальцем по лбу. – А ведь идея-то плодотворная! Убрать стены, устроить зрительный зал на сотню мест… У меня есть знакомый архитектор, распишет все в лучшем виде, причем задаром.
– А что, если это они! – взволнованно воскликнула Ляля Бо. – Точно!
– Кто? – спросил Жабик.
– Они! Старец Ваня Золотенький и монахиня!
– Старец и монахиня – что? – не понял Арик.
Никто не понял. Все недоуменно смотрели на Лялю Бо.
– Они нам подсказали… – Ляля Бо прижала руки к груди. – Господи, ну как вы не понимаете! Они за нас!
– В том смысле… что они нам помогут спасти Дом? – осторожно спросил Жабик – словно на ощупь пробирался. – Или что? Лялька, ты… это, не суесловь втуне!
– Ну да!
– Ага! Помогут! Что помогут-то? Устроить тут балаган? – скептически спросил Арик.
– По-твоему, лучше, если аквапарк? Или казино? Или массажный салон? Театр все-таки – высокое искусство.
– Все-таки… Ладно, умники! – припечатал Вербицкий. – Помогут – хорошо, мы их тоже не оставим. Посмотрим, что они могут против бабла. Арик, наливай!
… – А теперь расскажите про привидения, – предложил Федор Алексеев. – А то все намеками. Давайте по очереди. Я весь внимание.
– Интересуешься как философ? – хмыкнул режиссер.
– Как агностик. Кто первый?
Актеры переглянулись.
– Я! – Ляля Бо подняла руку. – Я жила здесь четыре месяца, тут еще были трое детей с первого курса музучилища – Аркаша с трубой, Маринка с флейтой и Наташа со скрипкой. Их не хотели брать на квартиру. И Жабик… Петя Зосимов. – Она кивнула на Жабика. – Потом они переехали, а мы с Жабиком остались. Я ничего такого не видела, но были шаги на потолке.
– На потолке?
– В смысле, наверху. Как бы на чердаке.
– Чего же ты не сказала? – спросил Жабик.
– Чего говорить-то? Что кто-то лазит по чердаку? Даже не смешно. Дверь была закрыта, чужих не было. Я даже подумала, что это Жабик прикалывается, выскочила однажды, а он поднимается по лестнице снизу… На бровях, чуть живой, а я только что слышала шаги.
– Ладно врать! – обиделся Жабик. – Нормальный я поднимался. Это ты выскочила, как… не знаю что. Призрак оперы! Я чуть со ступенек не загремел!
– И все? – спросил Федор.
– Стонал кто-то несколько раз. Прямо сердце останавливалось. Я с головой накроюсь, уши зажму… Свет оставляла. А днем думаю – что за фигня! Дом старый, щели везде, дерево скрипит… А потом съехала и почувствовала такое облегчение – не передать. Это чьи-то души там…
– Ты бы меньше про аномальные явления смотрела, – посоветовал Арик.
– Ага, поживи тут! Сам аномальным станешь.
– Петя?
– Ну… я видел, – сказал Жабик, покосившись на режиссера. – Да. Видел. Но мне никто не верит. Виталя говорит, галюники с перепою. Но, во-первых, я пока добрался из города, проветрился, а во-вторых, он был!
– Кто?
– Висельник! Висел на двери в зал… Я чуть дуба не врезал! Висит, покачивается. А когда приехали менты, его уже не было. Растаял.
– Растаял… – проворчал режиссер. – Слез и ушел.
– Ясно, – сказал Федор. – Глеб?
– Не знаю. Не уверен.
– Давай, Глебыч! – подбодрил его Жабик. – Я тебе верю! Это такой дом… Глыба, а не дом! И могилы в саду. Дом-личность!
– Тут какая-то чехарда с дверями – то они закрыты, то открыты, то сквозняк их захлопывает, – начал Глеб. – И не открываются. А через минуту снова открыты.
Прозвучало это как-то несерьезно, словно бабки сидели у подъезда и пугали друг дружку нестрашными россказнями.
– И все? – спросил Федор.
– Нет. Еще был голос… Но ты же сам понимаешь, это нелепость! – Было видно, как ему неловко.
– Голос? Что он сказал?
Глеб вытащил из кармана мятый листок, с которым не расставался. Протянул Федору. Тот взял. Прочитал раз, другой.
– Это было сколько раз?
– Два.
– Одно и то же?
– Да. Только во второй раз он спросил, живой ли я.
– И что ты сказал? – спросил Арик.
Жабик фыркнул.
– Сказал, что живой. И тоже спросил, живой ли он. Он не ответил.
– Что скажешь, Федя? – спросил Вербицкий? – Каков вердикт? Ты у нас человек ученый.
– Трудно сказать. Слишком неопределенно – стоны, двери, шаги…
– А висельник? – напомнил Жабик.
– Слишком субъективно… Принимая во внимание состояние реципиента.
– И я о том же! – подхватил режиссер.
– А голос?
– А вот голос – это интересно.
– Крутая белочка!
– Не похоже.
– А на что похоже?
Федор помолчал, потом сказал:
– Кому-нибудь из вас знаком термин «Китайская комната»?
Актеры переглянулись…
Глава 25Бармен
Я рассматривала сереющее рассветное окно и думала о всякой всячине. Придется снова звонить на работу и сообщать, что сегодня они могут на меня не рассчитывать. Хорошо быть боссом… Мне было стыдно, но любопытство, любопытство… Я попыталась убедить себя, что Гавриленко будет только рад – ему нравится чувствовать себя начальником.
– Бессовестная любопытная кошка! – пискнул Каспар.
– Брысь! – ответила я.
– Сама брысь! – ответил он. – Работу забросила, глупостями занимаешься. А теперь еще и привидения вылезли… С ума сойти!
Я только вздохнула. Вы, конечно, спросите, кто такой Каспар? Каспар – это… Каспар. Умозрительный персонаж, страшно разговорчивый, бесцеремонный, лезущий в душу… Зануда, одним словом. В смысле, внутренний голос, с которым я пререкаюсь в самые сложные минуты жизни, причем зачастую доходит до драки. Сначала он назывался Каспер, как то славное пухлое привидение, похожее на воздушный шарик, а потом стал Каспаром, поскольку не обладал ни пухлостью, ни приятным характером. Так и лезет под руку со своими советами, воспитывает и зудит, и все это с лучшими намерениями, как он считает!
Почему вдруг кошка? Каспар намекал на восточную поговорку о том, что любопытство сгубило кошку, не иначе. Даже кошку. Вообще-то это философский вопрос – пойти на поводу своего любопытства и заглянуть за черту или не пойти и потом всю жизнь мучиться.