— Попробуй ты, — позвал Барон свежего Леву.
Вооружившись лампой, тот присел возле лежащего на «спине» стального ящика и осмотрел его со всех сторон. Затем простучал костяшкой указательного пальца стенки, дверцу…
Это был довольно старый стальной сейф с четырехзначным инвентарным номером на боку. С толстой дверцей на двух мощных петлях, с цилиндровым замком и поворотной Т-образной рукояткой. До того злосчастного дня, когда половину банды положили на территории продуктовой базы, в ее составе имелся неплохой взломщик по прозвищу Вася-лихобор. Рослый и флегматичный по темпераменту мужик со слесарным прошлым запросто мог вскрыть любой замок. В его арсенале имелся отличный инструмент, включая ручную машинку для сверления отверстий в металле. Пять минут тишины и столько же работы тонкими отмычками, после чего самый мудреный английский запор сдавался под натиском его навыков и опыта. Никто из корешей не сомневался, что и с этим сейфом Вася-лихобор справился бы за десять минут. Но Васи не было. Васина душа смиренно прощалась с земной обителью и готовилась предстать перед Господом.
Лева с четверть часа навинчивал круги вокруг сейфа: рассматривал, трогал, поглаживал, постукивал… Потом отряхнул с коленок пыль и мотнул башкой:
— Не, Паша, не по Сеньке шапка. Без специального инструмента нам его не взять.
— Сам знаю, — мрачно молвил Барон. Он отдышался, пришел в себя; мысли снова стали ясными. — Есть у меня один дружок-медвежатник. Из стародавних московских… — Он снял со спинки стула свой пиджачок в полоску. — Пойду проведаю, переговорю с ним, что да как.
— Десятину[36] небось запросит, — предположил прижимистый Лева.
— Мы тебе лишнюю десятину отрядим, коль совладаешь с этой домовиной, — оскалился в ехидной улыбке Паша. — Ну как, возьмешься?
— Ладно, чего там… зови…
Глава седьмая
Московская область, поселок Троицкое — железнодорожная станция Одинцово. Смоленск; август 1945 года
Жизнь в дачном поселке протекала неспешно и размеренно, словно шумная и суетливая столица находилась не в тридцати минутах езды, а на другом конце страны. Погода радовала теплыми солнечными днями, на смену которым приходили приятные, прохладные вечера.
Если Аристархов не бежал ранним утром на рынок за свежими продуктами, то спал вместе с Марией до неприличия долго. Завтракали наскоро в полдень, после чего отправлялись на прогулку по Троицкому и его окрестностям. Молодой мужчина водружал на голову панаму, вешал на плечо немецкую фотокамеру, брал под руку Марию и шел бродить с нею по Троицкому и его окрестностям. Заприметив симпатичный пейзаж, он немедля расчехлял фотокамеру и снимал на его фоне Марию. Та не противилась, но каждый раз напоминала:
— Сережа, мой муж помешан на ревности. Прошу тебя: никому не показывай эти снимки.
Улыбаясь, тот заверял:
— Разумеется, милая. Я спрячу их так, что до них не доберется ни одна контрразведка…
Они были молоды, здоровы, задорны и настолько хороши собой, что всякий случайный прохожий невольно замедлял шаг и любовался ими. Аристархов своей горячей, южной красотой походил на итальянца родом из Палермо или Неаполя. Под стать были и характер с поведением: живость, легкая пружинистая походка, приятная улыбка на лице и привычка сопровождать фразы жестами. Мария, напротив, напоминала статную красавицу из центральных или северных российских губерний: золотистые вьющиеся волосы, светлая кожа, длинные бархатистые ресницы, неспешность движений, размеренность мысли и скромная немногословность.
Обедали в саду в заплетенной хмелем беседке, а вечером, с наступлением сумерек отправлялись в летний ресторанчик на берегу Десны. Каждый раз Мария выбирала столик на открытой веранде.
— Здесь больше воздуха и лучше слышно романсы, — объясняла она свой выбор.
Паренек-инвалид пел почти каждый вечер, местная публика привыкла к его голосу, к репертуару и довольно щедро одаривала за виртуозную игру и приятный вокал.
Однако неделя счастья пролетела стремительно, настал день, когда нужно было прощаться с уютной дачей посреди густого сада.
Аристархов собрал свою дорожную сумку, достал из багажника канистру и перелил из нее бензин в бак автомобиля. Затем распахнул ворота и, усаживая на переднее сиденье спутницу, с печалью в голосе спросил:
— Тебе здесь понравилось?
Глаза ее повлажнели. Она кивнула.
— Тогда пообещай, что когда-нибудь ты снова осчастливишь это гнездышко своим присутствием.
— Обещаю, — прошептала Мария.
За день до отъезда Марии из Троицкого старшая сестра Ольга вновь отправилась на почту Заднепровского района города Смоленска. На этот раз ей пришлось отстоять длинную очередь в душном помещении, прежде чем удалось добраться до маленького окошка и подать почтовой служащей заполненный бланк телеграммы.
Следуя второму пункту инструкции из письма Марии, Ольга написала: «Дорогой Анастас, сестра поправилась, чувствует себя хорошо и готовится к выписке. Сегодня выезжаю. Ужасно соскучилась. Встречай завтра на Белорусском поездом Смоленск — Москва. Целую, твоя Маша».
На этом все поручения сестры были выполнены. Точнее, почти все. Осталось лишь уничтожить письмо, о котором Мария просила никому не сообщать.
Темно-серый трофейный «Опель» Аристархова резво бежал по пыльной дороге. Только теперь он держал курс на север — в сторону забытой богом железнодорожной станции, где несколькими днями ранее его хозяин встречал с поезда юную красавицу. Сегодня тоже надо было поспеть к проходящему поезду.
Мария сидела рядом с Сергеем и, думая о чем-то своем, безмолвно глядела на бежавшее навстречу дорожное полотно. Впрочем, мысли ее без труда угадывались по наполненным печалью глазам. Молодая женщина с невыносимой грустью покинула тихое, наполненное покоем и умиротворением местечко в Троицком. Ее ужасно тяготило предстоящее расставание с Аристарховым, а больше всего ей не хотелось возвращаться в шумную Москву к нелюбимому, опостылевшему мужу.
Иногда вздыхал и Сергей. В его городской квартире, да и на даче в Троицком побывало немало женщин. С простушками он никогда не знался, все его любовницы были красивы, ухоженны, неплохо образованны. Но вот что удивительно: именно прошедшая неделя с Марией почему-то запала в душу. Да так глубоко, что он впервые сожалел о надвигавшемся расставании. С любой из прошлых красоток Аристархов прощался запросто, какой бы бурной ни была их связь.
А тут вдруг защемило сердечко: вернется через неделю-другую на дачу в Троицкое, а милой скромницы по имени Мария там уже нет и в помине. Все будет по-старому: тенистый сад с извилистыми тропинками и беседкой, застекленная веранда, большая гостиная с диваном, креслом и патефоном, спальня с зашторенными окнами и широкой кроватью. А от Марии останутся одни воспоминания. О ее пребывании напомнят лишь пара длинных золотистых волос на подушке да тонкий аромат духов, ненадолго задержавшийся в комнате.
«В чем дело? Что происходит? — с недоумением прислушивался к себе Аристархов. — Неужто по-настоящему влюбился? Вот еще… Не бывать этому никогда. Обычная мимолетная связь — помурлыкали с недельку и вскорости позабудем друг друга…»
И все же чем-то она его проняла. Зацепила. Но чем?..
Впрочем, долго предаваться грусти и гадать над неожиданным вопросом не дозволила краткость путешествия. Бензина благодаря запасной канистре хватало, на заправочную станцию заезжать не пришлось, и «Опель» быстро, всего за сорок минут домчал парочку до станции Одинцово.
Они прибыли загодя — поезда на первом пути еще не было. Остановив автомобиль у водонапорной башни из красного кирпича, Сергей закурил.
Говорить не хотелось, молчали.
— Я, пожалуй, пойду, — наконец нарушила тишину Мария. — Подожду на перроне.
Он не стал возражать. Отбросив папиросу, вышел из машины, вынул из багажника чемодан.
— Не провожай, не надо, — попросила она. — Не хочу, чтобы кто-нибудь нас видел вместе.
Неловко, будто ничего между ними за прошедшие семь дней и не было, она чмокнула его в щеку, подхватила багаж и решительно зашагала к одноэтажному зданию вокзала…
Когда «Опель» выезжал с небольшой пыльной площади, Аристархов услышал за спиной протяжный паровозный гудок. По первому пути к перрону медленно подъезжал пассажирский поезд Смоленск — Москва…
Глава восьмая
Москва, Петровка, 38; август 1945 года
Пару часов назад Иван Старцев выглядел измученным, уставшим доходягой. Мрачный и осунувшийся, он сидел за своим столом, запустив пальцы в густую шевелюру, и не знал, что делать дальше. «Выясни, что это — очередные разборки, передел территорий или дележ бандитской власти. А заодно разузнай, чем он промышлял в последнее время. Не мог же Паша Барон почивать на лаврах и жить по совести…» — повторял он про себя задание комиссара Урусова и от этого становился еще мрачнее.
И вдруг — с возвращением из Бутырской тюрьмы Егорова — все разом переменилось. Будто кто включил в кабинете пару ярких лампочек на полсотни свечей.
— Нет, братцы-товарищи, вы поглядите, какая наваристая выходит каша! — приговаривал Старцев, постукивая тросточкой по паркетному полу длинного коридора. — За обыкновенный бутерброд с куском «Любительской» колбасы мы получили ценнейшую информацию о пропавшей ювелирке! А?! Каково?..
На первом этаже Управления Московского уголовного розыска, как всегда, бурлил водоворот сыскной работы. Здесь размещались большие кабинеты оперативно-разыскных групп, каждая из которых работала в своем направлении, различные экспертизы и лаборатории, архив, отдел кадров, оружейная и две «допросные» комнаты, «дежурка», столовая…
Старцев, Васильков и Егоров только что покинули рабочий кабинет, где закончили изучение уголовного дела четырехлетней давности. Картонная папка с делом поначалу показалась объемной. Обрадовались. Ведь чем больше материалов, тем проще нащупать кончик заветной ниточки. Но, как выяснилось, восемьдесят процентов содержимого — это длинная опись исчезнувших золотых украшений. И всего несколько подшитых листов и справок, исписанных карандашом и чернильной ручкой следователя.