[55] коммерческий продовольственный магазин в Армянском.
Казалось бы, все тогда предусмотрели. Трижды побывали в просторных торговых залах, затариваясь то водкой, то куревом, то консервами. Заодно присматривались к устройству залов и коридоров. Несколько дней околачивались рядом, изучая главный вход, заложенные мешками огромные витринные окна, соседние здания, подворотни, проходные дворы. Разузнали все до самой последней мелочи. Выбрали темную ночку, прихватили по две холщовые торбы для ценных «гостинцев» и отправились на дело. Планировали влезть через окно и за пару часов сделать несколько ходок до расположенной неподалеку надежной хаты. Говядина и куры, три сорта колбасы и свиное сало, сливочное и растительное масло, шоколадные конфеты и алкоголь… Ежели в каждую ходку выносить по четыре доверху набитых торбы, то за ночь можно озолотиться. Базарные барыги такие товары оторвут с руками.
Прибыли на место. Барон встал на шухере и подавал инструмент. Только что прибившийся к нему Валька шустро вскарабкался по мешкам с песком до самого верха, где виднелись приколоченные к раме доски. Начал их потихоньку отрывать. Все шло путем, покуда из магазина не высунулся сторож с револьвером. Откуда он там взялся — сам черт не ответит. Ведь узнавали, наводили через дальних корешей справки — не охранялся по ночам тот магазин в Армянском. Не охранялся! Но, видать, незадолго до памятной ночки охрану выставили, и Барон с Валькой крепко влипли.
Не везло Барону со сторожами и охранниками. За два года до той злосчастной ночки на подмосковной продуктовой базе Паша напоролся на трех участников Гражданской войны и потерял половину банды. Теперь вот опять нарвался на умелого стрелка. Тот завалил бедного Вальку первым выстрелом и двумя пулями подранил Барона. Хорошо подранил: одна пуля прошила бедро, вырвав кусок мышцы; другая навылет саданула по икре. Чудом он доковылял до надежной хаты, там осмотрел простреленные ноги, обработал и перевязал раны. А потом с месяц жил впроголодь — одна рана воспалилась и никак не хотела подживать. Ближе к весне кое-как выкарабкался.
В Москве давно стемнело, близилась полночь. Во второй половине августа ночи стали прохладными; стояли последние погожие деньки. В сентябре наверняка небо затянет хмарью, зарядят дожди, задуют холодные ветры, с деревьев полетит желтая листва.
Барон спешил на хату, где хоронился от легавых последние три месяца. Он часто менял ночлег, а в феврале 1944-го, стоило немного поджить раненым ногам, вообще покинул Москву и около года кантовался у знакомца в Воронеже. Потом через того же знакомца справил себе картинку[56] от свежего дубаря[57] и вернулся обратно в Первопрестольную, где занялся поисками исчезнувшего сейфа с ювелиркой.
Перед тем как свернуть с Доброслободского переулка в Аптекарский, Барон остановился и потянул из кармана початую пачку папирос. Он завсегда останавливался на этом углу и, закуривая, осторожно смотрел по сторонам. Лишь убедившись в отсутствии ливера[58], шагал дальше. Сегодня он не изменил привычке и снова задержался возле старого купеческого дома.
В Аптекарском было пусто. Вспыхнувшая спичка на миг ослепила. Паша закурил папиросу, дважды затянулся, поглядел вдаль, в сторону Денисовского переулка. И там никого.
Зато позади мелькнула чья-то тень. Или показалось?..
Тень никуда не торопилась, не пряталась, шла своей дорогой. Что ж, и такое случается — Барон понимал, что проживал в районе не один. Кто-то возвращается с гулянки, кто-то топает на ночную смену…
Попыхивая папиросой, Паша продолжил путь домой. До уютной и спокойной квартирки оставалось полтора квартала. Там было полбутылки сулейки, небольшой шмат сала, хлеб и пучок зеленого лука.
Сегодня Барон пребывал не просто в отличном настроении. Он был почти счастлив. Вчера удалось встретиться с работягой по фамилии Макура. Одному Богу известно, сколько времени и сил угробил Паша Баринов на то, чтобы разыскать этого человека. Он ведь не опер, не легавый, не прокурор. Ксивы не имеет, в учреждения не вхож. С ним и разговоров-то никто вести не станет. А он-таки его разыскал!
Рыжий штукатур в составе строительной бригады в октябре 1941-го восстанавливал пятиэтажку в Безбожном переулке. Он был одним из тех четверых крохоборов, которые за двадцать вшивых целковых подняли тяжеленный сейф из квартиры № 8 в квартиру № 12.
«Господи, все было так просто! — криво усмехнулся и сплюнул сквозь зубы Барон. — Всего-то и требовалось той ночью немного дольше пошевелить задницей: подняться по лестнице, прошерстить пятый этаж. Сейф преспокойненько дожидался в большой трехкомнатной квартире. Надо же быть таким бажбаном!»
Да, в ту ночь ему с Фомой-сандалем не пофартило. Но теперь-то он своего не упустит! Адресок известен. Удалось высветить и личность той суки, что позарилась на чужой куш. Сука оказалась не простая, а знатная — аж цельный заместитель наркома! Но это не меняло расклада. Перед острым кнопарем[59] всяк становится трусливым и сговорчивым. Как в церкви перед Господом. Самый простой вариант: подкатить к литеру[60] вечерком на лестничной клетке, приставить перышко к горлу и потолковать. Опосля совместно с ним подняться в квартирку, заставить открыть замок стальной дверцы. А там уж как масть пойдет…
В искренность и честность кумачовых лозунгов советской власти Барон не верил никогда. Не верил и в то, что сучара из двенадцатой квартиры сдал содержимое сейфа в осиное гнездо[61]. Во-первых, для такого исхода нужно быть до гангрены отмороженным пролетарием, а описанный Макурой дядя на такого не походил. Во-вторых, честный простофиля нанимать работяг тащить сейф на пятый этаж не стал бы. Простофиля все делает просто и прямолинейно, как вагоновожатый трамвая: куда проложены рельсы, туда и катится. Вот и этот пожелал бы остаться в памяти потомков круглым бажбаном и отправил бы помощника звонить в ментовку, потом дождался бы легавых и передал им находку.
Не верил Барон и в полную растрату лежавшего внутри золотишка. Судя по описи, там его хранилось с избытком — на многие сотни тысяч рубликов. За два с половиной года обменять его в ломбардах на ассигнации очень затруднительно. И практически невозможно за это же время потратить гигантскую выручку.
Потому вывод напрашивался сам собой: либо часть рыжья со сверкальцами до сих пор хранится на полках сейфа, либо на месте колечек, часиков, брошек и прочей желтизны[62] покоятся пачки советских денежных знаков.
Оба варианта Пашу устраивали, ибо в данный момент в его карманах гулял холодный ветер. Мятая пачка папирос, коробок спичек, три рубля мелочью, любимый выкидной нож, за поясом пистолет с четырьмя патронами в магазине. Да еще серебряный нательный крестик на суровой нитке. И больше ничего.
За полквартала до заветной калитки с тропинкой к двухэтажному дому за спиной послышался шорох. Барон резко обернулся, правая ладонь торопливо нащупала угловатую рукоять «ТТ».
«Четыре патрона, — вспомнил он. — Ничего. В самый раз. Никто ж, окромя меня, не знает, что магазин полупустой…»
Вокруг в радиусе полусотни метров не было никого. Только в клумбе напротив кирпичного барака происходила непонятная возня.
«Псина, что ли? Тогда почему не залаяла?..»
Вскоре шорох повторился, но уже в другом конце клумбы. А через секунду низкий заборчик из обрезков горбыля перепрыгнула кошка черно-белого окраса.
У Паши отлегло.
— Едрена рать! — Он сунул ствол за пояс и повернулся, чтобы идти дальше.
Но внезапно на его затылок с хрустом обрушился твердый предмет. Это было настолько неожиданно, что Барон не успел ни перепугаться, ни о чем-либо подумать.
Схватившись за голову, он рухнул на колени, замычал. В глазах потемнело, в затылке и шее запульсировала острая боль.
Рядом на асфальт упали две половинки сломанной штакетины. Выругавшись, Барон попытался встать, но над ним нависла чья-то тень.
Сильная рука почти без замаха всадила под левую лопатку длинное тонкое лезвие ножа.
Бывший главарь банды выгнул спину, замер. В широко раскрытых глазах застыл ужас.
— Едре-ена ра-а-ать… — с шипением выдохнул он из легких последний воздух и завалился на бок.
Правая ладонь, в кровь срывая ногти, еще с минуту царапала асфальт. Потом Барон вытянулся в струнку и затих.
Одинокий мужчина в темной одежде постоял полминуты над трупом. Затем тщательно обыскал его, сунул себе в карман пистолет с выкидным ножом, оглянулся по сторонам и исчез за углом Демидовского переулка…
Глава семнадцатая
Москва, ведомственный дом по улице Герцена; август 1945 года
Наступил долгожданный вечер. Через распахнутую балконную дверь врывался легкий прохладный ветерок. Все заботы, дела, треволнения и важные встречи остались позади — в раскаленной духоте августовского дня. Впереди маячило несколько недель спокойной и беззаботной жизни.
Во дворе ведомственного дома по улице Герцена, где проживал Аристархов, бесновалась детвора. По аллейкам ближайшего сквера прогуливались пожилые москвичи. Из арки, соединявшей двор с улицей, доносились разноголосые сигналы автомобилей.
После долгого ремонта в доме наконец-то появилась горячая вода. Сергей на радостях принял ванну и, накинув халат, довольный, расхаживал по квартире. Насвистывая мелодию из «Кармен», он собирал вещи в свою объемную дорожную сумку, с которой издавна ездил в командировки и в отпуска. Мирзаян сполна расплатился за его работу, и теперь можно было по-настоящему отдохнуть, не думая о делах и хлебе насущном.