Пока загружались мозги железного товарища, у которого сбились все программы из-за «неправильно завершенной работы Windows», я подошел к балкону и с силой захлопнул дверь. Но там, на земле, на верхушках притихших и заснеженных сосен творилось нечто невообразимое. Нечто, что меня заставило остановиться и приглядеться.
На земле, поверх припаркованных машин, засыпанных пешеходных дорожек, детских и спортивных площадок, на свежевыпавшем, еще не затоптанном тысячами ног искрящемся снегу, словно загадочные круги на пшеничных полях, нанесен портрет удивительной девушки: длинные волосы растрепал ветер, высокий лоб, чуть курносый нос, светлая, открытая улыбка, ясные глаза без тени насмешки, ямочка на щеке… Незнакомка со странным именем Ио Дакоматра, квинтовый физик из параллельной реальности.
Я много лет пытался снова ей написать, но все сообщения приходили обратно с пометкой «Mail Delivery System». Сообщение не доставлено, проверьте правильность написания адреса получателя. И я так не понял, что это было: сообщение из будущего, с Марса, или из параллельной реальности, какая нить связала наши с ней судьбы и миры.
А с рабочего стола на меня и сейчас смотрит ее улыбающееся лицо с портрета, нанесенного поверх московского дворика мартовским снегом.
Зеркала
В серебристой череде январских морозов, когда воздух прозрачен и хрупок, а человек, устав от длительных праздников, становится беспечен и неосмотрителен, грань между мирами становится особенно тонка. Её лёгкий прозрачный шлейф, словно фата невесты, цепляется за тёмные углы, неминуемо разрываясь в порывах ледяного ветра.
Святки.
Пора весёлых игр и ворожбы.
И уж сколько веков христианство, а всё никак не забудутся древние обряды. Хранятся. Передаются из уст в уста. Лелеются как памятка о давно ушедших временах.
Неуклюже скользя по ледяному насту, коварно присыпанному пушистым снегом, перескакивая через простенькие, почти утонувшие в сугробах неказистого московского дворика пеньки и качалки, сквозь надвигающиеся синеватые сумерки пробиралась ученица десятого класса «Б» Мария Афанасьева.
Её вязаная шапка с большим помпоном съехала на макушку, выпустив на мороз тёмную пушистую прядь, шарф раскрутился и мёл дорогу, а полы коротенькой дублёнки ритмично били по закоченевшим коленям. Она торопливо шла, шумно шмыгала носом, поминутно поглядывая на циферблат ручных часов.
— Да, ч-черти-че! — ругалась она, в очередной раз, поскользнувшись на спуске с оледенелого бордюра. — Ни фига ж не видно!
Она едва не упала на грязный автомобиль, неловко припаркованный на тротуаре, ещё раз чертыхнулась, и с силой дёрнула ручку своего подъезда. Со второй попытки дверь поддалась, протяжно скрипнув и пропуская её внутрь, в душный полумрак, пахнувший горячей сыростью и кошками.
— Дашка! Я уже тут! — проорала она вверх, на лестничную клетку, с топотом поднимаясь на свой второй этаж.
Из-за поворота показалась кислая физиономия Дашки Синицыной, её школьной подруги. Мария устало закатила глаза к потолку. Вот вечно так! Чуть что выпадает из графика — подождать пять минут или выйти раньше из дома — сразу вот такой же недовольный вид.
— Я думала, ты ушла, — тихим, бесцветным тоном пропела Дашка, поправляя очки.
— Правильно сделала, что подумала, — кивнула Афанасьева, уже напряжённо шуруя в карманах в поисках ключей.
— Мы вроде на пять договорились встретиться, — продолжала нудеть за спиной Дашка.
Сунув ключ в замочную скважину, Мария с силой толкнула входную дверь:
— А мы и встретились! — часы в комнате как раз отстукивали пять раз. Мария подняла вверх указательный палец. — Слышала? Всё по часам, как ты любишь!
И ворвалась внутрь квартиры, в тихий полумрак, пахнущий корицей и апельсинами, на ходу сбрасывая мягкие угги, дублёнку, шапку с шарфом и, бросая всё на пуфик у входа, потопала в кухню, по дороге ныряя в растоптанные тапочки.
Там она с надеждой взглянула на круглый абажур люстры, щёлкнула выключателем — лампочка не загорелась.
— Есть будешь? — крикнула она подруге.
Из коридора послышалось одобрительное бульканье. Машка выглянула: ну, естественно, мисс «красота и порядок» уже аккуратно пристроила на вешалке свою куртку и теперь разбирает брошенные Машей на пуфик вещи.
— Даш, оставь ты их в покое, — она подошла, забрала из рук Дарьи свою дублёнку и демонстративно бросила назад, на пуфик.
И вернулась в кухню. Даша, всё с такой же кислой миной, поплелась следом. Она плюхнулась на табурет, отрешённо наблюдая за хозяйкой: та достала из нижнего шкафчика, из самых недр его, старенький эмалированный чайник с почерневшим дном, налила в него воды и поставила на печку. Чиркнув спичками, зажгла огонь на конфорке и вытащила из холодильника большое блюдо, прикрытое полотенцем, поставила на середину обеденного стола, рядом с белой непрозрачной вазой, доверху наполненной мелкими апельсинами.
Дарья с любопытством повела носом и заглянула под накрахмаленный хлопок: пирожки.
— Маш, а ты куда бегала-то? — полюбопытствовала она, наконец. Маша как раз в этот момент вцепилась в пирожок.
— Жа-шпишками.
— Чего?
— За спичками! — пришлось повторить Марии, дожевав пирожок. — Днём со школы прихожу, а света нет. И спички заканчиваются. Вот и побежала, а то ж ни чай попить, ни свечи зажечь… Гадать-то будем?
Дашка кивнула.
— А-а, а то я думаю, чего это мы в потёмках сидим, и ты чайник доисторический достала…
— Во-во. Ирма, кстати, придёт? — это их третья подружка. Вместе с Дашкой в музыкальную школу ходит. Только Синицына — на фоно, а Ирма — на скрипке играет.
— Не, не придёт. Сказала, к концерту готовиться будет, — вздохнула подруга и тоже взяла пирожок.
Афанасьева пристально посмотрела на подругу. Та посмотрела на пирожок слева-справа, словно выбирая место, достойное её внимания, и смачно вцепилась. Ни следа волнения, переживания и прочих душевных мук. Машка почувствовала, что звереет от любопытства.
— Чего к тебе Истомин сегодня подходил? — не выдержала она.
Дарья от смущения перестала жевать. Нахмурилась и покраснела.
— Паша? В кино звал.
— Ого! — Машка округлила глаза в ожидании продолжения. Но подруга молчала, как рыба, собираясь вцепиться в пирожок с другой стороны, ближе к варенью. — А ты чего?
Подруга смутилась ещё больше, щёки заалели, на шее появились красно-бурые пятна.
На плите шумно засопел чайник. Дашка бросила на потрёпанную клеёнку откусанный пирожок, соскочила с табурета, заставив его жалобно скрипнуть, и, схватив с полки две кружки, сунула в них треугольные пакетики с заваркой, залила кипятком.
— Накрыть у тебя есть чем? — повернулась она к Маше.
Та как заворожённая следила за действиями подруги, вздрагивая от грохота, их сопровождавшего.
— Чего? — переспросила она.
— Накрыть кружки есть чем? — Дашка кивнула на две цветастые ёмкости, над которыми ароматными струйками поднимался пар. — Плохо заварится…
Мария выдохнула:
— Синицына, ты заколебала уже! Нормально всё заварится! Чего ты Пашке сказала-то?!
Синицына выразительно замерла, неуклюже вытянув шею, из-за чего стала походить на гусыню:
— Сказала, что занята: уроки у меня.
Она исподлобья посмотрела на подругу: округлившиеся глаза, открытый рот, из которого торчит кусок недоеденного пирожка, на носу назревший до красноты прыщик, остановившийся взгляд. Ещё, понятно, что остановился он на ней, Дашке. При чём, с выражением полного и бесповоротного сочувствия.
— То есть к тебе подошёл парень, по которому ты сохнешь с шестого класса, позвал тебя в кино, а ты сказала, что у тебя, блин, «уроки», и отказалась? Так? — Дашка виновато кивнула. Маша с шумом проглотила пирожок. — Синицына, ты вообще нормальная?
Мария села верхом на стул, упёршись острыми локтями в светлый пластик, по-прежнему не сводя недоумевающего взгляда с подруги.
— Маш, мы все-таки с тобой по-разному смотрим на эти вещи, — начала было Дарья давно заготовленную фразу. Но Маша икнула и развела руки:
— Да по-идиотски ты на них смотришь, понимаешь? Чего тут «такого»? — Дашка молчала. — Ты же не во времена своих менуэтов и сонатин живёшь! А во времена рейва и инди… Чуешь разницу? Там, — она показала куда-то за окно, — менуэты, а здесь, — она легонько постучала ладонями по столу, — современная жизнь, понимаешь? Ж-И-З-Н-Ь!!! И в ней есть кино, концерты, мобилки, парни. С ними можно разговаривать, гулять без опасения быть сожжённой на костре.
Дарья села напротив, тяжело вздохнула.
— Конечно, ты права, — она посмотрела в окно, — я — старомодная дура…
— Старомодная — согласна, на счёт дуры — я этого не говорила, — на всякий случай поправила Маша.
— Хорошо-хорошо, это я говорю, что я — дура. Но он подошёл ко мне, и я как-то растерялась… Не знаю, как оно у меня вырвалось — про учёбу и занятия… Я всё время кручусь между школой, репетициями и репетиторами…
Мария с сомнением и жалостью посмотрела на подругу. Вот же незадача: и умница-отличница, и талантище, и человек хороший, и симпатичная, даже симпатичнее её, Машки, вон волосы какие блондинистые и без всякого мелирования. И очки ей идут. Но вот совершенно не приспособленная к жизни. Как она будет без неё, без Машки, то есть? Ещё поступит в эту свою консерваторию, и всё, умрёт за нотами нецелованной…
— Ладно, не хнычь, — примирительно пробормотала она. Кухня окончательно утонула в сизых сумерках, и смотреть друг на друга в потёмках становилось всё труднее. Ещё и метель начиналась.
Маша достала из шкафчика связку серых свечей, зажгла их. Покапав горячий парафин на дно алюминиевой кастрюльки, установила в неё свечи.
Всё ещё обдумывая что-то, взяла кружки, от которых шёл тёплый пар и разливался аромат цитруса, поставила на стол. Дашка сразу потянулась к своей любимой, которую она же и подарила — ваниль с шоколадными нотами-восьмушками на стройном нотном стане.