Она встала, положила игрушку на могилу Алены Селиверстовой, еще раз взглянула на детское наивное личико, прижимающее к себе… белоснежного медвежонка… того самого…
— Выходит, это ее медвежонок, Алены? Его не принесли на пожарище?
У Леры все внутри похолодело. И нашелся ответ на вопрос, бившийся в мозгу.
— Ладно, Татьяна, — выдохнула, наконец, она, — если ты меня слышишь, то я освобождаю тебя от обещания, данного мне… ну, в том плане, что больше ко мне никого не пускать. Если есть кто-то еще рядом с тобой, кому я могу помочь… то, валяйте…
По позвоночнику полился тонкий холодок. Словно апрельский сквозняк пробрался под куртку.
Лерка закрыла глаза и приготовилась.
Расплата
Ромка напрягся и застыл.
С соседней парты его сверлил взглядом Жорка-Дылда, Палаш тыкал кончиком карандаша в спину.
— Романыч, ты скоро?
Ромка молчал. Ему нужно еще мгновение, чтобы понять, рассмотреть.
Он зажмурился. Перед ним медленно проявилась полупрозрачная пленка, на которой голубоватыми светящимися чернилами мелким разборчивым почерком было написано с десяток строк.
Мысленно «сфотографировав» их, он схватил клетчатый литок и карандаш, и судорожно записал на нем решение. Автоматически, не глядя, протянул руку через проход, и черновик мгновенно исчез в липкой от нетерпения Жоркиной ладони.
Ромка снова пригляделся к видимому ему одному мерцающему синевой экрану. Задание поменялось, цифры, словно кусочки пазла, переместились и снова встали на свои места. Он опять «сфотографировал» увиденное, еще раз быстро вписал решение на тетрадный листок и передал назад.
Все.
Он выдохнул и взглянул на часы. Двенадцать сорок. У него есть тридцать шесть минут, чтобы добраться до места, где его никто не увидит, никто не достанет.
Не дожидаясь вопросов, новых просьб, он схватил тощий рюкзак, сгреб в него ручки и карандаш. Захлопнув тоненькую тетрадку, торопливо положил ее на учительский стол.
— Васильев, ты все? — Инесса Викторовна лишь удивленно вскинула брови. — Олимпиада же…
Пацаны что-то шипели ему в спину, девчонки томно вздыхали, кто с завистью, кто с упреком, но он их уже не слышал — в голове, словно часовой механизм, тикали секунды, уменьшая отведенное ему время.
Ромка выскочил за дверь, в прохладу пустынного коридора, и уже никого не стесняясь, со всей скоростью рванул к выходу из школы.
Хорошо, что везде уроки идут, малышня под ногами не носится.
Он выбежал из здания школы, еще раз взглянул на часы: двенадцать сорок пять.
— Ромка! — сзади топот и гомон голосов. — Ты куда? А праздновать!!!
Это Жорка-Дылда, Палаш и Василина, пацаны из Ромкиного класса.
«Только вас мне здесь не хватало!», — ругнулся про себя Роман. Отрицательно качнул головой:
— Парни, не сейчас! Я вас вечером догоню! — махнул рукой и помчался к остановке, на ходу посматривая на стрелки: двенадцать сорок девять. Черт!!! Может не успеть.
— Романыч, мы у Дылды тогда. Подруливай! — орали ему в спину. — Вот чума-пацан. Вечно так с ним…
Но он уже заскочил на подножку уходящего с остановки автобуса. Пластмасса дверей хрустнула, но пустила его внутрь под неодобрительными взглядами пожилого водителя, бабушки, и молодой мамочки с ребенком.
Ромка прижался рюкзаком к инфракрасному окошку, загорелась зеленая стрелочка и турникет, наконец, пропустил его в салон. Он протопал подальше от любопытной бабуси и мамаши, и плюхнулся на мягкое сиденье, на мгновение закрыл глаза. Затих, переводя дух.
В лицо ударило напалмом жаркое июньское солнце, аромат цветов, и разжигающегося лета. За окном проплывали пыльные бока легковушек, торопливо суетились маршрутные такси, на переходах сновали пешеходы, сумрачно поглядывая друг на друга. Ромка кивал головой в такт уходящим секундам, то и дело поглядывая на часы.
Двенадцать пятьдесят пять. Четырнадцать минут на автобусе. Плюс шесть минут от остановки до дома. Две минуты — пешком на третий этаж. Одна минута — открыть дверь. Итого двадцать три минуты. А у него всего двадцать одна. И то, если повезет.
Какой-то придурок резко затормозил около автобуса, и, кажется, задел его.
Блииииин!!! Только этого не хватало. Сейчас начнутся разборки, ГАИ. У него нет времени на все это. Ни секунды.
Он торопливо подскочил, дернул рюкзак на плечо и с силой ударил по кнопке принудительного открывания дверей. Механизм, хоть и не с первого раза, но подчинился, двери медленно поползли в сторону.
— Ненормальный!!!
— Псих! — кричали ему вслед, но он рванул прочь.
Итак, на автобусе надо было проехать четырнадцать минут, он проехал четыре. Сейчас двенадцать пятьдесят девять.
Еще десять минут бы ехать. А бежать сколько?
Черт!!! Черт!!! Если бежать примерно сорок четыре километра в час, то можно сократить недостающую минуту…
Сорок четыре километра в час! Это ж семьсот тридцать три метра в минуту!
Это кто ж так бегает?
«Усейн Болт[5] так бегает. Но на стометровке. А мне семь километров с гаком бежать… Или сдохну, или добегу».
Ромка взглянул на часы. Тринадцать ноль-ноль.
Какие-то там, то ли американские, то ли английские ученые посчитали, что человек может бегать шестьдесят пять километров в час. Может теоретически. Но никто еще не бегал.
«Может, не надо было», — мелькнуло в Ромкиной голове. — «А мне надо».
И он помчался дальше.
Уже забегая во двор своего дома, он еще раз мельком взглянул на часы. Один час тринадцать минут.
«Ого! Я только что сделал Усейна Болта!» — радостно взвизгнуло в голове, и Ромка взлетел по ступенькам на третий этаж.
Перескакивая пролеты, он притормозил у своей двери, только в эту секунду понимая, что, кажется, забыл ключ…
Он его обычно укладывал в крайний карман, под «молнию», держал на длинном шнуре, чтобы не потерять вот в таких случаях. А вчера его отнял отчим.
Этот гад потерял свой комплект и отобрал его, Ромкин:
— Тебе, сосунок, еще рано свои ключи иметь.
И сейчас у него осталась одна несчастная минута.
Он стоит под дверью своего дома, почти достигнув места, где он будет в безопасности. Но почти не считается.
Ромку бросило в холодный пот.
Начинается…
Дрожащей рукой он дотронулся до кнопки звонка, сам не зная, на что рассчитывает.
В тишине спасительного коридора раздался переливчатый трезвон, который уходил из Ромкиного сознания куда-то в мутную темноту, терялся в надвигающемся ватном полусне.
Краешком уцелевшего сознания, он почувствовал, что дверь отворилась. Чьи-то руки поймали его, падающего, и втянули в прохладу квартиры, уложили или посадили куда-то.
Он уже не понимал.
Голову перехватило тугим ремнем. Ромка читал давно, еще в классе четвертом, книжку про индейцев. Там писали, что те казнили злодеев, ну, и бледнокожих, конечно, в первую очередь, вот таким как раз способом — плотно затягивали на голове размоченный кожаный ремень, и оставляли несчастного связанным на солнце. Палящие лучи постепенно подсушивали кожу, та сжималась, пояс стягивался, медленно сдавливая череп. Пока тот не треснет. Ромке казалось, что он попал на эту казнь сейчас. Впрочем, как и обычно.
Это его расплата.
Перед глазами проплывали черные, зеленые, кобальтово-синие круги, медленно разрастаясь из точки прямо перед Ромкиными глазами, и методично сменяя друг друга. В призрачной черноте он видел свои бледные руки, скрюченные судорогой и хватавшие что-то цветное.
Тело не понимало, где оно находится, что делает, дыхание срывалось на свист. Ромке казалось, что он проваливается в размытый синевой колодец, на блестящих от воды стенках которого, словно приговор, светится текст решенной друзьям задачки. И пасмурное лицо деда.
А, да, цветная тряпка, за которую он судорожно хватался, — это дедова любимая байковая рубашка, в ней его и хоронили.
Кусочком, нанометром сознания он чувствовал, как его мозг теряет контроль над телом: оно сотрясается, извергая из себя все новые и новые порции утреннего завтрака, остатки самоуважения, превращая его из человека в тупое животное, жалкого червяка, достойного лишь брезгливого отчуждения.
Достигнув своего пика, судороги стали медленно отступать. Черно-синие круги перед глазами тускнели, теряя болезненность очертаний и методичность головокружительных вращений.
В этот раз повезло. Кожаный ремень на его голове оказался некрепким, лопнул на мгновение раньше его черепа.
Ромка усмехнулся. «Хрен вам с редькой, краснокожие, а не скальп благородного капитана!»
Чернота вокруг рассеивалась.
Возвращающееся сознание подсказало, что сидит он на полу, в луже чего-то очень зловонного. Он вздохнул, в надежде, что это не то, о чем он подумал.
Напрасно.
То.
Оно самое.
Дерьмовое дерьмо.
Ромка открыл глаза, чертыхаясь и автоматически глядя на циферблат. Двадцать минут второго.
Это длилось четыре минуты.
А кажется, что целая вечность.
— Ромочка, ты жив! — рядом с ним возникло какое-то движение: это из дальнего конца коридора с тазиком и мокрым полотенцем бежала тетя Даша, соседка. — Слава Богу! Ты меня так напугал!
Ромка хотел подскочить, но поскользнулся в луже, и с грохотом растянулся.
— Теть Даш, я сам, я все уберу! — заорал он так, что бедная женщина присела. — Я все уберу! Сам! Только матери ничего не говорите.
— Вот те раз, — всплеснула руками соседка.
— Не трогайте ничего, я все сам, пожалуйста, — он жалобно посмотрел на пожилую женщину. — Теть Даш, пожалуйста.
Она лишь развела руками, с сомнением поглядывая на его бледное лицо.
— Ну, ладно, ванная в конце, по коридору. А я пока чай поставлю, — и суетливо побежала в сторону кухни, что-то бормоча и приговаривая, — совсем замордавали детей своей учебой!..
Она ушла хлопотать на кухню, специально не закрыв за собой дверь и то и дело тревожно выглядывая в коридор.