Его тело теперь уже полностью подчинилось тревоге, мысли шли тягуче. В уши дул ветер.
– Она сгорела в том доме, Джеффри?
Как бы ему хотелось, чтобы сгорела та, другая женщина, к которой уходил отец.
Он почувствовал в глазах влагу.
– Как она сгорела?
Томпсон с усилием выдавил (лишь бы он отстал!):
– Я не нашёл выхода, заныл, она вытащила меня из огня и выбросила в окно, потом что-то обрушилось и придавило её…
Слова, минуя сознание и его хитрые уловки, сами вышли наружу.
Томпсон расслабился и ни о чём уже не думал. Не о чем было думать. Всё выплеснулось и впиталось в бескрайнюю пустоту ночи. Ушли мысли, что якорем придавливали ему душу. Их, как массивные камни со дна, достала сильная докторская рука.
Казалось, он стал меньше. И легче. И свободнее.
– Чей это был дом, Джеффри?
Той женщины!
Он не знал об этом наверняка, но в дальнейшем всю жизнь считал именно так.
Ещё – ему приятно было думать, что та женщина была где-то в доме и тоже сгорела, и мучилась в сто раз сильнее. Да, он об этом думал часто. Со временем он почти перестал помнить, что это было лишь его навязчивой фантазией.
– Отец приходил в тот дом, не так ли?
Но всё сгорело и бесследно исчезло.
– В последний свой час мама хотела дать тебе урок всей жизни.
Томпсон упал на колени. Ему казалось, чернота готовилась напасть и придавить ему голову.
В обычной ситуации он бы решил, что это банальное головокружение…
– Мама не собиралась умирать, – выдавил он из сжавшегося горла.
– Ты злишься на неё, потому что она там по своей воле осталась, да, Джеффри?
Томпсон стиснул и обнажил зубы, сжал кулаки. Его давило толщей морских вод со всех сторон, он попал в темнейшую абиссаль.
А может, это только злость так выглядит, когда глаза завязаны?
– Ты не смог ей помочь? Ты вылез, а она сгорела?
– ХВАТИТ! ХВАТИТ!!!
– Это вы, – обернулся Карлсен.
От неожиданности и испуга пульс зачастил. Он подождал, пока сердце успокоится, и включил верхний свет.
Старик, укутанный в плед, скорбным голосом произнёс:
– Продолжаете расследовать?
– Продолжаю.
Бульденеж был очень бледен. По левую его руку стоял холст, изображающий обед Мадонны с младенцем. Поглаживая краешек картины, он спросил:
– Что-нибудь прояснилось? Нашлась фиалка?
Карлсен, выключив ночник, с сожалением сообщил:
– Всё только запутывается.
– Тогда, может, я смогу помочь? – старик наклонился и со стоном оторвал от пола зелёного слоника. – Подставка для книг. Вторая такая же на столе. Её основание из мрамора. Видите – кровь.
Карлсен подержал вещицу. Снизу мрамор был испачкан чем-то тёмным. Структура и запах пятна не оставляли сомнений – этим убили хозяйку комнаты.
Карлсен вернул слона к его паре и прошёлся до окна.
– Томпсон выдвинул теорию, но она пока не подтвердилась.
– Что за теория?
Карлсен вкратце изложил суть.
Бульденеж фыркнул:
– Ольга бы так не поступила. Не так примитивно, понимаете?
Он вскинул руки, возмущаясь:
– Вот потому её и не понимал никто! Её мир был устроен слишком сложно для обычного разума. А она никогда специально не усложняла, всегда говорила как есть. Устами младенца, что называется…
У него запершило в горле. Переждав кашель, он сипло рассмеялся и возбуждённо произнёс:
– Это ведь детское поведение: ребёнок шкодит, затем прячется и наблюдает, следит за реакцией взрослых. Игра такая, понимаете?
Бульденеж продолжал посмеиваться, а его горло свистеть.
Адам Карлсен гораздо менее весело заметил:
– К сожалению, не у всех взрослых имеется чувство юмора.
– Это верно.
Старик успокоился и вздохнул.
– Никто не представляет, как малышке было тяжело. Я всегда говорил ей, чтоб поддержать – художнику не может быть хорошо. Если ему хорошо, он уже не художник. Художнику должно быть плохо. Она и терпела.
Вновь тяжкий вздох.
– Почему она рисовала цветы? – спросил Карлсен.
– А вы как думаете?
– Яркие цвета? – предположил Адам. – Ей этого недоставало?
– Верно, верно. А ещё, потому что она срисовывала. Я подарил ей свою коллекцию открыток с репродукциями известных полотен. Это была очень хорошая подборка на цветочную тему.
Они переглянулись, и Бульденеж с сожалением добавил:
– Вряд ли ей кто-то до этого дарил цветы. Талант ведь у малышки был, но ему не дали времени раскрыться… Как жаль! Не успела, бедняжка, не успела…
Лысая макушка сделала два досадливых покачивания.
– Работы, что она копировала, не приносили ей радости. Она хотела их сжечь. Я уговорил развесить их по дому. Так они были спасены. Мы вместе решали, куда и кому что лучше подойдёт. Но боюсь, фиалок там не было.
– Как вы думаете, что здесь изображено? – Карлсен указал на чёрную воронку.
Пожилой мужчина покачал головой.
– На моей памяти это впервые, чтоб она такие мрачные картины писала.
– По-вашему, это завершённый образ? Или она собиралась разбавить картину цветом?
– Художнику сложно понять, когда его работа завершена, – посетовал Бульденеж. – Самая бесконечная работа на свете.
Карлсен не согласился:
– Думаю, доктору Джейкобсу ещё сложнее понять, когда его работа завершена.
– Верно. Доктор в чём-то и есть художник.
Старик прокашлялся и поглядел на воронку более пристально.
– Возможно, это монастырь, какая-нибудь старая башня или винтовая лестница, по которой Ольга поднималась в свою келью, – хмуро промолвил он. – Ольга старалась не говорить о днях, проведённых там, но однажды в нашей с ней беседе она назвала их столбом чёрной пыли. Она помнила, как её совсем ребёнком забрала полиция и отвезла в тот приют. Представляете, её собственная мать в это время пила чай с пирожными на хозяйской кухне!
Бульденеж перевёл взгляд на Мадонну с младенцем.
– Вот откуда ноги у этого цинизма. Бедняжка…
– В таком случае я нахожу это странным.
– Что ж тут странного?
Адам Карлсен поднял с пола кисть.
– Видите?
На щетине оставалась краска.
Бульденеж привстал и надел пенсне. Его лохматые брови подпрыгнули.
– Красный. Она собиралась что-то нарисовать красным, – озадаченно произнёс он.
– Или…
Карлсен внимательно изучил палитру. На ней лежал открытый тюбик синей краски.
– Скажите, из каких цветов получают фиолетовый?
– Из красного и синего.
– Отлично. В палитре как раз отсутствует фиолетовый. Глядите.
Старик, поглядев, кивнул и спросил:
– Она хотела нарисовать что-то фиолетовым?
Карлсен пожал плечами, бросив словно невзначай:
– Может, фиалку?..
Руки Томпсона – одна в перчатке, другая голая – продолжали щупать ветер, ворошивший его волосы и одежду. От холода начали ныть уши.
– Слышите этот скрип? – спрашивал Майкл Джейкобс.
Томпсону казалось, что скрипела керосиновая лампа, её корпус и ручка были из металла.
– Слышу…
– Это открылась крышка гроба.
В ушах застучало сердце.
– Где?..
– Там, рядом с вами.
Джеффри остановился.
Он был готов согласиться, что видел волны, и лодку, видел шум и вьюгу в цветах, которые постоянно менялись. Но меньше всего сейчас он хотел бы видеть гроб. Если он окажется ещё и тем самым…
На лбу выступил пот.
И вдруг – откуда-то снизу – голос:
– Джеффри?
Тихий бездушный голос. У того, кто им говорил, словно не было желания общаться.
Томпсон замер.
– Это ты, Джеффри?
Можно ли в это поверить?
– Где ты? – связки Томпсона свело спазмом.
– Иди на мой голос, Джеффри.
Холодный, чёрствый… Или за много лет стал мягче?..
– Где?
– Джеффри, я здесь…
Томпсон шёл вперёд, не помня про обрыв, про огонь в пустом доме, про то, был ли он ещё жив и была ли жива она.
– Ты вернулась? Ты останешься здесь навсегда?
Его рука, та, что без перчатки, наткнулась на холодное лицо. Вначале ладонь от испуга отпрянула, а затем ещё раз коснулась. Теперь у голоса выросло тело. Лицо было мягкое, гладкое. Не сгнившее, не сожранное червями – оно было таким, как раньше. Рука потянулась выше, к волосам. Её волосы – неизменное каре, её шея…
– Мама, как ты меня нашла?..
– Я послала тебе открытку. Это ты меня здесь нашёл.
– Я её получил! Она у меня здесь, с собой…
Томпсон полез в карман и вспомнил – он был в чужой одежде.
– Она осталась в доме… Я принесу!..
– Останься.
Из-под чёрного атласа покатились слёзы.
– Раз уж ты меня нашёл, слушай. Не плачь. Утром взгляни на снег. Я буду там. Днём на твой подоконник ляжет свет. Я буду в нём, буду улыбаться. Мне теперь очень хорошо, Джеффри, я много улыбаюсь. Вечером, когда сорвётся дождь, лови его – я обниму тебя, буду шептать на ухо слова, постарайся их расслышать…
Джеффри Томпсон запоминал, кивал в ответ. Он послушно исполнит поручения, данные матерью, как и много лет назад.
Она обняла его. Случилось то, чего он не ожидал и ждал всю прожитую жизнь.
– Джеффри, послушай меня. На рассвете я хочу, чтобы ты уехал. Постарайся не вспоминать это место. Не приезжай. Я отдохнула, стала молодой и обрела счастье. Запомни меня такой. Запомни, что я сказала про свет, снег и дождь…
– Мама!..
– Поезжай на юг, Джеффри. Твой дом всё ещё там. Забудь прошлое и живи, как тебе хочется, я буду рядом. Помни, что я сказала…
– Мама! Мама!
Мужчина кинулся вперёд, споткнулся и упал в снег, правая рука соскользнула в пропасть. Майкл Джейкобс подбежал, схватил его и оттащил подальше от края.
Томпсон сорвал повязку.
Будто лопнул мыльный пузырь…
Только он и доктор, керосиновая лампа и головная боль, чувство освобождения и новой тревоги. И тьма…
Глава 13
– Может, и фиалку, – сказал Бульденеж.
Его палец прижался к губам.