Доктор прогулялся до кровавой ванны, подсветил её, озадаченно почесал затылок. Присел, аккуратно поставил у ног лампу.
Через минуту он услышал, как Томпсон вяло произнёс:
– Что со мной было?
– Тс-с, не разговаривайте.
Доктор вернулся и подкинул дров в угасавшее пламя.
– Вы испытали переживания на экзистенциальном уровне.
Он взял кочергу и поворошил в огне.
– Синестезия – любопытное явление. Раздражитель одного органа чувств вызывает отклик в другом. Вам казалось, что вы можете видеть шум волн, а голос – трогать.
Послышался глубокий судорожный вздох.
Томпсон крутил головой.
Правильно ли он понял? Он трогал голос?
Нет, он трогал её, живую.
И голос – не был голосом доктора, это был голос его матери! Он вырос там, на краю, из средоточия его мыслей, из его вины, с которой он жил. Теперь он оставил вину там, скинул в пропасть. А сам остался жить.
Господи, он ждал этого целую вечность!
– Здесь никого нет! – крикнул Карлсен.
Фонарь над крыльцом оставался далеко позади, его свет едва касался молодого человека.
Урсулы не было видно, только слышались её попытки догнать непонятно кого.
Минут через пять откуда-то эхом раздалось:
– Это из-за вас, вы его напугали!
– Вернёмся в дом.
Ответа не последовало.
Адам потёр ладони и громко произнёс:
– Санта-Клаус всегда пользуется дымоходом!
И уже себе под нос добавил:
– Если верить Вашингтону Ирвингу.
Тьма не отвечала, Карлсен потихоньку двинулся к дому.
За ним постепенно нарастал скрип, будто кто-то шёл с короткими остановками. Уже в хорошем освещении юноша обернулся. Урсула, упираясь, катила перед собой снежный ком. На её лице была гримаса старающейся школьницы, язык облизывал сухие губы.
– Чего стоите – помогайте! Я одна надорвусь!
Патрик Холлис отпер дверь. Прошёл час – ни криков, ни других страшных звуков.
Он, кажется, восстановился, успокоился.
Тишина не была ему приятна – без замка, во всяком случае. Патрику хотелось кого-нибудь найти. Он заглянул в комнату матери – там только мёртвая Сара. У себя тоже никого не обнаружил (он бы и Адаму сейчас обрадовался). Дальше по коридору – кухня. Оттуда слышалось монотонное постукивание и вроде бы – совсем тихо – музыка.
Он открыл дверь и замер на пороге.
– Ты что – свихнулась?
Барбара шинковала огурцы. Вокруг неё горели свечи. Проигрыватель, потрескивая, мурлыкал какую-то американскую мелодию.
– Ты спятила?
Она отвлеклась и подняла глаза на сына.
– У тебя убили дочь, ты забыла?
– Я не забыла, – сказала Барбара. – Я как могу сохраняю трезвость. Ещё капля, и я сорвусь.
В руке её дрогнула сталь.
Патрик сел за стол и сжал губы.
– Возьми, если хочешь, – Барбара кинула ему огуречный кончик.
Он съел и попросил ещё.
– Зачем ты готовишь? Сейчас же ночь.
– Всё равно никто не спит. Так хоть руки чем-то заняты.
Она вздохнула.
– Эта ночь сведёт меня с ума.
– Не знаю, ма, не знаю… Всё время кажется, что кто-то следит. Этот чудик, иностранец, тоже заметил.
– Утром отправимся в полицию, пускай прочешут всё и найдут того, кто это сделал.
Помолчав, Патрик сказал:
– Как этот Томпсон приехал, так всё и началось. Может, он маньяк? Гуляет по снегу и пугает нас?
– Доктор считает иначе, – совсем тихо произнесла Барбара.
И, отправив нашинкованные кусочки в миску, заметила:
– Ему виднее, кто здесь маньяк, а кто нет.
Она принялась нарезать лук.
– Ты вспоминаешь папу?
– Эту ракалью? – загремел сердитый голос. – Смеёшься?
Барбара воткнула нож в деревянный стол и поглядела на сына.
Патрик шарахнулся в испуге.
– Иди займись чем-нибудь полезным! Вспоминает он здесь! Тоже мне, горемыка!
Патрик подскочил, попятился к выходу.
– Иди проверь окна, что-то дуть стало. Во всех комнатах проверь.
Женщина стиснула зубы, её серое лицо побагровело.
– Пошёл вон! – прошипела она.
Глава 14
– Вы работали раньше?
Адам Карлсен ловко скатал из снега большой ком. К моменту, как он задал вопрос, его ком был уже в полтора раза больше, чем Урсулин.
Она негодовала:
– Где вы так наловчились?
– Там, откуда я родом, было два типа людей: одни ловили рыбу, другие лепили снеговика.
– Я бы хотела жить где-нибудь в Антарктиде. Тогда не нужно было б ждать зимы.
Она разогнулась.
– Вы что-то спросили у меня?
– Вы работали прежде?
– Я всегда кем-то была, – с удивлением ответила Урсула.
– И вам платили?
– Да, когда-то платили. А потом я занялась дрессировкой тигров, и мне перестали платить. Затем умер мой муж…
– Как звали вашего мужа?
– А?
Женщина вытянула лицо.
– Как же его звали… Не помню… нет, не помню… это было давно. Помогите!
Вдвоём они водрузили один шар на другой.
– Я сделаю голову, – Урсула принялась с энтузиазмом катать третий ком.
– Вы давно живёте с братом?
– Я всегда жила с Майклом. Он меня очень любит. А я его. Никто так друг друга не чувствует и не понимает, как мы с Майклом. Он доверяет мне, а я доверяю ему. Здорово, правда?
Её голосок сделался детским, весёлым.
Карлсен кивал.
– А когда люди предают друг друга, они делают очень больно, – теперь, казалось, она вот-вот заплачет. – Но Майкл не такой. Он никогда бы не сделал мне больно. Сколько бы другие ни пытались. Ну вот! Голова готова! Смотрите!
– Рук нет. И не хватает морковки.
– Сейчас!
Она сбегала к сараю, где валялись щепки, выбрала самые длинные и вернулась. У снеговика появились руки, нос и озорная ухмылка.
«Видит, как кошка», – подумал Адам.
Урсула сдвинула брови.
– Чего-то не хватает.
– Ведра? – предположил Карлсен.
– Нет, не ведра… Придумала!
Забежав в прихожую, Урсула взяла валявшийся на кушетке серый клетчатый шарф. Она помахала им с крыльца Карлсену, как заветным призом, когда выходила.
– Смотрите! Правда, здорово? – на её лице искрилась улыбка.
Через минуту снеговик, приодетый, выглядел вполне довольным своей внешностью.
Проходя мимо гостиной, Патрик увидел свет и заглянул. Томпсон, укрытый пледом, растянулся на диване, доктор сидел рядом в кресле и что-то писал в тетрадь.
Окна были закрыты. А в оранжерее он потом проверит.
Холлис обошёл второй этаж, затем поднялся на третий. Откуда-то сквозило. Одна дверь была открыта, в комнате, навалившись на подоконник, стоял и что-то бубнил Бульденеж.
Псих.
Из-под следующей двери вроде бы тянуло больше всего. Это была спальня Джеффри Томпсона.
Молодой человек зажёг свет и с порога заметил не задвинутую до конца створку. Он попытался её закрыть, но она упрямо не хотела касаться нижней рамы, мягко на чём-то пружиня. Патрик открыл окно, чтобы узнать, в чём дело.
В углу наружу тянулась тонкая верёвка.
Холлис заглянул под подоконник, верёвка оказалась привязана к батарее. Его капризный рот разомкнулся и замер.
Он перегнулся через оконную раму, чтобы посмотреть другой конец, но тот скрывал карниз.
Участилось дыхание, снова застучало сердце, прошиб пот.
Патрик дрожащими руками потянул верёвку.
Его горло в ожидании страшного гоняло туда-сюда мёрзлый воздух.
Две-три секунды, показавшиеся невыносимыми…
И вот на подоконник запрыгнул крохотный револьвер.
Патрик Холлис застыл на месте.
Оцепенел в тот миг и Адам Карлсен, глядя на снеговика сквозь толстые линзы, поражённый только что своей догадкой.
Рядом с ним не переставала радоваться Урсула.
– Назовём его Фостером, – объявила она. – Вам нравится имя?
Юноша, отходя от дум, медленно произнёс:
– Как поживаешь, Фостер?
– Я вспомнила! Так звали моего мужа!
И добавила:
– Давайте угостим его чем-нибудь.
– Неплохая мысль. Я бы и сам чего-нибудь съел, – признался Карлсен.
– Тогда поспешим, пока лето не настало и Фостер не исчез!
Они вернулись в дом.
Доктор поднял голову от тетради и спросил:
– Кто там?
На пороге гостиной возникли Урсула с Адамом.
– Где вы были?
– Мы слепили снеговика и назвали его Фостером! – сообщила Урсула. – Есть для нас что-нибудь вкусненькое?
Майкл Джейкобс убрал с колен тетрадь и позвонил.
Вошла Барбара, на ней был фартук.
– Барбара, мы могли бы поесть прямо сейчас? Можно какие-то консервы, хлеб…
Барбара, не дослушав, исчезла из виду и вскоре вернулась с плотно заставленным подносом.
– Когда же вы успели?..
– Мой долг – накормить, – отрезала женщина, поставив яства на журнальный столик. – Я сделаю чай.
Она вновь исчезла.
– Вы должны поесть, – сказал доктор Джеффри Томпсону.
Тот пошевелился и присел.
На столике оказался салат с говяжьим языком, сельдереем и редисом с огурцами, нарезанная колбаса, горчица, сыр, хлеб и печенье.
Все потянулись к еде. Раздавался хруст, чавканье, кто-то поперхнулся. Потрескивание горящих дров уносило тревоги, налаживало пищеварение.
В какой-то момент Карлсен поймал на себе взгляд Томпсона, расшифровал его и покачал головой.
– Вы плакали? – вдруг спросила Урсула.
Томпсон растерянно поглядел на неё, на доктора и сказал:
– Это из-за мороза.
– Вы тоже гуляли? Мы лепили снеговика! А это не вы ходили в темноте?
Подумав, мужчина покачал головой:
– Мы были с другой стороны.
– А, ясно. Значит, это всё-таки был Папа Рождество…
Барбара, как и обещала, вскоре вернулась с чайной тележкой.
– Спасибо, Барбара. Как вы себя чувствуете?
Вопрос доктора начинал донимать женщину. Как она могла себя чувствовать?
– Благодарю. Я в порядке.
– Нужно позвать Бульденежа и Патрика, если они не спят.