Амара наклоняется, чтобы осмотреть кустик тимьяна, который вчера оборвал Филос, и выяснить, не растут ли здесь другие целебные травы. Она живет здесь уже несколько месяцев, но не обращала на них внимания.
— К чему это преклонение перед цветами? Посмотри, ты вогнала их в краску!
Услышав знакомый голос, Амара от неожиданности вскакивает на ноги.
— Руфус!
Патрон рассматривает Амару, стоя у входа в сад. Она бросается ему в объятия.
— Прости, что огорчил тебя вчера, дорогая, — произносит Руфус, с силой прижимая Амару к груди. — Пришел, как только смог.
Амара неотрывно смотрит на Руфуса обожающими глазами. Она так боится потерять расположение покровителя, что ей кажется, будто она и вправду его любит.
— Я очень рада, что ты здесь, — говорит она, подставляя губы для поцелуя. — Вот только не знаю, смогу ли простить Гельвия за то, что он тебя задержал.
Руфус с тяжелым вздохом опускается на скамью.
— Надо же быть таким спесивцем! — говорит он, положив руку на колено Амары, усевшейся рядом. — Ты никогда не угадаешь, что он задумал. В конце мая он хочет устроить Таврийские игры[4], чтобы умилостивить подземных богов.
— Но зачем? — тревожно спрашивает Амара.
— Помнишь, как нас потряхивало в январе? Гельвий уверен, что грядет очередное сильное землетрясение.
— Но в тот раз мы почти ничего не почувствовали! — возражает Амара, припоминая колыхания земли и рокот, подобный далекому грому. Все закончилось еще до того, как Амара поняла, что происходит, но в полу атриума появилась на удивление большая трещина, а мостовую завалило черепицей с крыши.
— Ты не знаешь, что здесь случилось в год консульства Мария и Афиния, — произносит Руфус, и в его собственном голосе тоже слышатся спесивые нотки. — Мы до сих пор приводим город в порядок. — Руфус рассекает воздух ладонью, словно отмахивается от невидимого Гельвия. — Как бы то ни было, я ничего против Таврийских игр не имею. Но теперь Гельвий возомнил, будто на фоне театральных представлений в честь Флоралий игры будут смотреться дешево. Чушь! Даже Цицерон устраивал постановку. А ведь Гельвия еще не избрали! Только представь, как он возгордится после выборов!
— Ты его переубедишь, я знаю. А когда сам станешь эдилом в следующем году, сделаешь все по-своему. — Амара пальцами обвивает пальцы Руфуса, пытаясь скрыть волнение и заодно понять, уместно ли прямо сейчас еще туже переплести их с патроном жизни. — Я подумала, — начинает она, — может, ты как-нибудь пригласишь Гельвия сюда? Я бы устроила вам музыкальный вечер. Гельвий увидит, как много для тебя значат представления. Я бы наняла музыкантов. А ты бы заплатил им, как своим собственным.
— Ты хочешь нанять музыкантов? — удивленно спрашивает Руфус. В прошлой жизни сутенер сдавал Амару с Дидоной в аренду, и девушки пели на пирах. Так Амара и познакомилась с Плинием. Дело редко ограничивалось одним лишь пением.
— Не подумай, я не собираюсь выступать за пределами этого дома, — быстро произносит Амара. — Но мне так нравилось перекладывать стихи на музыку в компании Дидоны! И так хотелось бы потешить этим тебя! Друзилла готова разделить затраты, если сможет время от времени звать наших музыкантов к себе. Мы обсуждали, кого нанять. Может, флейтистов?
— Так вы, значит, уже все решили? — смеется Руфус. — Что ж, дай-ка подумать. Пожалуй, я найму тебе музыкантов, когда ты сыграешь мне на арфе.
Филос выносит сладкого вина, хлеба и рассыпчатого сыра, который Марта вчера купила специально к приходу Руфуса. Филос опускает поднос на столик перед Амарой. Она пытается поймать его взгляд, чтобы поблагодарить, но он отводит глаза. И уходит так же бесшумно, как и появился.
— Что Друзилла сказала тебе на вчерашнем уроке? — продолжает Руфус, не удостоив раба вниманием. Портрет Дидоны на стене он тоже не заметил. — Как твои успехи?
— Друзилла считает, что будет лучше, если у меня дома появится свой инструмент для занятий, — отвечает Амара, протягивая Руфусу бокал вина.
— Я уже много раз это повторял! — восклицает Руфус, закатив глаза, и отпивает из бокала.
— Боюсь, пока моя игра тебе не понравится, — говорит Амара. — Не хочу тебя разочаровывать.
— Моя беспокойная пташка. — Руфус наклоняется, чтобы снова поцеловать Амару. — Ну разве я могу перестать тобой восхищаться?
Амара улыбается Руфусу, внутренне содрогнувшись при звуках своего ласкового прозвища. Руфус начал называть ее так после освобождения: Плиний в одном из писем к Руфусу сравнил Амару с птицей, что не поет в неволе. Отставив бокал, Руфус притягивает Амару к себе.
— Сегодня утром у меня мало времени, любимая, — шепчет он, зарывшись лицом Амаре в волосы и скользя рукой по складкам платья.
— Дай мне минутку, — просит Амара, вспомнив, что не натерлась жасмином, а главное, не приняла средство от беременности — этого Амара предпочитает не делать на глазах у Руфуса.
— Только поскорее, — отвечает он, отпуская Амару. По пути из атриума она, обернувшись, бросает на Руфуса взгляд, которому ее научила Виктория. Амара знает, что теперь Руфус точно не устоит. Их глаза встречаются, и Амара тут же убеждается в своей неуязвимости. Сложно представить, что однажды этот мужчина перестанет ее желать.
Руфус ушел, и Амара в одиночестве сидит за туалетным столиком. Трясущимися руками она берет пузырек с сурьмой. И ставит его на место. Слишком самонадеянно было использовать тот самый прием, чтобы впечатлить Руфуса. Тот самый прием, которого от Амары всегда требовал Феликс и который теперь тревожит в ней темные воспоминания. Амаре повезло, что любовник был на пике наслаждения и не заметил ее замешательства. Хотя бы в этом ее затея увенчалась успехом.
Амара снова берется за сурьму, и теперь ее движения тверды. Поставив зеркало под наклоном, чтобы не звать Марту, она подводит глаза черным. Отражение в зеркале, кажется, исполнено большей решимости, чем сама Амара.
В атриуме Амара застает смеющихся Ювентуса и Филоса. Прислонившись к стене, они болтают на местном наречии, которого Амара не знает, и обмениваются им одним понятными шутками. Ювентус с густой бородой сложен куда крепче гладко выбритого Филоса, но в такие минуты они похожи как братья. Амара знает, что привратник получил свое место благодаря Филосу. В руках у Ювентуса она замечает ломоть хлеба. Наверное, Филос принес из кухни. Завидев Амару, оба умолкают.
— Ко мне никто не приходил? — спрашивает Амара.
— На скамейке у дверей ждет женщина, — отвечает Филос. — Мы ее видим впервые. Метелла из Венериных терм.
Амара кивает Ювентусу.
— Впусти ее.
— Мне подготовить договор? — спрашивает Филос.
— Сперва я поговорю с ней наедине, — отвечает Амара. — Принесешь нам поднос из сада?
— Конечно.
Входит Метелла. Настоящая матрона, которая раньше на улице и не взглянула бы на Амару. Теперь, тревожась и готовясь защищаться, она входит в дом бывшей шлюхи.
— Я очень рада, что ты пришла! — восклицает Амара, обнимая Метеллу. — Прости, что заставила ждать.
Метелла улыбается в ответ, но не теряет бдительности. Увлекая Метеллу в таблинум, комнату для приема гостей, Амара продолжает рассыпаться в любезностях, а затем заводит разговор о Юлии Феликс, их общей подруге и владелице терм, где они и познакомились. Когда Метелла с Амарой уселись друг напротив друга и Филос выставил на стол угощение, гостья, кажется, почувствовала себя свободнее.
Таблинум — одна из лучших комнат в доме. Из окна, что позади Амары, проникает ароматный садовый воздух. Стены выкрашены в желтый, и на них тут и там виднеются птицы: летают в разные стороны или сидят на цветущих ветвях. На стене напротив окна нарисован павлин, его изумительный распущенный хвост выглядывает из-за спины у Метеллы, а на дверной притолоке примостились голуби. Амара не спешит переходить к делу. Она разливает вино, расспрашивает Метеллу об ее семье, расхваливает достижения ее детей и сочувственно кивает, когда доходит до рассказов о свекре-деспоте. Амара очень внимательно слушает Метеллу. Бывший господин научил ее как можно больше узнавать о жизни клиента. Феликс был непревзойденным ростовщиком. Его тень незримо присутствует и на этой встрече, но не все связанные с ним воспоминания гнетут Амару. Она набрасывает на себя непринужденное обаяние Феликса, словно накидку, под которой скрывается их общая страсть к деньгам.
— А твой патрон знает о твоем… деле? — спрашивает Метелла, наконец подобравшись к сути. Она окидывает взглядом расписанные стены — за спиной у хозяйки летает стайка изящных ласточек, — прикидывая в уме, сколько Руфус тратит на свою любовницу. Он происходит из знатной помпейской семьи, которая приобрела еще больший вес теперь, когда Руфус пошел по стопам своего отца Гортензия и занялся политикой.
— Ну что ты! — произносит Амара, махнув рукой. — Какое же это дело? Вовсе нет. Я лишь время от времени помогаю друзьям. Чем могу.
— Мне нужно совсем немного, — отвечает Метелла. — Пятнадцать денариев. Я с легкостью их верну. Но мне бы хотелось, чтобы это осталось в тайне. Мужу это может не понравиться.
Из этого Амара делает вывод, что муж Метеллы пребывает в неведении.
— Это всё женские пустячки, — соглашается Амара. — Нет нужды посвящать в это кого-то еще.
Метелла снимает с запястья браслет и медленно кладет его на стол.
— Эта вещь мне очень дорога, — произносит она.
— Обещаю, что сохраню ее, — отвечает Амара, аккуратно берет браслет и, выказывая почтительность нужной степени, принимается рассматривать гравировку на бронзовой поверхности. Затем она со всеми предосторожностями прячет украшение в коробочку, чтобы не мучить Метеллу.
— А у меня совсем не высокий тариф. Пять процентов в месяц. И еще пять процентов сверху, если сумма не выплачена за три месяца.
Метелла кивает, но по ее лицу заметно, что от слов Амары ей отнюдь не радостно.
— Идет, — отвечает она.