Руфина громко и довольно посапывает на руках у Амары. Юлия смотрит на нее с необычной для нее нежностью во взгляде, пока Амара качает ребенка.
— Твоя мать, какой она была?
— Ах. — Юлия окидывает взглядом сад так, словно видит там нечто, скрытое от чужих глаз, и, хоть она по-прежнему улыбается, теперь на ее лицо ложится тень мечтательной грусти. — Человека лучше нее ты себе и не представишь — как и человека хуже. Но справедливости ради надо сказать, что она научила меня всему, что я знаю, и не проходит ни дня, чтобы я не благодарила ее.
— Твой отец всегда поддерживал ее?
— Да. Хоть она так никогда и не смогла оправиться от боли, когда он отказался от ее услуг конкубины и отпустил. Мне тогда было лет десять. До этого она была его любимицей, а вся ее жизнь крутилась вокруг его счастья. Он подарил ей этот дом. Я помню, как он был здесь, в саду. Когда он приходил, то раскрывал объятия и ждал, что мы прибежим к нему и будем благоговейно ловить каждое слово.
Юлия смеется, увидев выражение лица Амары:
— Не то чтобы мы уж сильно притворялись. Я правда любила своего отца. А как единственный выживший ребенок я могла насладиться привилегиями, о которых большинство внебрачных детей и мечтать не могут.
— А твоя мама любила его?
— Да, к несчастью. Он купил ее, когда она была еще очень молода, а затем освободил и сделал конкубиной. Он всегда был очень щедр, но при этом в самом деле не заслуживал того раболепного поклонения, которое расточала ему моя мать. Ни один мужчина его не заслуживает. Ошибка, которая впоследствии ей вышла боком и которую ее дочь никогда не повторит.
Юлия снова отпивает из кубка:
— Ошибка, которую, возможно, ты не совершила, пока была с Руфусом.
— Когда-то я думала, что люблю его.
— До тех пор, пока не узнала о контракте?
Амара кивает, не желая распространяться о том, как в самом деле умерли ее чувства.
— Должна признать, это удивило даже такого прожженного циника, как я. Но теперь, когда он женат, тебе ничего не угрожает. Он не может забрать у тебя свободу. А ты в конце концов найдешь нового патрона, может быть, даже очень скоро.
От многозначительного взгляда Юлии Амаре становится не по себе. Она не намерена бросать Филоса, но не может сказать об этом вслух, тем более что Юлии ничего не известно об их отношениях.
— Ну конечно, мужчины просто валом повалят к дверям покинутой конкубины с маленькой дочкой на руках.
Юлия смеется:
— Иногда ты такая наивная. Ты не думала, что доказательство твоей плодовитости только поднимает твою ценность? И вряд ли тебя можно назвать покинутой, дорогая. При всех его недостатках, Руфус все-таки не отказывался от тебя. У тебя есть поддержка адмирала. И мне приятно думать, что моя дружба тоже чего-нибудь да стоит.
— Она стоит очень многого. По правде говоря, я не знаю, что бы я делала без твоей поддержки.
— Надеюсь, она не заставляет тебя изливать ей душу? — раздается за спиной Амары резкий голос Ливии; Амара оборачивается, в то время как Ливия лениво подходит к ней и наклоняется, чтобы посмотреть на Руфину.
— Здравствуй, лягушечка, — говорит Ливия, ласково улыбаясь, отчего у нее на щеках появляются ямочки.
Она садится рядом с Юлией и облокачивается на нее, а та кладет руку ей на колено.
— Надеюсь, ты не против, что я попросила твоего эконома разобраться с одним моим контрактом сегодня утром. Такой расторопный мальчик, право. И глаза такие милые.
— Если только ты ему заплатила, — отвечает Юлия вместо Амары.
— Разумеется, я заплатила!
Ливия принимает оскорбленный вид и угощается вином из кубка Юлии.
— Он сказал мне, что, когда выборы закончатся, он будет ухаживать за ребенком.
По этим словам Амара понимает, что Ливия наверняка устроила Филосу допрос с пристрастием, потому что сам он никогда не распространяется о таких подробностях их жизни.
— Да, это так. Когда-то он помогал обучать Руфуса.
— Правда? Никогда бы не подумала, что ему уже столько лет. Он ужасно хорошенький.
— Надеюсь, ты не флиртовала с бедным мальчиком.
Юлия смотрит на Ливию, вскинув брови. Они обмениваются пристальным взглядом, в котором угадывается мрачное веселье. Ливия улыбается:
— Ты знаешь, что я никогда этого не делаю.
Ливия кладет свою руку поверх руки Юлии. Этот жест кажется настолько интимным, что Амара опускает взгляд на Руфину и поправляет ей пеленку, делая вид, что ничего не видела.
В тот вечер, когда Амара рассказывает Филосу о предложении Юлии провести церемонию наречения у себя, он на удивление легко соглашается. Они сидят рядом на кровати, Филос одной рукой обнимает Амару за плечи; длинные, трепещущие тени пляшут по стенам комнаты в свете масляной лампы. Фрески в этой комнате самые дешевые: черно-белые геометрические узоры, так что сразу и не поймешь, где тень, а где краска. Руфина прижимается к груди Амары и жадно сосет молоко, отчего Амаре и легче, и в то же время неприятно.
— Любое подтверждение того, что она рождена свободной, будет только во благо.
Филос ласково поглаживает ножки дочери, поджатые под пеленку.
— Никогда не думал, что мой ребенок будет носить лунулу. — Это слово он произносит с почтением. Оно означает ожерелье, которое подтверждает свободный статус Руфины, что радикально отличает ее от отца и даже матери, которая несет на себе след былого рабства.
— Но мне неловко, что Юлия будет все оплачивать.
— Она бы не стала предлагать, если бы сама не хотела провести церемонию, — говорит Филос. — И я, судя по всему, сэкономил им немалую сумму денег. Их последний контракт с поставщиком вина для купален был заключен просто отвратительно.
— Ливия упомянула, что ты помог ей сегодня.
— Там речь шла о личной покупке. Ей определенно нравятся роскошные вещи. — Филоса это скорее забавляет, чем вызывает осуждение.
— Кажется, ты ей очень понравился.
Филос смеется:
— Не думаю, что я в ее вкусе. И не только потому, что я раб.
Амара улыбается, но, когда Филос так дежурно говорит о собственном рабстве, ей кажется, что он ковыряет рану, которой не суждено зажить.
— Я тут подумала, — говорит она, перекладывая ребенка к другой груди, — что, когда Руфина немного подрастет, нам стоит еще раз попытаться освободить тебя. Я могу попросить у Руфуса, чтобы он оказал тебе эту услугу в знак благодарности за уход за ребенком. Или снова предложу купить тебя. Может быть, Юлия одолжит мне денег?
— Можно будет попробовать. Но еще я думаю, что нам стоит наслаждаться тем, что мы имеем прямо сейчас, а не тревожиться поминутно насчет будущего.
Филос гладит ее по плечу.
— Ты так много работаешь и так мало за это получаешь.
— Но этого нам хватает на жизнь вместе с теми деньгами, что дает тебе Руфус. И мы вместе, в относительной безопасности. У многих женатых пар и этого нет.
— Я спрашивала Валентину насчет обучения повитух. Не то чтобы она воодушевилась.
— Может, ей неприятна мысль, что придется соревноваться с дочерью доктора. — Филос целует ее в висок. — Любовь моя, ты всего неделю назад родила. Думаю, тебе положено некоторое время, чтобы прийти в себя, прежде чем ты начнешь хлопотать над чужими новорожденными.
Амара закусывает губу, тревога грызет ее.
— Но как же ее приданое?..
— Ей всего пять дней от роду! — смеется Филос. Он садится так, чтобы видеть ее лицо, и гладит ладонью ее щеку. — Я знаю, почему ты волнуешься, я в самом деле тебя понимаю. Но ей не придется жить той жизнью, которой жила ты или я. Я обещаю тебе.
Амара рассказала Филосу о том, как сама попала в рабство, о том, как ее родители так и не скопили ей приданого, из-за чего мать решила продать Амару после смерти отца, лишь бы ее дочь не голодала. Так начался ее долгий и тяжкий путь в Помпеи, к Феликсу.
— То, что ты несвободен, для меня невыносимо, — говорит она, слова сами срываются с ее губ, хоть она и знает, какую боль они причинят ему. — Иногда мне даже трудно дышать.
— Я знаю, — отвечает он. Одну руку он кладет на голову Руфины, вторая по-прежнему касается щеки Амары. — Именно поэтому покровительство Юлии для тебя так важно.
Филос не заканчивает свою мысль, но Амара тем не менее понимает ее. «На случай, если нас разлучат».
Глава 44
А те, что походят, как видно, И на отца и на мать и черты проявляют обоих, Эти от плоти отца и от матери крови родятся. …одним обоюдным гонимые пылом, И ни одно победить не сможет, ни быть побежденным[21].
Руфус не посещает церемонию наречения Руфины, как и ее настоящий отец. Амара не знает, к лучшему ли это, не знает, что причинило бы ей больше боли: отсутствие Филоса на Номиналиях собственной дочери или его присутствие на них в качестве безвестного раба. Она все-таки ждала, что именно Руфус подарит ее дочери лунулу, но вместо этого ее бывший патрон прислал роскошный поднос с фруктами и игрушечную лошадку на колесах. Драгоценное ожерелье, означающее свободу ребенка, преподносит Юлия; это маленький серебряный полумесяц на тонкой цепочке. Увидев украшение на шейке дочери, Амара чувствует, как тяжесть, давящая ей на сердце, становится чуть легче. Она начинает верить, что Филос прав: ребенок не пойдет по стопам родителей, у него будет своя жизнь.
Жрец читает молитвы, чтобы очистить ребенка, и сжигает подношения на алтаре Юлии. Глядя на завитки дыма, он предсказывает будущее Руфины: счастливый брак, несколько детей. Амара подозревает, что он повторяет это на всех подобных церемониях; наверняка жрец пообещал то же самое ее собственным родителям, много лет назад, в Афидне.
Гостей совсем не много: Юлия, Ливия, Британника, Друзилла и Примус. Амара невольно думает о тех, кого здесь нет. Она представляет, как показывает ребенка своим родителям, как бы ее мать восхищалась внучкой, как бы улыбался отец. Она представляет, каким счастьем было бы для нее видеть Дидону с Руфиной на руках. Она пытается не думать о Беронике и Виктории.