ал в 13-ю гвардейскую дивизию, которая стояла тогда за Волгой. Дорохов быстро определил в этом высоком, ладно скроенном сержанте его живую струнку. И Воронов снова занялся тем, что стало его призванием: учил пулеметчиков…
В первый же день боя на сталинградской земле Воронов и бойцы его расчета отличились.
Сразу после переправы расчет Воронова был оставлен для охраны командного пункта батальона, временно расположившегося в доме с вывеской «Клуб водников». Но батальон тут же получил приказ наступать, и пулеметчиков послали вверх, по крутому каменистому обрыву, и дальше — по Солнечной улице… Весь день шел тяжелый бой. Потом был бой за среднюю школу, бой за военторг. А затем произошло то, о чем Илья Воронов не забудет никогда.
День клонился к концу. После горячего боя выдалось нечто вроде затишья. Расчет засел в полуразрушенном домишке неподалеку от здания военторга. Ствол пулемета, установленного посреди комнаты на обеденном столе, был направлен через раскрытое окно на площадь. Вдали слышались раскаты артиллерии. Изредка где-то рядом разрывались снаряды, и тогда сотрясались малонадежные стены. Каждый боец занимался своим делом: один вел наблюдение, другой набивал ленту патронами, кто-то жевал…
Воронов решил воспользоваться передышкой:
— Вы, ребята, тут понаблюдайте, а я пойду доложу командиру роты, где мы находимся.
Когда минут через пятнадцать он вернулся, дверь в комнату, где оставались люди, оказалась наглухо закрытой изнутри. Он нажал — дверь не поддалась.
— Ребята, откройте! Молчание.
Уж не заблудился ли? Но нет, домик тот же, и комната та же, сомнений не могло быть. Воронов изо всей силы нажал на дверь еще раз, продавил филенку и просунул в отверстие голову.
Темно. Пыль. С большим трудом разглядел он стоящие торчком доски на том месте, где еще четверть часа назад находился пулемет… В комнату угодил снаряд.
— Ребята все погибли… Пулемет согнуло в дугу… Один я остался, — едва слышно докладывал потом Воронов командиру роты.
— Иди получай новый пулемет. Злее драться будешь…
Злее… Чего-чего, а злости накопилось у него достаточно, чтоб сторицей отплатить врагу сразу за все: за родное село Глинки, где осталась старенькая мать да сестры, и за кровь товарищей, и за камни Сталинграда…
В тот же день старший сержант Илья Воронов получил новый пулемет и в третий раз был составлен боевой пулеметный расчет: первый номер — сержант Идель Хаит, комсомолец, сапожник с Одесщины; второй номер — коммунист Алексей Иващенко, милиционер из Луганской области; пулеметчик — Иван Свирин, колхозник из-под Астрахани, и подносчик патронов — Бондаренко.
Эта пятерка во главе с командиром взвода лейтенантом Афанасьевым и была выделена для защиты зеленого дома.
Вслед за пулеметчиками в распоряжение Наумова прибыли бронебойщики из роты ПТР. Бронебойная рота тоже сильно поредела за эти дни. Перемешались взводы, расчеты, и, пожалуй, только двое друзей — Рамазанов и Якименко — остались неразлучными. Во второй расчет, предназначенный для зеленого дома, входили казах Мурзаев и таджик Турдыев. Третье ружье было в руках узбека Нурматова и абхазца Цугбы. Петеэровцев в шутку называли «интернациональной бригадой» или «сабгайдаками» — по имени их командира комсомольца старшего сержанта Андрея Сабга́йды.
В группу защитников зеленого дома вошли также минометный расчет младшего лейтенанта Алексея Чернушенко и пять автоматчиков.
А в ожидании подкрепления четверка, захватившая зеленый дом, приготовилась к обороне.
Автоматчики Александров и Глущенко заняли позиции у окон первого этажа, выходивших на площадь. Оконные проемы были превращены в подобие амбразур. Для этого пригодилось все, что попало под руки: и батарея центрального отопления, валявшаяся посреди комнаты, и книги — благо их здесь оказалось много.
Не с легким сердцем два бойца закладывали окна томами Большой Советской Энциклопедии и собрания сочинений Горького.
Не с легким сердцем смотрел на эту амбразуру и сержант Павлов. Правда, не так уж много книг прочел он на своем веку, но зато все прочитанное хорошо помнил. Уж если он что запоминал, так на всю жизнь! Случалось, в часы отдыха глядел он в выцветшее от летней жары высокое небо, где виднелось только одинокое облачко, и в памяти всплывали стихи, заученные в давнюю школьную пору:
Тучки небесные, вечные странники…
А когда дивизия стояла еще на левом берегу Волги, усталый после учения, задумывался он иногда, глядя на выжженную, вытоптанную солдатскими сапогами, прибитую колесами машин и орудий заволжскую степь, и перед глазами проносилась другая степь — цветущая и тихая, о которой такими необыкновенными словами рассказал душевный писатель Чехов.
Да, хороша родная земля, и хорошие книги написаны о ней, но сейчас недосуг их читать. Сейчас — ничего не поделаешь — надо укрываться за ними, чтобы вести смертный бой с врагом за каждый камень истерзанного города, за свободную жизнь.
Черноголова, следившего за тем, чтобы гитлеровцы не пробрались к подъезду, Павлов решил временно с поста снять. Хоть оставлять вход без охраны было опасно, все же рискнуть пришлось: на втором этаже лишний боец нужнее.
Вражеские солдаты подползают медленно, методично. Из окна их хорошо видно. Десятка полтора, не меньше.
Вот они отрываются от земли. Пригнувшись, с автоматами наперевес, подходят все ближе, ускоряя шаг.
Пора. Одновременно заговорили четыре автомата.
Фашисты залегли. Еще несколько минут — и они повернули назад, оттаскивая убитых.
Стрельба — артиллерийская, минометная, пулеметная — не стихала ни на миг, но на площади враг больше не появлялся.
Уже светало, когда Павлов обходил этажи. Внизу его встретил озабоченный Глущенко.
— Товарищ сержант, там кто-то кричит.
Из первого подъезда доносился голос. Похоже, кто-то звал: «Павлов! Павлов!» Больше ничего разобрать было нельзя: мешала стрельба.
— Никак там Калинин? — догадался Глущенко.
Выйти наружу — неразумно: ни за что ни про что подстрелят. Стали перекликаться. За стеной и в самом деле оказался Калинин. Он раздобыл лом и стал пробивать капитальную стену, разделявшую две секции дома. Долбил упорно, без передышки добрый час, и вот, наконец, ему удалось пролезть через пролом к своим.
Только теперь все выяснилось. Получив донесение, Калинин выскочил на улицу и сразу же попал под сильнейший обстрел. А до батальона — метров полтораста, при такой перепалке живым туда не добраться. Решив переждать, пока огонь хоть немного утихнет, Калинин укрылся в первом подъезде. Но всю ночь сильная стрельба не прекращалась.
А утром и вовсе нельзя было выйти наружу. Павлов решил отправку донесения задержать до темноты, а пока что, не теряя времени, укрепляться и укрепляться.
Первым делом надо было соорудить амбразуры в подвалах, затем — пробить отверстия в каменных стенах, разделяющих подъезды, чтобы можно было пройти по всему дому, не выходя на улицу.
В дни празднования 15-й годовщины славной победы Я. Ф. Павлов приехал в гости к сталинградским пионерам.
— Вот такие ребята, как вы, помогали нам тогда в доме, — вспоминает Яков Федотович.
Как ни торопились, но дело подвигалось медленно. Ведь работать одновременно могли только трое: остальные двое непрерывно наблюдали за всем, что происходило снаружи, по обе стороны дома.
Нашлись, правда, добровольные помощники. Когда в подвале устраивали амбразуру, Тимка и Ленька все время вертелись тут же. Увидав, что бойцы собрались уходить, мальчики стали упрашивать сержанта взять их с собой:
— Мы, дяденька, в тир ходили и, знаете, как стрелять умеем!
Павлов согласился, что тир, конечно, дело хорошее, но война — не тир и мальчуганам тут делать нечего. Тогда Тимка пошел на уступку.
— Ну, если стрелять нам нельзя, то мы вам так будем помогать. Подносить или что другое делать. Как скажете…
Ленька только застенчиво моргал, безмолвно присоединяясь к каждому слову старшего брата.
«Хитрые чертенята!» — подумал Павлов.
— А мать отпустит? — спросил он не столько ребят, сколько тетю Пашу, которая во время этого разговора подошла к ним из темного угла подвала. Она куталась в теплый платок, ее усталые глаза пытливо изучали этого неказистого, но такого уверенного и, видать, положительного сержанта.
— Позволит, позволит! — в один голос воскликнули Тимка с Ленькой. — Вот спросите сами.
Тетя Паша, ласково обняв обоих за плечи, еще с минуту тревожно вглядывалась в спокойное лицо Павлова. Она, видно, почувствовала, что этому человеку можно доверить ребят и, наконец, решилась:
— Пусть идут, хоть немного пособят нашим.
Тимка и Ленька едва верили своему счастью. Даже в полутьме подвала видно было, как озарились их лица. Но только на секунду. Тотчас оба посерьезнели, высвободились из рук матери и вытянулись перед сержантом.
— Мой первый приказ, — сдерживая улыбку, строго сказал Павлов, — не подыматься на верхние этажи, не показываться у окон. Делать только то, что будет приказано, ходить только там, где я разрешу. Понятно?
— Понятно, товарищ сержант!
Так у разведчиков появились помощники. И это было очень кстати. Теперь Александрову и Глущенко не нужно отлучаться со своих постов: у них есть связные.
Артиллерийский и минометный обстрел почти не затихал. То и дело в дом попадал снаряд или мина, и тогда все вокруг сотрясалось, валилась с потолка последняя штукатурка.
Время тянулось бесконечно медленно. Напряжение усиливалось, когда «концерт» — так бойцы называли обстрел — ненадолго прекращался. Ведь с минуты на минуту могла начаться атака.
Между тем появились и чисто хозяйственные обязанности. Надо было позаботиться о питании нового гарнизона. Все прибыли сюда налегке и никаких продуктов с собой не взяли.
В какой-то квартире нашлась мука. В банке на кухонном столике — соль. Но где достать воду? Из кранов вода уже давно не течет — водопровод в Сталинграде разрушен. Правда, недалеко Волга — всего метров триста — четыреста. Но, как говорится, близок локоть…